Валентин Лавров - Триумф графа Соколова
— Что с ней?
— Кровь в голову ударила. Как раз на мои именины случилось, на Васильев день. В больнице пиявки приставляют к затылку и лекарства необходимые подают. Уже на поправку пошла, словами только малость стала заговариваться, а так ничего, сама по нужде в сортир ходит. Завтра домой взять велели.
— Дай Бог здоровья твоей матушке. Василий, скажи, что известно о пропаже жильца?
— Про Степана Васильевича, что в первом подъезде? Хороший господин, ласковый. Когда мимо идет, всегда спросит: «Ну, жив корпиев сын?» И дальше себе изволит шествовать. Меня в сыск уже вызывали, ваше превосходительство, только сказать ничего не умею, потому что не знаю. Вам лучше с Евкарпием поговорить.
Соколов улыбнулся:
— С кем?
— Да с Евкарпием Воробьевым, сменщиком моим, он как раз дежурил. А имя его и впрямь неавантажное. Коли поп сердце держит на родителей, вот и обзовет, будто на лоб клеймо приложит. В нашей деревне две сестренки-близняшки жили. Одну звали Голиндуха, а другую еще хлеще — Еликонида. Тьфу! — Городовой засмеялся заливисто, как смеются только очень бесхитростные добрые люди. — Так за сестренок никто и не посватался. — Спохватился. — Ай, о чем это я? Про Евкарпия, значит, при нем все и случилось.
Сыщик равнодушно, словно невзначай, спросил:
— А чего стряслось?
— Как — чего? Вы про Степана Васильевича ведь разговор интересующий ведете…
— А этот Евкарпий разве причинен?
Городовой глубоко вздохнул, помялся, пожевал губами. Наконец, медленно произнес:
— Ндравный он, Евкарпий. Ругатель. Дысциплины в нем нет. Все время со всеми цепляется, норовит скандал учинить. Как что поперек его — в драку! — Вдруг осекся, словно лишнее сказал. Помолчал, потер барашковой рукавицей розовый нос. — А вообче он к начальству подобострастный, особливо если трезвый. И дурного господину прокурору сделать ничего не мог.
Соколов подождал, не добавит ли чего городовой, но тот стал скусывать сосульки с усов, надолго умолк. Сыщик осторожно полюбопытствовал:
— Василий, коли твой Евкарпий ни в чем не виноват, так что ты мне его портрет изображал?
Городовой попрыгал на месте, похлопал себя по бокам рукавицами и невозмутимо отвечал:
— Понимаю, что вы об нем приехали интересоваться? Вот я и доложил. Его дежурство-то было. И в сыскной об ем расспрашивали, и его туда таскали. — Доверительно произнес: — Только Евкарпий ни в чем не виноват, это я вам точно докладаю. Так что, ваше превосходительство, не сумлевайтесь.
Соколов вдруг схватил городового за борта тулупа, страшно взглянул в его глаза, громко прошептал:
— Чего крутишь, Василий? Бога не боишься? Ты пособник? На каторгу захотел, а?
Городовой смутился, уставился взглядом в мостовую. Вновь глубоко вздохнул и решительно произнес:
— Господин начальник, я не пособник. Как отцу родному скажу: взаправду толком ничего не знаю. — Вновь громко похлопал себя по бокам. — Но что точно, Евкарпий и впрямь все последние дни ходит мрачный. Убитый какой-то. Может, совесть угрызает? Пить ежеденно начал. — Постучал рукавицей по шее. — Будто с отчаяния. На пост позавчера заступил, а сам на ногах нетвердо колеблется. Ну виноват я, не доложил об нетрезвости. А как доложишь? У нас за такие дела в момент — под зад коленом.
— Где Евкарпий живет?
— Да тут, во владении купца Кузьмы Григорьевича Лобачева. Во-он подъезд, со стороны Ленивки. Нумерок квартиры первый, в полуподвале. А если вас интересует господин пропавший прокурор, то он тоже в этом подъезде, только во втором этаже.
Инструкция— На, возьми, сам пропусти нынче рюмочку и купи матушке чего потребно! — Соколов протянул «зелененькую» — три рубля.
Городовой замахал руками:
— Никак нельзя на посту подношения принимать и водку употреблять.
— Разве?
— Так точно, ваше превосходительство! Параграф шестой «Инструкции городовым московской полиции» гласит: «Строго воспрещается во время отправления на улицах и вообще в публичных местах служебных обязанностей курить табак и употреблять горячительные напитки». — Городовой, гордый доскональным знанием инструкции, весь сиял счастьем, глаза его горели. Поднял руку, наставительно повторил: — Строго воспрещается!
Соколов добродушно улыбнулся:
— А дальше забыл? Ведь в этом же параграфе написано: «Строго запрещается с посторонними лицами входить в какие-либо разговоры». Но мы с тобой, Василий, ведем разговоры, стало быть, нарушаем!
