Йен Пирс - Падение Стоуна
Родных поблизости у меня не было; мои родители жили в Мидлендсе, а я был единственным членом семьи, покинувшим мой родной город. Думается, я был первым в чреде бесчисленных поколений, кто удалился от центра Ковентри дальше чем на десять миль. Мы были не слишком близки, мое желание попытать счастье в Лондоне было для них совершенно непостижимым. Как и для меня. Я не понимал, почему так жаждал уехать. Я знал только, что, если останусь, то кончу, как мой отец, клерком в конторе или как мои братья, тратящие свои жизни на фабриках и заводах этого города, потому что не посмели выбрать что-то еще. Я не поклонник приключений, но эта перспектива приводила меня в такой ужас, что я был готов проглотить свои страхи. Окончив школу, я год проработал в местной газете и внушил себе, что отлично справляюсь; еще лучше — я сумел внушать такое мнение другим настолько долго, что получил рекомендацию. Вооружившись ею и пятью фунтами, полученными от отца — который лучше, чем я тогда, понимал, почему я не хотел быть похожим на него, — я вскочил в лондонский поезд.
Ухнули два месяца и почти все мои деньги до того, как я получил первую работу — обслуживать страницу объявлений о светских событиях в «Кроникл». Позднее я перешел на футбол, на некрологи и почти через год мне наконец выпала удача. Репортер по криминалу был пьяницей выше среднего и валялся без чувств на тротуаре перед «Уткой», когда случились Мэрилбоунские убийства. Я вызвался заменить его, и Макюэн согласился. Вне себя — подобные шансы выпадают редко — я чуть было не ляпнул: «Позвольте мне, Кокс опять напился». Это поставило бы на мне крест. Но я энергично подчеркивал, что понятия не имею, где сейчас бедняга, и сказал, что, конечно, он занят сбором материала. Я буду замещать его, пока он не вернется.
Так и произошло, потому что он не вернулся. Макюэну мое ябедничество не требовалось. Он прекрасно знал, какой материал собирает Кокс, и его терпение в конце концов лопнуло.
Я справился хорошо, посмею сказать, отлично, учитывая мою неопытность. Мне было велено продолжать, пока не найдется достойная замена, но она так и не нашлась. Постепенно редакторский интерес увял, и я продолжал заменять репортера по криминалу еще год, пока кто-то не вспомнил, что мне вообще заниматься этим не положено. Тогда меня повысили, назначили на соответствующую должность и велели продолжать.
Произошло это пять лет назад. В свое время я мечтал быть репортером лондонской газеты, и теперь я им был. Казалось бы, мое честолюбие должно быть удовлетворено. Но какой великолепной ни представляется работа, пока ее не имеешь, при более близком знакомстве она редко сохраняет свой блеск. Эта жизнь начала мне наскучивать, и даже самое зверское убийство казалось чуточку занудным. Но я пока еще не наметил новой цели, которая вновь разожгла бы мое честолюбие. Вот почему совершенно помимо денег я практически без колебаний принял предложение леди Рейвенсклифф.
Что до дела Рейвенсклиффа, мне требовалось тщательно осмотреть его кабинет. Может быть, документы все-таки там. Может быть, какой-нибудь дневник или письмо обеспечат всю требуемую мне информацию и решат задачу за несколько секунд. Я сомневался в этом. Его вдова была не настолько уж беспомощной, что умудрилась бы не найти их, и у нее были основательные причины искать тщательно. Я уже знал, что большая часть бумаг относится к финансам, что я могу потратить на просмотр их дни и дни, но скорее всего пропущу жизненно важную информацию, даже если она имеется. А потому я решил привлечь к делу Франклина.
Это оказалось непросто. И не потому, что он не хотел, но потому, что у него было мало свободного от работы времени. С восьми утра до семи вечера он трудился в банке, каждый день, шесть дней в неделю… А по воскресеньям он значительную часть времени проводил в церкви. Первоначально я думал, что тут кроется какой-то расчет. Франклин посещал церковь, среди прихожан которой были виднейшие банкиры Сити, и проделывал пару миль, чтобы попеть и помолиться в ней, хотя ему было бы достаточно пройти сотню ярдов за угол до Святой Марии в Челси. Но ее посещали только лавочники и квартирные хозяйки. Однако со временем я понял, что был несправедлив к нему. Многие люди выбирают церковь, в которой обретают духовный приют. Одни ходят в старинные красивые храмы; некоторые выбирают церковь с хорошей музыкой; другие предпочитают красноречивого священника и ученые проповеди. Франклин убедился, что погружение в ауру денег пробуждает в нем религиозное благоговение. Сидя среди индивидов, манипулирующих десятками миллионов фунтов, он осознавал бесконечные возможности милости Бога и сложности Его Творения.
