Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
— Я не могу, Мэделин. Завтра не могу.
— Почему?
— Я должен уехать.
На том конце провода воцарилось молчание, эта странная пустота, когда ты знаешь, что тебя слушают, но не отзываются. Мягкий электронный допрос. Когда она наконец заговорила, голос ее казался далеким — тонким, ранимым и далеким.
— Но почему так внезапно?
— Это по поводу того дела в Израиле. Раскопки. Меня попросили приехать.
— Завтра утром?
— Завтра утром. Рано утром вылетаю.
— А почему ты раньше не говорил об этом?
— Я раньше и сам не знал…
— Зачем ты меня вот так огорошиваешь?
— Я же говорю… — Их слова натыкались друг на друга, их контрастные слова сталкивались в тех точках, где ранее слова одинаковые откликались, словно эхо.
Салон самолета, летящего в Тель-Авив, был наполовину пуст: несколько туристов, несколько молодых ребят, собиравшихся получить опыт работы в кибуце[58] пара бизнесменов, группа иудеев-ортодоксов. В зале ожидания Лео встретил двух знакомых доминиканцев; один из них был специалистом по древним письменам, — француз вздорного, скептического нрава, работавший в Библейской школе под руководством отца Ролана де Во.[59]
— Отец Ньюман. — Француз придирчиво осмотрел его, будто очередной свой текст, и явно счел некой искаженной формой. — Такое впечатление, что вы едете в отпуск. Конечно же, это не так…
— У меня важная встреча, — сказал ему Лео.
— Встреча? А я ничего не слышал…
— Это встреча личного характера.
Они прошли к автобусу, курсирующему по территории аэропорта. Типично французская деликатность Откомба помогла им сгладить острые углы в разговоре.
— А вы-то заварили кашу, не так ли? С этими папирусами из Эн-Мор. Возможно, теперь вы перестанете опровергать мое прочтение 7Q5? — 7Q5 — это было название Кумранского фрагмента папируса, в котором Откомб с коллегами опознали часть раннего Евангелия, прото-Марка. Большинство ученых сомневались в этом и сомневаются до сих пор. Лео не был исключением. Всего-навсего двадцать букв, десять из которых повреждены, пять строк на истрескавшемся материале. Софистические ученые изыскания на тему, могут ли буквы nu-nu-eta-sigma быть серединой собственного имени Геннесар, что, в свою очередь, упоминается в шестой главе Евангелия от Марка (гл. 6, стихи 52–53: «…прибыли в землю Геннисаретскую…»). В головах людей, давших обет безбрачия, любое соображение мучительно. Идеи — ваши дети, ибо других детей у вас нет. Идеи — ваш вклад в жизнь последующих поколений. Откомб и Ньюман обменивались весьма язвительными письмами на страницах специализированных журналов, а на конференции папирусологов в Швейцарии они публично вступили в ожесточенный спор, чем повергли в замешательство всех присутствующих.
— Возможно, — примирительно сказал Лео. — Но, возможно, это больше не имеет никакого значения.
Автобус отвез их из дальнего конца аэропорта до взлетной полосы, где стоял самолет, огражденный двумя полицейскими машинами и одним бронированным автомобилем. Смех евреев-ортодоксов оглашал салон, где пассажиры занимали свои места.
— Они хотят показать, что давно привыкли к подобному, — сказал Откомб, пока они с Лео протискивались по проходу. — Обыск, расспросы, полицейские, пистолеты… Они торжествуют, ибо лишний раз доказано, что Земля Обетованная дается лишь ценою крови, пота и слез.
— А мы этой линии разве не придерживаемся?
Они взмыли в весеннее небо. И по мере того как самолет взбирался все выше над Средиземным морем, бедлам, в который превратилась римская жизнь Лео, понемногу упорядочивался. Мысли о Мэделин исчезали, таяли на линиях перспективы, достигая точки полного растворения. Сидевший рядом с Лео французский священник принялся читать требник. За иллюминатором, на высоте в тридцать тысяч футов, ледяной ветер с воем мчался над сверкающей серебряной пустыней.
Когда он вышел из отсека для прибывающих пассажиров в аэропорту Лод, то увидел знакомую фигуру, ожидавшую его за ограждением.
— Вы помните меня? — спросил мужчина.
— Святые покровители… — ответил Лео.
— Именно. Одного недосчитались. Сол Гольдштауб. — Он протянул мощную лапу для рукопожатия. Когда Лео в последний раз видел этого человека, тот, в рубашке с воротником-стойкой и при галстуке, сидел за обеденным столом у Брюэров и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Теперь же он имел поистине смехотворный вид в сандалиях и шортах, с соломенной шляпой на голове, которая была бы куда более уместна на лужайке для крокета. На футболке, плотно облегавшей брюхо, красовалась надпись: «Содержимое кошерно».