Городовой засмеялся:
— Меня не поймаете! Дальше продолжение идет: «Если эти разговоры для одного только препровождения времени». А у нас, понимаю, для пользы следствия. Спасибо вам за подношение. Вы, ваше превосходительство, как в душу мне глядели: матушку на извозчике вести надо, а в доме нынче и двугривенного нет. Все родителям в деревню отправил, неурожай у них был, хлеба и до Рождества не хватило. Дай вам Бог здоровья, а я про вашу милость много чего хорошего слыхал.
Нежданный гостьСыщик вошел в подъезд. Как и во всех старых постройках, он был невелик, с двойными дверями.
Опустился на несколько ступенек вниз.
Звонок отсутствовал. Соколов долбанул кулачищем в толстенную дубовую дверь.
Изнутри тяжело стукнула щеколда, дверь отлипла. На пороге стояла приятной наружности молодая женщина с пухлыми губами, широко расставленными серыми глазами и с пучком шелковистых светлых волос на макушке. На женщине был надет просторный, много раз стиранный фланелевый халат.
Она вопросительно посмотрела на важного гостя:
— Кого?
Сыщик шагнул в довольно просторную комнату с комодом, платяным шкафом, широкой металлической кроватью с шарами на высоких спинках, застланной лоскутным одеялом. Высокие, почти до потолка, окна выходили на улицу. В окно виднелись ноги людей, шедших мимо.
Посредине комнаты под лампой в металлическом абажуре со стеклярусовыми висюльками стоял приземистый стол с резными толстыми ножками, застланный наполовину клеенкой.
На столе пыхтел полуведерный самовар, стояли бутылки с полынной водкой и пивом «Калинкин», тарелки с винегретом и пряниками, дешевыми конфетами, высыпанными прямо на клеенку.
За столом в домашней, залатанной на локтях рубахе, туго стягивавшей покатые плечи, сидел мужчина лет тридцати. Казалось, у мужчины не было шеи, а голова с коротким ежиком волос сразу росла из туловища.
Мужчина всем туловищем повернулся к двери и с неприязнью взглянул на вошедшего.
— Приятного аппетита, Евкарпий! — насмешливо проговорил Соколов. — Никак, я тебя опечалил? Не здороваешься со мной, за стол не приглашаешь, да и глядишь косо. Ну виноват, без спроса приперся. А что делать? Служба у нас с тобой такая, полицейская. И не хочешь, а огорчать кого-то приходится. Так, Евкарпий?
Здоровяк сердито нахмурился, опустил голову и словно окаменел.
Соколов сбросил на стул шубу, остался в полковничьем жандармском кителе. Прошелся вдоль стола, приоткрыл двери в соседние помещения — в небольшую кладовку и туалет. Там никого не было.
Хозяйка, подперев рукой подбородок, привалилась спиной у двери. Она с тревогой рассматривала невиданной важности гостя.
Евкарпий, увидав полковничий жандармский китель, смертельно побледнел, нервно ухватил край стола.
Соколов насмешливо протянул, усаживаясь рядом на заскрипевший венский стул:
— Нет, очень скверно ты меня встречаешь! У самого Государя я больше привета находил. — Вдруг схватил собеседника за подбородок, поднял его лицо, резанул взглядом: — А я знаю, почему ты не рад моему приходу. Потому что чувствуешь вину страшную, кровавую. И гложет тебя не совесть. Коли бы совесть тебя зазрила, ты сам прибежал бы в полицию, всю правду рассказал. А терзает тебя страх. Так?
БунтЕвкарпий потупил взор и упорно молчал.
Соколов с нарочитой ласковостью добавил:
— Каторга — она, брат, ох несладка. С любимой бабой под одеялом греться слаще, нежели кандалами в рудниках греметь. Так, соколик?
Лицо Евкарпия все более багровело. Вдруг он вскочил с места, схватил со стола бутылку и с размаху готов был проломить голову сыщика.
Но Соколов оказался проворнее. Он подставил под удар левое предплечье. Бутылка полетела на пол, заливая его пенистым пивом.
Тогда Евкарпий схватил стул, с яростью взмахнул над головой. Соколов бросился вперед, обхватил нападавшего под мышки и швырнул его через голову с такой силой, что тот врезался головой в противоположную стену.
Женщина вдруг сорвалась с места, упала перед сыщиком на колени, прижалась лицом к его ногам. Заголосила страшно, по-бабьи:
— Не губите! По глупости он так сделал. Я все вам расскажу, простите! А-а!..
Евкарпий стал подавать признаки жизни, зашевелился, сел на полу, мутными глазами глядя на Соколова и, видимо, безуспешно пытаясь припомнить случившееся.
