Антон Чижъ - Камуфлет
— Только логика, милейфий. Приводим вас в чужой дом, соверфаем непонятные действия, сажаем в кабинет, а вы, даже не интересуетесь: почему князь позволяет полиции распоряжаться. Не странно ли? Нет. А почему? Потому, что знаете: князя тут нет. А откуда знаете? Одоленского ведь не было в бане и синематографе.
Штабс-ротмистр проявил закалку характера и снова улыбнулся:
— Скрутили, напугали, я и вправду забыл спросить: что с князем?
— Вернее было спросить: «где»… Князь убит.
— Да что вы? Какой ужас!
— Поэтому ожидаю признания: как вы убили Одоленского?
— Ни малейшего желания говорить.
— Какая досада! — Родион Георгиевич дернул ус и печально сморщил лоб. — Видимо, придется мне…
— Прошу вас, не стесняйтесь.
— Итак, вчера вы условились провести с князем вечер. Где, не столь важно. Около часу ночи Одоленский пригласил ехать к нему, но вы захотели пройтись. Потому что в кармане хранили пузырек с гремучей ртутью. — Родион Георгиевич внимательно следил за реакцией Меншикова. — Придя в особняк, прикрываете лицо цилиндром, чтобы слуги не узнали. В спальне соглафаетесь предаться любви. Но князь хрипел и кафлял, поэтому советуете чудодейственную мазь. Одоленский раздевается и ложится в постель. Даете склянку, он насыпает на горло серый порофок, мажет им пальцы. Накрываете его одеялом и отходите в сторону. Князь начинает втирание. Раздается хлопок. Дело сделано. Кладете труп на бок, закрываете одеялом и тихо покидаете спальню через окно. Следы фульмината ртути найдем на вафей одежде или в квартире. Но если имеете верное алиби, готов рассмотреть беспристрастно.
Подозреваемый повел себя на удивление спокойно:
— Коли знаете, что от меня нужно?
Родион Георгиевич встал и приблизился:
— Убийство князя — личная месть, или вам поручили привести в исполнение приговор?
— Это все?
— Имя юнофы, которого три дня тому удуфили во время акта мужеложества, затем расчленили, а потом возили по городу в ковчежце, якобы, украденном у князя.
Штаб-ротмистр поманил пальчиком:
— Дражайший Родион Георгиевич, почему я должен отвечать? — прошептал он и хитро подмигнул.
— Да потому, бесценнейфий Кирилл Васильевич, — шепотом же ответил Ванзаров. — Стоит сравнить даты вафих дежурств с получением писем, так взволновавфих барона Фредерикса, как полковник Ягужинский с вас фкуру живьем сдерет.
На лице храброго штабс-ротмистра дрогнул нерв.
— Вы не можете этого знать, — проговорил он неуверенно.
— Как видите, знаю.
— Да вы коварный иезуит, как я погляжу…
— Не иезуит, а всего лишь инквизитор… Так мы договоримся?
— Ваше предложение?
— Обмен.
— Сообщите условия.
— Мы с ротмистром Джуранским и филером Курочкиным берем грех на дуфу и делаем вид, что вам удалось бежать. А вы рассказываете все про «Первую кровь», называете фесть других членов, ну и заодно объясняете, почему вас удостоили кличкой «Аякс».
Удавка, закинутая на шею дворцового стражника, вдруг распалась, выпустив пойманную жертву. Меншиков видимо расслабился и снова улыбнулся:
— Знаете, что такое камуфлет?
— Кажется, футка…
— В саперном деле это взрыв бомбы под землей. Невидимый глазу взрыв. Никакого шума — и вдруг… — Меншиков резко вскочил, Джуранский с Курочкиным кинулись, но опасности не было, — редуты противника осыпаются без видимых причин, враг повержен, город взят.
Штабс-ротмистр вернулся в кресло. А коллежский советник спросил:
— Какой же камуфлет приготовили содалы?
Меншиков искренно рассмеялся:
— Может быть, все ответы за спиной?
Родион Георгиевич невольно поворотился: позади висело зеркало.
— Вы хотя бы представляете, во что ввязались? — продолжил торжествующим тоном Кирилл Васильевич. — Зачем вам это, Ванзаров? Что хотите? Зло победить? Империю спасти? Правду найти? Так ведь это мираж. У меня теперь великая цель, ради которой я готов на все. Цель эта настолько прекрасна, что оправдывает все средства ее достижения. Понимаете ли, что значит быть мелким винтиком, обреченным крутиться в назначенном месте без надежды и смысла? Нет, не поймете, вы счастливы своим положением. А я вот только и живу теперь этой целью. Про первую кровь сказал! А знаете, что такое кровь? Кровь — это сила и власть. Когда старая кровь сольется с новой, взойдет заря, Россия проснется. И начнется новое время. Вот моя цель. Есть у вас такая цель?
