Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля
— И все же, — упрямо промолвил Филипп, — все могло произойти именно так, как предполагал я. Когда времени у преступника в обрез, он не всегда выбирает лучший способ замести следы. Есть у тебя прямое доказательство правоты его слов?
— Есть, и не одно. Во-первых, я в тот же самый вечер осмотрел меч Ива, лежавший в его комнате. Кое-какой опыт у меня имеется, и я знаю, что полностью счистить следы крови с клинка с желобом — нелегкое дело. Но тот меч был совершенно чист. Ни единого пятнышка, а другого оружия у Ива не было. Во-вторых, после твоего ухода я, с разрешения лорда епископа, осмотрел тело де Су-лиса и выяснил, что смертельная рана была нанесена отнюдь не мечом. То был кинжал, точнее, стилет — очень тонкий и достаточно длинный, чтобы достать до сердца. Удар был нанесен твердой рукой — убийца вонзил кинжал по самую рукоятку и выхватил прежде, чем де Сулис начал истекать кровью. Уже потом кровь просочилась сквозь одежду и оставила след на каменном полу. И в-третьих, сам рассуди, мог ли де Сулис подпустить так близко недруга, не скрывавшего своей вражды. Ручаюсь, завидя Ива, он тут же выхватил бы клинок. Где уж тут было подойти на расстояние удара кинжалом. Что скажешь — есть резон в моих суждениях?
— Похоже, что так, — признал Филипп.
— И вот как, по моему разумению, было дело, — продолжил Кадфаэль. — Бриан де Сулис был вооружен, а стало быть, к повечерию идти не собирался. В тот вечер у него была назначена встреча. Он дожидался кого-то в нише на галерее. Время для разговора без свидетелей было выбрано самое подходящее — ведь почти все находились в церкви. И беседовать он собирался не с заклятым врагом, а с человеком, которого считал другом и которому доверял. Он, ничего не опасаясь, вышел навстречу и прямо на пороге был сражен ударом в сердце. Убийца скрылся, оставив на полу мертвое тело, а ни в чем не повинный юноша споткнулся о него в темноте, кликнул людей и тем самым сунул голову в петлю.
— Эта петля еще не затянулась, — заметил Филипп. — Я пока не решил, что с ним делать.
— Возможно, тебе не просто принять решение, но ты должен признать мою правоту, хочешь того или нет. Но я должен поведать тебе еще кое-что. Ив Хьюгонин действительно ненавидел де Сулиса, но и у многих других имелись основания для ненависти, причем более весомые. Они могли быть даже у тех, кого де Сулис считал своими друзьями.
— Продолжай, — бесстрастным тоном промолвил Филипп. — Я тебя слушаю.
— После того как ты уехал из Ковентри, мы под приглядом епископа собрали и осмотрели все, что осталось после де Сулиса, чтобы потом передать эти вещи его брату. Как и следовало ожидать, мы нашли его личную печать. Она тебе знакома?
— Да. Лебедь и две веточки ивы.
— Но среди его вещей оказалась еще одна печать, совсем другая. Скажи, этот знак тебе тоже знаком?
Монах вытащил из-за пазухи свернутый лист пергамента, развернул его и расстелил на столе перед Филиппом.
— Сама печать осталась у епископа. А этот оттиск ты видел?
— Да, — с отстраненной осторожностью ответил Филипп. — Ею пользовался один из капитанов Фарингдонского гарнизона, служивший под началом де Сулиса. Я знал этого человека, хотя и не очень хорошо. Он набрал собственный отряд, совсем неплохой. Джеффри де Клэр его звали, сводный брат Гилберта де Клэра из Хэртфорда, внебрачный сын прежнего графа.
— И ты, должно быть, слышал, что этот Джеффри Фицклэр упал с коня и разбился насмерть вскоре после сдачи Фарингдона. Вроде бы он, как и другие капитаны, командовавшие отдельными отрядами, скрепил своей печатью договор о передаче замка королю, а сразу после этого поскакал в Криклейд с донесением для тебя. Назад он не вернулся. Де Сулис, взяв с собой несколько человек, отправился на поиски, и в замок беднягу доставили на носилках. Еще до ночи гарнизону объявили о его смерти. — Конечно, я все это знаю, — отозвался Филипп с еще более явственной настороженностью в голосе. — Несчастный случай. Он так до меня и не добрался. О случившемся мне доложили позднее.
— А ты его ждал? Посылал за ним?
— Нет… да в том и надобности не было. Де Сулис располагал всеми необходимыми полномочиями. Но какое это имеет значение? К чему ты клонишь?