Звучит как искажение основ христианства. Игольное ушко и все такое. Но таков был характер Франклина, иначе он не мог. Как некоторые люди неспособны любить женщину, если она некрасива, так Франклин был способен воспринимать божественность только как бесконечное движение капитала. Его благочестивость не умалял столь странный ее источник, точно так же, как любовь мужчины к женщине не становится менее страстной от того лишь, что она для полного расцвета нуждается в солидном наследстве. Он верил, что богатые лучше бедных как люди и что пребывание возле них делает и его лучше. Богатство было и свидетельством милости Бога, и обеспечивало средства исполнять Его волю на земле.
Гарри Франклин, поймите, без малейшей запинки примирял Бога, Дарвина и Маммону; более того — каждый зависел от остальных двоих. Естественный отбор означал триумф самых богатых, что входило в Его план для человечества. Накопление было божественным повелением и как знак милости Бога, и как способ заработать еще больше благоволения. Правда, Христос был плотником, но живи Он в начале двадцатого столетия, Мессия, по убеждению Франклина, уделял бы достаточно внимания курсам Своих акций, неуклонно расширял бы Свой бизнес по изготовлению дорогой мебели, одновременно осваивая новейшие методы массового производства, получая дополнительный капитал игрой на бирже. Затем Он назначил бы управляющего, чтобы, освободив Себя, получить досуг для выполнения Своей миссии.
Неизбежно, я полагаю, мысль о том, что он будет допущен в священные кущи, где прежде ступали ноги верховного капиталиста эпохи, возобладала надо всем. Собственно говоря, самая идея Рейвенсклиффа ввергала его в трепет, и когда утром в воскресенье он явился в дом на Сент-Джеймс-сквер, таким изнервничавшимся я его еще не видел. Он, казалось, съежился, когда нас впустили, благоговейно озирался, пока мы поднимались по лестнице, на цыпочках ступал мимо дверей парадных комнат второго этажа и не промолвил ни слова, пока я категорично не закрыл за нами дверь рейвенсклиффовского кабинета.
— Мне не хочется нарушать твои грезы, — сказал я, — но не могли бы мы начать?
Он кивнул и тревожно посмотрел на стул — тот самый стул, — некогда покоивший божественную задницу, пока ее собственник штудировал свои книги. Я заставил его сесть на этот стул у письменного стола. Просто чтобы его помучить.
— Я буду читать письма, если ты займешься всем, где имеются цифры.
— Так что мне искать?
Он уже спрашивал меня об этом. Несколько раз, собственно говоря. Но до сих пор я избегал отвечать ему. Хотя я получил разрешение леди Рейвенсклифф использовать его, мне не было дозволено сказать ему точно, в чем, собственно, вопрос.
— Мне нужно, чтобы ты высматривал какие-нибудь любопытные выплаты, — сказал я, споткнувшись. — Ничего связанного с его бизнесом, хотя, если желаешь, можешь знакомиться и с этим. Я хочу получить представление о том, как он тратил свои деньги. В надежде, что это подскажет мне, каким он был. Покупал ли картины? Делал ставки на лошадей? Сколько на вино? Жертвовал ли он деньги на благотворительность, или на больницы, или одалживал их друзьям? Был ли у него дорогой портной? Сапожник? Нарисуй мне финансовый портрет этого человека. Мне нужна любая информация, поскольку никто, с кем я разговаривал до сих пор, ничего путного мне не сказал. Только банальности. Я пока почитаю остальное и погляжу, не отыщется ли там что-либо.
Мысль о столбцах цифр несколько успокоила Франклина, хотя вторжение в частные документы Рейвенсклиффа его пугало. Как и меня. Но где-то в этих бумажных кипах мог прятаться самородочек, который ответит на все мои вопросы. Я повторно обыскал кабинет накануне, но опять ничего не нашел.
Итак, мы взялись за работу, каждый на свой манер. Я работал как репортер: тратил десять минут на чтение, затем вскакивал и смотрел в окно, напевая себе под нос. Брал стопку, затем следующую, более или менее наугад, надеясь, что удача мне улыбнется и я наткнусь на что-то интересное. Франклин, по контрасту, трудился, как банкир, начиная с верхней строки первого листа и без пауз прорабатывая всю стопку, а затем берясь за следующую. Цифра за цифрой, столбец за столбцом, папка за папкой. Он сидел неподвижно и невозмутимо, коротко что-то записывая в блокноте перед собой. Ни звука, ни шороха, он словно был погружен в сон — и в сон счастливый.
