Антон Чиж - Формула преступления
Рассказывала Федора медленно, но все время ерзала на кровати, словно не могла усидеть на одном месте.
— В котором часу кормили детей?
Нянька тяжко вздохнула:
— Позавтракали около десяти, потом полдник, а уж потом следовало обедом кормить.
— Значит, дети не ели примерно с двенадцати?
— И зачем вам только это, барин…
Опуская разъяснения, Родион спросил:
— Все это время они находились под вашим присмотром. Что делали?
— Да как обычно: гуляли, бегали друг за дружкой, в лесок меня потянули…
— Кто-нибудь угощал их конфетами, печеньем или пирожками?
— Что вы, барин, кто посмеет к хозяйским деткам приблизиться, — удивилась Федора. — За это головы не сносить. Все знают, что бывает…
— Мать с ними общалась до обеда?
— Как утром зашла, поцеловала обоих, так и не возвращалась. Все на мне…
— Последнюю пищу Лидия с Альбертом принимали вместе?
— Друг у дружки изо рта вырывали, шалили. Чай пролили на скатерть. Дети ведь… ох, господи!
— Поднимитесь, — резко потребовал Родион.
Федора не поняла, что от нее хотят, приказ был повторен. Она тяжко сползла с перины. Засунув руку между матрацами, Ванзаров выудил пузырек темного стекла с притертой крышкой. Склянка до половины заполнена белесым порошком. Поднеся находку так близко, чтобы читалась этикетка с латинским названием, Родион спросил:
— Что это?
Она слепо сощурилась:
— Неужто яд крысиный…
— Как у вас оказался мышьяк?
Полноватый юнец стал злым и колючим, словно приставленный к горлу ножик. Няня отшатнулась, схватилась за грудь и упала на стул:
— Да что же ты, миленький… Неужели подумал… Что я… Альбертика моего… Да я же его выкормила вот этой грудью, он же мне как родной… Что же ты удумал, изверг, что я ребенка отравлю? Кровиночку мою… Всю душу вложила… Да как мог такое… Пожалей старуху…
Но в этот раз жалости не нашлось. С беспощадным спокойствием Родион потребовал прекратить истерику.
— Вас никто не обвиняет пока. Я спросил: откуда в вашей кровати взялся пузырек с ядом?
Нянька так и держалась за сердце:
— Откуда мне знать! Целый день за детьми бегаю, дверь никогда не запирую, красть у меня нечего… Кто хочешь, заходи… Сегодня такая суета, никто бы и не заметил… За что же со мной так? Только добро людям делала…
— Иногда делать добро опасно… — заметил юный логик, но тут же спохватился, что такие мысли не совсем уместны. — Кто-нибудь заходил в детскую?
— Разве смотрела… Если бы знала… Постой-ка… — Федора встрепенулась. — Когда возвращалась, видала, что из детской вышла барышня…
— Кто именно?!
— Маргаритка, сестра хозяйкина… — выдохнула няня и, пожалев, что проговорилась, зажала рот.
Слово — не воробей. И сыскная полиция его уже поймала. Теперь Родиона интересовало другое:
— Родственники Сундукова дом хорошо знают? Где что лежит?
— Отчего же не знать. Каждое воскресенье наезжают. За ними никто не присматривает. Ходят где хотят…
— Где хранился этот флакон?
— В кладовой, где же еще…
От няньки потребовали показать место, и немедленно. Придерживаясь за стены, Федора прошлепала на кухню, пустую от поваров, но полную брошенными кастрюлями и сковородками, прошла и встала на пороге кладовой. Из темной глубины пахнуло букетом съедобных запахов. Не стоит и браться, чтобы описать сундуковское изобилие, тут было все: от мешков гречневой крупы до копченых окороков, подвешенных к потолку. В английском замке все это полагается хранить в подвале, но петербургские почвы настолько пропитаны болотами, что самый надежный погреб скоро отсыревает. Незачем и копать.
Федора указала на большой стеллаж с хранилищем химикатов, нужных в быту. Круглая отметина в пыли нашлась на второй полке снизу. Кажется, флакончик не беспокоили давно.
— Дверь все время нараспашку? — спросил Родион.
— Чего запирать, всякую минуту что-то требуется. То одно, то другое, гоняют людей почем зря. Это сейчас приказали из людской не показываться…
Он предъявил солонку:
— Чья вещица?
Едва взглянув, няня сразу опознала часть большого обеденного сервиза на двадцать четыре персоны. Пользовались им редко, добро простаивало. Чиновнику полиции потребовалось и его осмотреть. Все так же срочно.
