Дэвид Дикинсон - Спи, милый принц
— Итак, перейдем к распорядку нынешнего дня, — Сутер вновь обратился в личного секретаря. — В 8.30 я предполагаю собрать членов семьи в комнате принца Эдди. Там состоится то, что можно назвать последним бдением. Присутствующие будут перечислены, с указанием их званий, в завтрашних утренних газетах. Все уже дали свое согласие.
— Боюсь, это была моя идея, — тон Дони, человека неверующего, был извиняющимся. — Я полагал, что для подкрепления нашего обмана нам следует по возможности точнее воспроизвести события, которые имели бы место, будь наша ложь правдой, надеюсь, вы поймете меня правильно.
На помощь ему пришел сэр Бартл, белая борода которого выглядела сегодня более чем когда-либо схожей с бородой ветхозаветного пророка.
— Уверен, что вы правы, Дони. — Пророк обращается к неверному, подумал Пауэрскорт. — Если бы принц Эдди и вправду умирал, все члены семьи собрались бы в последние его часы у ложа страдальца. Ради последнего бдения. Не уверен, что сам бы я пожелал отходить в мир иной в окружении моих родных, однако таков обычай. Члены семьи, несомненно, поступили бы именно так.
После чего личный секретарь, управитель Двора и вездесущий майор Дони удалились наверх, в смертный покой.
— Шарады, — дорогой мой Фрэнсис, — устало произнес Роузбери. — Они собираются играть наверху в шарады, в живые картины, изображающие последние мгновения бедного мальчика. Этой семье подобные штуки удаются замечательно, — Роузбери занял излюбленное его место — прислонился к каминной доске, скрестив ноги перед огнем. — Вся их жизнь — сплошные шарады. Все существование — долгая, затянувшаяся игра в живые картины. Они проводят время, переодеваясь в десятки и десятки форменных мундиров, причем в случае принца Уэльского сказанное имеет смысл буквальный. Одежда определяет, кто ты есть. Ты облачаешься в форму — полковника, гвардейца или скорбящей вдовы, — и все понимают, кто ты. Понимают, кто ты такой. В том числе и ты сам. И пока они вкладывают в исполнение своих ролей всю душу, как оно, несомненно, и произойдет нынче утром, все идет хорошо. Королевская семья выступает торжественным маршем, настало время шарад — подыгрывай им, исполняй свою роль.
Но Бог с ними, Фрэнсис, — Роузбери заставил себя отвлечься от королевских шарад. — Что принес вам этим утром наш друг почтальон? Не пополнился ли в очередной раз список павших?
Пауэрскорт вдруг вспомнил о письме, лежавшем в его кармане. Адрес на конверте стоял простой: лорду Фрэнсису Пауэрскорту, Сандринхем-Хаус. Пауэрскорт аккуратно вскрыл его. Письмо оказалось написанным на почтовой бумаге Сандринхем-Хауса.
Дорогой лорд Пауэрскорт.
Когда вы прочтете это, я буду уже мертв. Я сожалею обо всех неприятностях, кои причиняю моим родным, друзьям и себе самому.
Уверен, вы поймете, что другого выбора у меня нет. Я не могу поступить иначе. Semper Fidelis.
Ланкастер.
Пауэрскорт, дважды перечитав письмо, передал листок Роузбери. Перед мысленным взором его предстал высокий молодой человек с развевающимися по ветру волосами, два дня назад шагавший бок о бок с ним по шумному берегу Хан-стентона. Он снова услышал крики чаек. Снова увидел мольбу в глазах Ланкастера, рассказывающего о раздавленной фотографии на полу. И представил себе Ланкастера юного — двенадцатилетнего, так он сказал, — читающего в школе отрывок из байроновского «Чайльд-Гарольда». Теперь и Ланкастер встал в ряды тех, кто уже никогда не вернется:
…жребий юных смельчаков:
Как смятые телами павших травы…
— Какая трагедия, какая трагедия, — сказал Роузбери, возвращая письмо другу.
Наверху сэр Бартл Шепстоун разгладил лист бумаги и начал читать, голосом твердым и ровным:
— «"Таймс", 15 января 1892 года. Мы получили от генерала Шепстоуна, казначея и управителя Двора, следующее описание последних часов и смерти герцога:
"Сандринхем, Норфолк, 14 января 1892. После обнародования 13 января последнего бюллетеня касательно здоровья герцога Кларенсского и Авондэйлского в состоянии его произошли значительные улучшения, сохранявшиеся до 2 часов утра 14 января и позволившие в полночь послать Королеве обнадеживающее сообщение. В 2 часа утра, — Шепстоун сделал паузу, дабы каждый запомнил названное время, — произошел серьезный упадок сил, угрожавший фатальным исходом, и к постели больного были созваны члены королевской семьи"».