На мгновение Лео как бы в шутку предположил, что это все было изощренным, дурацким замыслом Мэделин.
— Я не понимаю…
— Я теперь работаю на ВБЦ, — объяснил Гольдштауб. — Отдел по связям с общественностью.
— Какое странное совпадение.
— Вовсе не странное. Вы знаете, что однажды я написал статью о нексусе[60] человечества?
— А что такое «нексус»?
— Нексус, плексус, сексус, — невразумительно проворчал Гольдштауб. — Давайте я понесу вашу сумку. — Они прошли на парковку, Гольдштауб продолжал тарахтеть без умолку. В Риме была весна, а в Израиле — лето: за стенами аэропорта все заливало раскаленным добела солнечным светом, цикады трещали в листьях агав. — Понимаете, один профессор из Бостона доказал, что все люди в цивилизованном мире связаны друг с другом через, максимум, шестерых посредников.
— И что?
— А то, что в нашей внезапной встрече нет ничего странного. Это происходит постоянно. В этом и состоит моя теория о нексусе человечества.
— Ну, расскажите же, из-за чего разгорелся весь сыр-бор, — попросил Лео, усаживаясь на пассажирское сиденье авто возле Гольдштауба. — К чему вся эта секретность?
Но Гольдштауб лишь рассмеялся.
— Вы сами вскоре узнаете. Создается впечатление что Стив Кэлдер получил скрижали с десятью заповедями лично от Моисея.
Выехав с раскаленной прибрежной равнины, они очутились в прохладе холмистого города: Иерусалим, Yerushalem, название которого на иврите происходит от имени ханаанского бога Шалема, однако за многие века успело слиться со всем известным словом из иврита, словом, обозначавшим то, чем вообще-то, всегда был обделен этот пыльный уголок Средиземноморья — словом «shalom», мир. Подъезжая с запада, они вынуждены были проехать Старый город, судьбу которого столь рьяно оплакивали пророки. Лавируя между автобусами и грузовиками, Гольдштауб и Ньюман приближались к обширному пригороду. Новые постройки отливали неправдоподобной белизной в солнечных лучах; корпуса, точно игральные кости, были разбросаны среди голых холмов, где прежде лишь ящерицы облизывали пасти, а пастухи стерегли стада.
— Как дела у Брюэров? — спросил Гольдштауб. — Как поживает Мэделин?
Все хорошо у Брюэров. Мэделин поживает отлично. Ее имя, ее слова, кружась в танце, путали мысли Лео, пока Гольдштауб маневрировал среди машин.
— Вы часто видитесь?
— Более-менее, — уклончиво ответил Лео. — Время от времени.
— Сложная женщина. — Гольдштауб покачал головой и засмеялся без повода. — Сумасшедшая. Вся эта история с покровителями… — Что-то явно ему досаждало.
— Ну, так уж она шутит, — сказал Лео. Он отвернулся от Гольдштауба и уставился на чужие, непривычные улицы. Чувство вины разъедало его мозг, как тонкая струйка яда. «Остерегайся блуда. Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить — значит грешить против собственного тела». Они проехали автобусную станцию и главный рынок. Всю округу оглашала полицейская сирена. За окном Лео видел строй солдат, неуклюже шагавших по тротуару и забавлявшихся с оружием, как дети со своими игрушками. «Тело твое — храм Духа Святого. Ты не принадлежишь самому себе; ты куплен дорогой ценой».
— Нашли бомбу в пакете из супермаркета, — пояснил Гольдштауб, притормаживая у КПП. Солдаты заглянули внутрь, но им был дан указ осматривать только машины арабов. — Облава на обычных подозреваемых… Откуда эта строчка? Облава на обычных подозреваемых…
— Из «Касабланки»,[61] — ответил Лео.
— А священнику почем знать?
— Священники тоже смотрят кино.
Там стояли указатели с надписью «Старый город», но Гольдштауб свернул и помчал вдоль бульвара, взрезавшего северные предместья, по направлению к арабскому кварталу восточного Иерусалима.
— Почему вы не можете рассказать мне об этой находке? — спросил Лео.
— Стив убил бы меня на месте. Он хочет сам преподнести вам сюрприз. — Они миновали пустырь, ранее разделявший город воротами Мандельбаум, которых теперь не существовало, и дорогой на Дамаск, которая существовала по сей день и не исчезнет никогда. Наконец машина выехала из-за домов и Гольдштауб остановился. Перед ними открывался поросший редкими кустиками песчаный склон; вдали, на расстоянии примерно в милю, лежал на ладонях холмов окруженный сиянием Старый город. Все было знакомо; темная, погребальная зелень Оливковой горы терялась в долине у подножия, стена Сулеймана Великолепного напоминала золотую кулису, а за стеной, посреди сгрудившихся крыш, высился подобно бирюзовой шкатулке с золотым венчиком Гибралтарский купол. Возможно, именно этот вид оплакивали пророки.