Его отвели в проходную комнату, рядом со столовой. Буфет резного дерева размером со скромную избушку поблескивал лакированными дверцами. В верхних отделениях покоились стопки тарелок с золотым кантом. А в нижних — мелочь для парадных приемов и ряды одинаковых хрустальных солонок на серебряных подставках. В дальнем ряду не хватало одной. Ванзаров не поленился залезть внутрь, встав на колени. Солонку вынули так, чтоб при беглом осмотре недостача не обнаружилась. Логика упрямо бубнила свое, но Родион отмахнулся. Приказав няне не показываться из своей коморки, он взбежал на второй этаж.
Страж указал нужную дверь и без рассуждений отпер замок.
— Родион Георгиевич! Какая радость!
Голос Настасьи Мироновны был плаксив и жалок. Сама она походила на кучу старого тряпья, забытую в кресле. Алоизий, находившийся подле матушки, меланхолично скатывал из бумажки шарики и швырял в окно.
— Этот изверг не посмел вас остановить! Как славно! А нас, видите, заперли, держат прямо под арестом, шагу не ступить. Я, конечно, понимаю, такое горе, но приличия надо соблюдать… Говорят, в доме уже рыщет сыскная полиция!
— Не рыщет, а занимается розыском преступника, — поправил Родион. — Такова наша служба.
В первое мгновение тетушка хотела оценить шутку, но под немигающим взглядом Ванзарова смысл сказанного наконец добрался до старческих мозгов.
— Вы?! — только и смогла выдавить.
— Коллежский секретарь Департамента полиции. Надеюсь, лишние вопросы о рудниках отпали сами собой. Времени мало, введу вас в курс дела. Розыск, которым я занимаюсь, — неофициальный, только для сведения господина Сундукова. А потому у меня совершенно развязаны руки. Например, могу любого отвести в ближний сарай и с помощью розг побеседовать с ним до полного выяснения истины. Доходчиво изъясняюсь?
Настасья Мироновна погрузилась в бездонный ужас, а вот Алоизий оживился. Видно, слово «розги» возбудили в нем приятные воспоминания.
— Избежать ненужных мучений просто: признаться в содеянном. Немедленно. Иного пути нет.
Дрожащие пальцы старухи полезли в складки юбок и вернулись с изящной вещицей.
— Заберите! — Родиону протянули серебряный соусник. — Раз он за всякую мелочь готов родных людей до смерти запороть, ничего не нужно… У него этого добра полные закрома, и не заметит, что убыло. А нам бы с сыночком на месяц хватило. Но раз так — забирайте. Нет в этом мире справедливости…
Но Ванзаров добивался совсем не этого. Кому какое дело, что пожилая родственница оказалась обычной воровкой? Кому это интересно? Точно не сыскной полиции. Происшествие сбило с толку. Выручила только чудовищная выдержка. Ну, хорошо, приврали малость, все равно юноша держался молодцом…
Так вот. Родион и бровью не повел, а строго заявил:
— Кражи меня не интересуют.
— А чего же вы хотите? — вскричала Настасья Мироновна. — Больше у нас ничего нет, хоть обыщите!
— Будет надо — обыщем, — пообещал Родион. — Меня интересует убийство.
— Да какое убийство? — старческий голосок взлетел до крика.
— Альберта, сына господина Сундукова.
Хватило мгновения, чтобы госпожа Начкина сообразила:
— Так вы нас подозреваете…
— Жду непременного признания, как отравили ребенка.
Вот теперь Настасье Мироновне стало ясно: кто-то на нее наговаривает. Наверняка желают ее погибели. И тетушка бросилась за спасением.
— Господин Ванзаров, помилуйте, да разве мы способны на злодейство? — заторопилась она. — Недолюбливала Альбертика, это правда. А чего его любить? Все ему с рождения на золотом блюдечке… А о моем сыночке позаботиться некому… Ох, простите. Но убивать-то зачем? В чем моя корысть? Еще бы самого Филиппа… Так ведь неизвестно, какое завещание составил. Обещал завтра что-то объявить. Вот ждем-с… Нет, и не думайте, у меня бы и рука не поднялась… Поверьте, ради всего святого, поверьте старой, несчастной женщине! Я ведь вам в матери гожусь!
Правда, как известно, пахнет не розами. Все, что было в этой сгнившей душеньке, вылилось без удержу. Нет, не зря Сундуков презирал родственников. Стоит такой опыт взять на заметку. В семейной жизни пригодится.
— Допустим, поверю… — задумчиво сказал Родион. — Если не вы, тогда кто же?
Начкина взбодрилась:
— И думать нечего. Все вам расскажу как на духу. Сенька, мерзавец этот, давно грозился, что прикончит гаденыша. Это он Альбертика так называл за то, что Филипп не дает ему достойного содержания. Это все слышали. Правда, Алоизий?