— Semper Fidelis, Пауэрскорт, Semper Fidelis, — повторил Роузбери. — Что это, девиз его рода или полка?
— Возможно как одно, так и другое, — ответил Пауэрскорт. — Не думаю, впрочем, что Ланкастер подразумевал именно это. — Он снова взглянул на письмо, словно надеясь, что оно способно сказать нечто новое. — Думаю, слова его следует понимать в прямом их смысле. Верен навек, неизменно предан, неизменно лоялен. Но вы же понимаете, это может означать лояльность и верность практически кому угодно. Подразумевал ли он верность принцу Эдди, поскольку знал причину его убийства, но назвать ее не мог? Знал ли некую темную тайну из прошлого Эдди, которая привела принца к столь кровавой кончине? Вполне возможно, что знал. Но опять-таки, означают ли эти слова, что он, зная темную тайну, не мог открыть ее по причине верности? Чему он был верен — доброму имени королевской семьи? Своему народу и стране?
Или, если взглянуть на все с другой стороны, Роузбери, быть может, он знал, кто убил принца? Либо знал мотив, побудивший убийцу расправиться с Эдди? И хотел защитить убийцу, своего друга? Semper Fidelis, верен навек, навеки предан другу?
— «По той же причине было послано за семейным капелланом принца Уэльского Ф. А. Дж. Гарви, который в присутствии собравшихся членов семьи прочитал над умирающим молитвы. Его королевское высочество постепенно угасало и мирно скончалось в 9.10 утра».
Из-за маленького окна доносился шум строившихся и перестраивавшихся на гравии гвардейцев. Отряд конников упражнялся с пустым пушечным лафетом, похоронными дрогами, на которых покойник отправится из Сандринхема в последнее свое странствие — через Нориджские ворота, к королевской станции в Вулфертоне, на вокзал в Датчете и оттуда в часовню Святого Георгия в Виндзорском замке[33]. В девять часов члены королевской семьи, собравшиеся в спальне принца Эдди, начали, каждый по-своему, читать последние молитвы за упокой его души.
— Сейчас мне не известно, — теперь Пауэрскорт представлялся Роузбери и открыто непокорным, и очень решительным человеком, принявшим серьезный вызов и не намеренным отступаться, — что означали для Ланкастера слова «Semper Fidelis». Мысли того, кто вознамерился покончить с собой, редко бывают ясными. Но я немного знал молодого человека и немного знал его семью. И прежде чем с этой печальной историей будет покончено, я отыщу ответ. Я тоже буду Semper Fidelis памяти и о нем, и о его смерти.
В столице страны новость о кончине предполагаемого престолонаследника достигла Мэншн-Хауса[34].
«Наш возлюбленный сын скончался этим утром. Альберт Эдуард».
Большой колокол собора Святого Павла разнес печальную весть по городу. И пока члены королевской семьи покидали спальню герцога, по телеграфным линиям летели в Лондон новые сообщения.
«Сандринхем, 9.08 утра. Произошли изменения к худшему и, боюсь, надежд осталось не много. Шепстоун».
«Сандринхем, 9.35. Его королевское высочество скончалось около 9.10 утра. Шепстоун».
Часть третья
ПУТЕШЕСТВИЕ В ВЕНЕЦИЮ
12
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт внимательно всматривался в заполненный венецианскими судами канал Сан-Марко. Целую стену большой гостиной его дома в Роуксли-Холл покрывали репродукции венецианских полотен — прозрачные панорамы Serenissima[35] кисти Каналетто, важные олигархи Венеции пятнадцатого столетия, написанные Джентиле Беллини совершающими в самых своих великолепных мантиях торжественный обход площади Святого Марка в честь нового Дожа.
Вот где Пауэрскорту было уютно. Вот где он мог отдохнуть. Восемь дней, проведенных в Сандринхеме, изнурили его совершенно — как если бы он безвылазно просидел их в парнике. В парнике Смерти, обитатели коего собрались в нем, чтобы поклоняться року, до тонкостей продумав ритуалы поклонения. После возвращения в Нортгемптоншир он целый день бродил сначала по огромному Рокингемскому лесу, а потом по своим полям, дойдя до Фодерингея. Теперь он, наконец, мог мирно побеседовать с лордом Джонни Фицджеральдом.
Лорд Джон заменил пиво «Кингз-Линн» двумя бутылками «Нюи Сен-Жорж». Хорошее бургундское, заверил он Пауэрскорта, есть мощный стимулятор мыслительных процессов.
