Данила Монтанари - Проклятие рода Плавциев
— Ну, благородный сенатор, — прозвучал ответ, — если какой-нибудь заезжий искал приятное общество, Невий помогал ему…
— Здесь, в твоей таверне? — пожелал уточнить Аврелий.
— Сенатор, ты же знаешь, что сводничество запрещено и карается законом. Насколько мне известно, Невий просто оказывал услугу друзьям.
— Понимаю, — согласился Аврелий, направляясь к дверям.
— Господин, — остановил его грек. — Надо бы заплатить за лепешки…
— И вино! — добавил хозяин. — Хотя я, конечно, рад угостить за счет заведения такого важного магистрата, как…
— И не думай! — возразил Кастор, неожиданно проявляя великодушие. — Все по счету! — И демонстративно протянул руку Аврелию, чтобы тот положил в нее кошелек. — А это тебе, дорогая, — обратился он к Попии.
Служанка пересчитала монеты и поразилась, не веря своим глазам: может, грек с острой бородкой, столь быстрый на язык, — сам Гермес, под чужим именем спустившийся с Олимпа, чтобы помочь ей? Она огляделась, а потом поспешила следом за Аврелием и Кастором, которых вся таверна провожала благодарностями и поклонами.
— Благородные господа, благородные господа! Послушайте! Этот Невий торговал женщинами. И с моей внучкой пробовал договориться. И знаком был с одним человеком, который потом женился на его жене, он еще рыбой торговал. Я видела их вместе несколько раз. Они о чем-то спорили, словно заключали какую-то сделку! — одним духом выложила она. Потом осторожно оглянулась по сторонам и добавила: — Но я вам ничего не говорила, хорошо? — И, получив еще пару монет, Попия поспешила исчезнуть.
— Хотелось бы знать, что ты себе думаешь? — возмутился Аврелий, когда они отошли от таверны. — По твоей милости я оставил в этой дыре целое состояние!
— Не беспокойся, патрон, — ликуя, возразил Кастор. — То было выгодное вложение! Нищие, что ютятся в казарме гладиаторов, рассказали о наших двух голубках кое-что интересное. И самое малое, что можно было для них сделать, так это угостить жалкой лепешкой!
— Каждого из сорока семи? — возразил Аврелий.
— Все по справедливости. Несчастные, они живут на дворе, ожидая помощи и поддержки, которых никогда не получат, потому что все уже присвоили городские чиновники! Не мог же я отблагодарить только нескольких, ведь говорили они все хором. А как тебе хорошо известно, патрон, глас народа — глас божий!
— И что же? — сдался сенатор, и не пытаясь больше возражать.
— Невий продавал свою жену, на то и жил!
— Хочешь сказать, он был ее сводником? — изумился Аврелий.
— Не так открыто! И все же случалось, что, познакомившись с каким-нибудь толстосумом, он отпускал пару восторженных замечаний о своей прекраснейшей и добродетельнейшей супруге, а потом как бы случайно замечал, что вечером его дома не будет…
— Все делалось так, чтобы никто не посмел бы обвинить его в сводничестве, — заключил Аврелий.
— Вот именно, — подтвердил александриец. — Римский закон не слишком снисходителен к мужьям, которые торгуют своими женами.
Ну что ж — разобрались с благородным родителем, который якобы отказывается от жены и дочери, лишь бы обеспечить им светлое будущее.
А на самом деле Елена была проституткой, а Невий — ее сутенером. Какой пример для несчастной девочки, вздохнул Аврелий, идя к лошади, оставленной на площади у театра. Теперь можно было возвращаться в Путеолы.
11
Седьмой день перед ноябрьскими идами
На другой день Аврелий, пребывая в самом скверном расположении духа, прогуливался по саду, засаженному ароматическими травами, в обществе Помпонии и Плаутиллы Терции. Дамы оживленно беседовали.
Поездка в Кумы и Неаполь не принесла никаких ощутимых результатов. Правда, теперь было ясно, что собой представляет Невий и какова его роль в браке бывшей жены с богатым Аттиком. Что же касается загадочного пророчества, якобы предвещавшего гибель Аттику и Секунду, то сенатор знал о нем не больше прежнего.
И все же после поездки отношение Аврелия к героям этой истории существенно изменилось. Елена предстала перед ним в другом свете. Должно быть, она была совсем юной, такой же, как сейчас ее дочь, когда вышла замуж за Невия. Сенатор представил ее девочкой-подростком, обитательницей самого нищего квартала Неаполя, города, где она родилась и выросла. Вот она идет, гордо неся словно знамя свою утонченную красоту, и эта красота — единственное, что у нее есть.