— Есть, — твердо ответил Ванзаров. — Мне жену спасти надо. Впутали глупую женфину, а я расхлебывай… Так что с обменом?
Меншиков выпрямился в кресле:
— Ничего я не скажу — не достойны. Делайте что хотите. Я не боюсь смерти.
— Все так, как мы и предполагали, — и Ванзаров кивнул ротмистру. Джуранский подыграл глубокое понимание момента неподвижным взглядом. — Что ж, господа, берите этого Прометея. Поедемте в участок дело оформлять, господин содал.
Джуранский с Курочкиным двинулись к задержанному. И тут Меншиков попросил исполнить последнее желание; раз уж ему гнить в темнице сырой: сыграть на старинной скрипке, к которой Одоленский не позволял даже прикасаться.
Повода запрещать столь красивую «последнюю волю» не нашлось. И к обычным преступникам следует относиться благородно, а к хитроумным — тем более.
Скрипка мастера Гварнери покоилась в бархатном ложе футляра. Прежнее место в шкафу отметилось пятном без пыли. Дворцовый охранник прикоснулся к инструменту прямо-таки благоговейно, нежно прижал лакированное тело к щеке и взмахнул смычком.
Штабс-ротмистр оказался отъявленным виртуозом. Во всяком случае, на слух чиновника полиции.
Кирилл Васильевич исполнял старинную пьесу, что-то восемнадцатого века. Закрыв глаза, отдался музыке самозабвенно. Смычок летал, ускоряясь до бешеного галопа. Скрипка восторженно пела о первых молниях и грозах мая, как вдруг что-то хрустнуло, хлопнуло, и мелодия оборвалась на вздохе.
Меншиков замер и повалился на пол мешком.
Августа 7 дня, лета 1905, ближе к одиннадцати, +19 °C
Набережная реки Фонтанки
…И полной грудью вдохнул ночную прохладу. В этот час набережная пустынна. Далекие огоньки фонарей, темные силуэты барж, шлепки волн о гранит, свежий запах воды — все навевало покой. И сам он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное.
Ротмистр Модль позволил себе прийти в условленное место раньше. Его одинокая фигура вблизи Египетского моста виднелась издалека. Но некому было разглядеть, что творилось в его душе.
Всю жизнь он делал карьеру трудом и потом, имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасала его от обыкновенных заблуждений молодости. Попасть в жандармское училище без связей, богатых родителей и покровителей почти немыслимо, но ему удалось. Получив отличный аттестат и лучшие рекомендации, он был отправлен в глухую провинцию, в Харьковскую губернию, и приготовился долго и тяжко выкарабкиваться в столицу. Тут единственный раз повезло.
Его заметил Герасимов, сделал помощником, обещая быстрое продвижение.
Любая сделка требует оплаты. Модль заплатил тем, что стал нерассуждающей машиной, готовой выполнить любой приказ. Его так боялись, что никто не знал по имени-отчеству, а только по чину и фамилии.
У него не было друзей, семьи, привязанностей, но зато служба поднимала все выше и выше. В службе видел он смысл и предназначение, не считая, сколько чужой крови пришлось пролить ради этого.
Но недавно его посетила странная мысль: а что дальше? И вторая явилась незамедлительно: ради чего юноша, полный идеалов, стал холодным исполнителем приказов? Ответов не нашлось. Он понял, что был и останется пешкой, цена которой воля его хозяина. Пока нужен — привечают, но случись что, случайный поворот интриги — и прощай ротмистр. Им пожертвуют не раздумывая. К тому же он знает слишком много лишнего. Никому дела нет, какие нерастраченные силы клокочут в его душе. Какой ум и умения еще не выказали и четверти своих возможностей. Он достиг начертанных пределов, дальше — стена. Все сокровища его таланта, наполеоновский размах, обречены пропасть даром. Так отчего же не рискнуть всем, чтобы обрести несравнимо большее? Отчего не шагнуть на Аркольский мост? Отчего не сломать шею за мечту? Отчего не пожертвовать собой ради страны, который ты не нужен?
Так раздумывал жандармский ротмистр с репутацией безжалостного монстра и взглядом кобры, от которого цепенели слабые сердца.
Кто-то нахально дернул за рукав. Модль обернулся. Шмыгая носом, топтался мальчишка лет десяти, босой, в дырявом картузе.
— Эй, дядя, ты Васильев будешь, что ли? — спросил он грубым мужицким баском.
— Я, любезный. — Ротмистр обменял серебряный рубль на мятую бумажку, выуженную из грязной ручонки. Петербургский гаврош проверил чекан зубом и, сверкая пятками, исчез в темноте.