— Да к тому, что кому-то этот «несчастный случай» оказался на руку. Он ведь произошел уже после того, как печать Джеффри Фицклэра была приложена к договору о передаче королю Фарингдона. Если только во время заключения договора Джеффри уже не был мертв, и печать к пергаменту не приложила другая рука. Ибо есть люди — с одним из них я сам разговаривал, — убежденные в том, что Джеффри Фицклэр нипочем не согласился бы с таким договором. Но его согласие было необходимо — иначе замок не достался бы королю без боя…
— Ты хочешь сказать, — задумчиво проговорил Филипп, — что Джеффри погиб не в результате несчастного случая? И что некто иной скрепил договор печатью Фицклэра, когда владелец печати был уже мертв?
— О том и толкую. Сам Фицклэр никогда не приложил бы ее к тому пергаменту. А его согласие было необходимо, чтобы не вызвать волнения среди воинов. По моему разумению, его убили, как только стало ясно, что на сговор он не пойдет. Нельзя было терять время.
— Но ведь на следующий день де Сулис отправился на поиски, и весь гарнизон видел, как Джеффри привезли назад в Фарингдон.
— Привезли, но как? На носилках, завернутого в плащ. Не сомневаюсь, что это был он, его люди не могли не узнать своего командира. Но близко никого из них не подпустили. И после того как было объявлено о смерти Фицклэра, его тело опять же не показали воинам, а поспешили предать земле. Если ночью в замок впустили для переговоров людей короля, то разве трудно было тем же путем незаметно вынести мертвое тело? Спрятали его хорошенько в лесу, а на следующий день сделали вид, будто нашли. А если я не прав, — с нажимом сказал Кадфаэль, — то объясни, каким образом печать Джеффри Фицклэра оказалась в Ковентри, в седельной суме Бриана де Сулиса?
Вскочив из-за стола, Филипп принялся мерить шагами комнату, как будто раздиравшие его противоречивые чувства не позволяли остановиться. Наконец он уперся кулаками в крышку стоявшего в темном углу тяжелого сундука и замер, повернувшись спиной к свету и к Кадфаэлю. Повисло долгое напряженное молчание, но, когда Филипп обернулся, по выражению его лица стало ясно — он признал правоту монаха.
— Я ничего об этом не знал. Видимо, все и вправду произошло так, как ты говоришь. Но я непричастен к убийству и никогда бы такого не допустил.
— Я так и думал, — отозвался Кадфаэль. — Не знаю и не спрашиваю, по твоей воле или по твоему прямому приказу был сдан Фарингдон, но тебя там не было, и всеми делами заправлял де Сулис. Фицклэр был убит по его указке, а скорее всего, и его рукой. Ему было бы не так-то просто заставить капитанов закрыть глаза на подлое убийство. Вероятно, все они, во всяком случае поначалу, искренне верили, что Джеффри и впрямь поскакал в Криклейд. Ведь его печать была приложена к договору первой. Нет, я никогда не подозревал тебя в потворстве этому убийству. Однако де Сулис последовал за Фицклэром, а у тебя, как ни крути, нет резона ни оплакивать этого человека, ни мстить за него. Как нет и причины обвинять в его смерти юношу, никогда не скрывавшего своей вражды. Я слышал, что Джеффри любили и уважали, а обстоятельства его смерти не могли не вызвать подозрений. В Фарингдоне могли найтись люди, готовые посчитаться за своего капитана. Как знать, может, кто-то из них оказался в Ковентри?
— Но де Сулис не подпустил бы к себе этого человека точно так же, как и Ива, — заметил Филипп.
— Я думаю, что он усыпил бдительность де Сулиса, прикинувшись другом. Ив же объявил о своей ненависти во всеуслышание. Нет, ему де Сулис никогда не позволил бы приблизиться и на удар меча, не то что кинжала. Освободи Ива Хьюгонина и возьми меня вместо моего сына.
Филипп медленно вернулся к своему месту за столом и сел. Бросив случайный взгляд на так и оставшуюся открытой книгу, он бережно закрыл ее, уронил голову на руки, а затем поднял глаза на монаха.
— Да, — промолвил Филипп, обращаясь скорее к себе, нежели к Кадфаэлю. — Да, мы ведь так и не решили, как быть с твоим сыном. Хорошо, поговорим об Оливье. Некогда я думал, будто хорошо его знаю, но, видать, ошибался. Он никогда не рассказывал мне об отце.
— А он и знает обо мне только то, что еще ребенком слышал от матери. Сам я не говорил ему ничего. Отец для него всего лишь легенда, ярко расцвеченная любовью.
— Если тебе покажется, что я слишком назойлив, не отвечай. Но, уж прости за докучливость, кое-что я хотел бы уяснить. Например, как это ты, будучи монахом, завел сына?
— Тогда я еще не был монахом. Это случилось в крестовом походе. Мать Оливье жила и умерла в Антиохии. О том, что она родила сына, я узнал лишь много лет спустя, когда повстречал Оливье здесь, в Англии. Он рассказал о своей матери, и, когда я сопоставил время, у меня не осталось сомнений.