Наверняка Елена имела возможность найти хорошего жениха или богатого покровителя, но она влюбилась и решила связать свою судьбу с ненадежным пустословом Невием, щедрым только на обещания.
Потом последовало разочарование, случайные заработки, нищета и — горькое осознание того, что ласковый и веселый муж на деле бессовестный сводник. Аврелию казалось, будто он так и слышит его слова: «Только сейчас… Сделай это ради дочери, ради нас… У этого Аттика куча денег, такая редкая удача…»
И все же, рассуждал сенатор, где уверенность, что все обстояло именно так? Елена вполне может быть жалкой блудницей, готовой отдаться первому встречному, настойчиво рвущейся вверх по социальной лестнице. Понятно, что звон сестерциев заставил ее без колебаний расстаться с неудобным мужем…
Возбужденный голос Плаутиллы оторвал его от размышлений.
— К сожалению, Помпония, такая продукция очень скоро портится. Это недостаток всех духов, даже самые лучшие из них быстро теряют аромат, — объясняла она, и было ясно, что коммерция волнует ее куда больше, чем смерть братьев.
Плаутилла настаивала, чтобы, несмотря на ужасные обстоятельства, гости обязательно посетили ее лабораторию, и теперь пространно описывала свойства того или иного растения, вовсе не думая о страданиях отца или о судьбе имения.
Приданое, появление в свете, продажа духов и притираний, статные молодые люди, которых она встретит в столице, — это и только это волновало дочь Гнея, его третье дитя.
— Коралловый порошок для чистки зубов неприятен на вкус, но его можно смешать с экстрактом мяты, — тоном знатока объясняла она подруге. — А вулканические грязи — прекрасное средство для кожи. Достаточно ароматизировать их несколькими каплями кипарисового масла, просто чтобы приятно пахли. Сырье не стоит ровным счетом ничего, зато конечный продукт можно продавать по высокой цене!
— Приготовь мне ванну, хочу немедленно попробовать! — в восторге прощебетала Помпония.
Патриций вошел в небольшое здание, и его сразу же окутали волны ярких и разнообразных ароматов. С изумлением смотрел он на все эти средства, призванные служить женским хитростям и создавать коварные ловушки для обольщения самых умных мужчин.
Ему всегда нравилось проникать в тайны женской половины дома, наблюдать за почтенными матронами и их юными дочерями; он радовался, когда ему позволяли смотреть, как разглаживают они свою кожу, пока она не станет бархатистой, как ухаживают за бровями, прикладывают к себе ткань, желая понять, идет ли им цвет.
Аврелий любил женщин — всех. Их особый мир, секреты красоты, деторождения — все это возбуждало и волновало его одновременно. И все же здесь, в этой лаборатории, он почувствовал себя как-то особенно неловко и на мгновение задумался: а что, если его любовь к женщинам, желание угождать им, соблазнять, обладать ими — всего лишь проявление невысказанного сожаления о том, что сам он не принадлежит к этому таинственному полу.
Тут он взглянул на Плаутиллу, с жаром описывавшую новый чудодейственный крем, и ее пылающие щеки напомнили ему, какой она была лет десять назад, в его постели.
Печаль, на миг посетившая его, тут же исчезла, Аврелий приободрился и успокоился.
Помпония между тем в возбуждении кружила среди разнообразных пузырьков, словно легионер на богатом складе оружия.
— Будем грести деньги лопатой! — ликовала она, уже предчувствуя, как будет изобретать новые, необычные способы их потратить.
Патриций, несколько оглушенный всеми этими ароматами, вышел на воздух. День стоял сумрачный, и даже просторная туника с длинными рукавами не защищала его от холодных порывов ветра.
Озеро тревожно светилось каким-то металлическим блеском; казалось, вот-вот обитатели царства мертвых поднимутся из его темных вод. Из сада, где росли ароматные травы, шли волны пряных запахов. Пчелы и шмели висели над последними цветочными венчиками. Несколько птичек, готовых сорваться с кустов за своими сонными жертвами, напомнили Аврелию о бедной цапле Катилине, которую безжалостно умертвили на следующий день после гибели Секунда. И все же ни цапля, ни аист, ни тем более какая-нибудь щуплая сорока не могли пробить череп, оставив в нем крохотное ровное отверстие…
Аврелию вдруг припомнилось, что в Германии, куда он ездил в качестве военного трибуна, он слышал разговоры о жестокостях, совершаемых варварами: нечто вроде человеческого жертвоприношения или смертной казни, которую там, на севере, совершали с помощью тяжелого молоточка или скальпеля.
