Борис Акунин - Сокол и Ласточка
— Селёдка, ты что разгавкалась? Марш на камбуз, тебя там ждёт косточка!
По трюмной лесенке поднялся вахтенный начальник, которому вообще-то даже в порту запрещается отлучаться со шканцев. Очевидно, с дисциплиной на «Ласточке» дела обстояли не слишком благополучно.
— Ты кто, сынок? — спросил он добродушно, с любопытством оглядывая Летицию в её чёрно-белом наряде и кудлатом парике. — Лекарь? Капитан сейчас занят, велел мне заняться тобой, когда заявишься. Я корабельный штурман Кербиан.
Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдать командование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седые брови. Потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я видел господина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер и привычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчётное количество, во всех портах и на всех морях.
— Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, — сказал он, пожимая Летиции руку. — Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, и о телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты для хирурга.
— Я лекарский ученик, — осторожно ответила она.
— На суше, может, и ученик, а у нас будешь «господин доктор». Держись посолидней, мой тебе совет. Звать тебя как?
— Эпин. Ле… Люсьен Эпин.
— Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?
— Я из Фландрии, мсье Кербиан.
По напряжённому лицу было видно, что девочка ожидает и других вопросов, но их не последовало.
— Тогда ясно. Зови меня «папаша Пом». У нас всех кличут по прозвищу, так заведено. Только капитана нельзя — плохая примета. Привыкай, сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когда присмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. — Он хохотнул и шлёпнул новичка по плечу. — Прицепится — и навсегда. С юных лет до гроба, с одного корабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда я обожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор всё Pomme, да Pomme.[18] Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?
— Восемнадцать, — чуть поколебавшись, ответила она.
Папаша Пом подмигнул:
— Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то ещё не растут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати под носом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина — хоть картошку чисть. Эй, дневальный! — заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно в любую бурю. — Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! — И обычным голосом: — Пока соберутся, пойдём-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про «Ласточку»… Ишь, какой славный попугай. Твой?
Это уж было про меня — я перелетел к Летиции на плечо и стиснул пальцы: не робей, я с тобой!
Штурман, видно, был человек хороший. А это очень важно. В дальнем плавании штурман — второе лицо после капитана.
Мы прошли на квартердек, откуда вниз вела грязноватая лестница (ещё один верный признак не слишком примерного порядка на борту).
Папаша Пом на ходу рассказывал:
— «Ласточка» наша — птичка-невеличка, всего 250 тонн. Кого надо, догонит, от кого надо упорхнёт. А если что, в обиду себя не даст. Главный канонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, не какие-нибудь железные — бронзовые.
— Велика ли команда? — опасливо спросила Летиция, наверное, прикидывая, скольких пациентов ей придётся пользовать.
— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Кто напугается и спустит флаг — тот наш. А кто заерепенится и начнёт отстреливаться, пусть катится к чёрту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое «сухопутов», да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие — десять марсовых, шестеро ноковых, — похвастался Кербиан.
Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, кто работает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей) — цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых — очень недурно. «Сухопуты» — это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейский писец.
— Вообще же, — понизил голос штурман и оглянулся, — команда на «Ласточке» особенная. Чуть не треть приходится нашему капитану роднёй, остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. До сих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и нам друг дружки держаться.
Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со штурманом, которому не доверяет? Странно.
Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:
— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека, кто блюдёт хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.
— А вы разве не из Сен-Мало?
— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи? — с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.
— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?
— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернёмся обратно. Ходка лёгкая, короткая. Ни с цингой, ни с жёлтой лихорадкой возни у тебя не будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.
Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством огляделась.
— Э, с животными сюда нельзя! — показал на меня Кербиан — Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.
— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь.
На сердце у меня потеплело. А тут Летиция ещё прибавила, с железом:
— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.
Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:
— Ты, я смотрю, паренёк с характером. Это правильно.
Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две — именно что шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны копотью и пороховым дымом.
М-да, видал я на своём веку кают-компании и получше.
Дощатый стол, вокруг — восемь привинченных к полу грубых стульев. Оконные стёкла поцарапаны. По бокам рундуки — самые простые, из просмолённой сосны. На «Святом Луке» в кают-компании была мебель красного дерева, серебряная посуда. Индийский ковёр. А тут единственное украшение — тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж двух орудий.
— Это зачем? — спросила Летиция, разглядывая круглую крышку посреди сиденья.
Папаша Пом скривился:
— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, в ведро делать. — Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду. Выходит, эта часть кормы нависала над морем. — Ишь, барин. Справляет нужду, будто король на троне.
Сглотнув, она спросила:
— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?
Её, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, с учётом физиологических различий между полами, это и понятно.
— Как что? Если ты ……, просто выплёскиваешь за борт. А коли ……, то кидаешь на верёвке в море и потом вытаскиваешь.
Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые я повторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевелив губами. Очевидно, в пансионе её таким выражениям не научили.
— Но почему капитан …… здесь, за обеденным столом, а не в своей каюте? — тут же применила она новообретённое знание на практике.
— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живёт один, бесстыдник! — с осуждением молвил штурман. — На других кораблях в кают-компании квартируют ещё старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.
— Значит, я буду жить в исповедальне? — растерялся мой бедный Эпин. — Но это… довольно странно!
— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живёт на особицу. Ему так по закону полагается — обитать отдельно, с несгораемым шкафом.
— Скажите, папаша Пом, а в чём состоят обязанности писца?
Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.
В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.
