Полина Дашкова - Пакт
Посол Дирксен подробно пересказывал слова Енукидзе.
«Руководство СССР уверено, что национал-социалистическая перестройка Германии послужит делу укрепления германо-советских отношений. После захвата власти агитационный и государственный элементы внутри партии размежуются. Германское правительство обретает полную свободу действий, которой советское правительство пользуется уже много лет. В Германии, как и в СССР, есть люди, ставящие на первый план партийно-идеологические цели. Их надо сдерживать с помощью государственного мышления».
Советская пресса проклинала немецкий фашизм, для прогрессивной мировой общественности СССР стал оплотом борьбы с национал-социализмом. Сквозь багровый дым официальной пропаганды Сосо дружески кивал и подмигивал Адольфу: маска, я тебя знаю, мы с тобой можем договориться.
Октябрем 1933-го были датированы телеграммы фон Твардовски в Берлин, в которых он докладывал об инициативах «нашего советского друга». Этим «другом» был известный большевистский журналист, остроумный пройдоха Карл Радек. Он предлагал устроить в Москве встречу Дирксена с Молотовым. Дирксен к тому времени был переведен послом в Японию и собирался посетить Москву с прощальным визитом. Встреча состоялась. Через Дирксена, устами Молотова, Сосо передал Адольфу очередной горячий привет.
«Двурушник, – бормотал про себя Илья, вчитываясь в перехваченные отчеты немцев о тайных переговорах. – Товарищ Сталин – двурушник».
На жаргоне профессиональных нищих «двурушничать» – значит в толпе, из-за спин товарищей, протягивать для подаяния не одну, а обе руки. Словечко так нравилось Инстанции, что приобрело новое, политическое значение, мелькало в митинговых речах, обвинительных заключениях, газетных статьях. Двурушниками называли замаскировавшихся вредителей и шпионов. Товарищ Сталин, заигрывая с Гитлером, вел себя как двурушник в изначальном, нищенском смысле, протягивал обе руки.
Илья пытался отыскать хотя бы намек на ответную реакцию фюрера.
Из разведсообщений и перехваченной дипломатической переписки 1933—34-го следовало, что Гитлер намерен сотрудничать с поляками, французами, англичанами, с кем угодно, только не с Россией. Риббентроп летал в Париж, Геббельс в Варшаву, полным ходом шли тайные и официальные переговоры. В январе 1934-го был заключен пакт о ненападении между Германией и Польшей.
Предложения Сталина фюрер игнорировал. Судя по всему, тайная миссия Авеля Сафроновича провалилась.
Повинуясь больше инстинкту, чем здравому смыслу, Илья не упомянул в своей первой сводке письмо Дирксена. Никакой новой информации в письме не содержалось, хозяин и так отлично знал, о чем беседовал Енукидзе с немецким послом. Касаться этой темы стоило, лишь когда Гитлер откликнется, в одну протянутую руку положит очередные миллионные кредиты, другую пожмет в знак тайной сердечной дружбы.
Именно тогда, весной 1934-го, сама собой включилась и заработала в сознании спецреферента Крылова система трех «У». Чтобы Уцелеть, следовало Угодить Инстанции, то есть правильно расставлять акценты в сводках. А для этого нужно было Угадать, как относится к Гитлеру не товарищ Сталин, а уголовник Сосо.
Хозяин мягко отстранил Авеля Сафроновича от переговоров с немцами, ни в чем не упрекнув старого доброго друга. Его ярость не закипала, она была холодной и твердой, она медленно кристаллизовалась, подобно соли в перенасыщенном растворе.
Енукидзе исключили из партии, «поставили на ноги», то есть лишили персонального автомобиля; «ударили по животу», то есть лишили доступа к закрытому распределителю и права питаться в кремлевской столовой. Квартиру и дачу отняли, отправили в Сочи заведовать санаторием, потом в Харьков заведовать трестом.
В 1936-м, перед началом первого показательного процесса, Авель Сафронович примчался в Москву, умолял Сосо пощадить старых большевиков Зиновьева и Каменева. Ничего не понял добрый Авель[7].
Теперь, в январе 1937-го, Енукидзе сидел в тюрьме, а Сосо упорно продолжал протягивать Адольфу обе руки.
– Вы, уважаемый Сосо, конечно, не еврей, – беззвучно прошептал Илья, глядя в глаза бронзовому бюсту на столе. – В «Майн Кампф» о грузинах ничего не написано, вряд ли фюрер вообще знает, что существует такая национальность. Но вы, батоно Сосо, жгучий брюнет, а для Гитлера все брюнеты относятся к неполноценным расам. Думаете, его помешательство на расах всего лишь пропагандистский трюк? «Агитационный элемент»? Нет, он искренне верит собственному бреду, считает себя мессией. Ну и на хрена вам, товарищ Джугашвили, этот бесноватый ефрейтор?
Глава девятая
Окончательное решение покинуть Германию доктор Штерн принял в январе 34-го, когда вступил в силу закон о гигиене и стерилизации. Ничего особенного в этом событии не было, но оно оказалось последней каплей. Пришлось расстаться с иллюзией, что власть нацистов скоро закончится, что абсурд не может длиться вечно. Несколько его бывших коллег эмигрировали. Остальные вступили в партию и с энтузиазмом принялись выполнять призывы ефрейтора «сконцентрировать все силы на сотворении новых детей божьих. Очищать наши ряды и с помощью чисток вернуть себе божественную избранность».
Отто прошел отбор и готовился к вступлению в молодежную группу СС. Макс стал заикаться и болеть тяжелыми ангинами. Эльза покрасила волосы в платиновый цвет, чтобы скрыть рыжину. Горничная Магда уволилась, она проработала в доме пятнадцать лет. Эльза и Карл просили ее остаться, но она ответила, что слишком стара и больше не может терпеть насмешек господина Отто. Извиниться перед ней Отто категорически отказался, заявив, что эта толстая старуха, наполовину чешка, неполноценна в расовом отношении.
Горбун молочник исчез. Появился новый, с прямой спиной. Новая горничная состояла в Лиге немецких девиц и была осведомительницей гестапо.
Доктор понимал, что в его положении подавать документы на эмиграцию, идти легальным путем – самоубийство. Эльза и Отто, разумеется, никуда уезжать не собирались. Карл надеялся, что позже, за границей, в нормальной стране, ему удастся объяснить им, почему больше нельзя жить в Германии, помешательство пройдет, они опомнятся.
Старинный приятель, главный врач дорогого швейцарского санатория, давно приглашал поработать, гарантировал бесплатное жилье, солидные гонорары.
Доктор Штерн не спешил, искал подходящего случая. О работе за границей, даже временной, заикаться не стоило. А вот на отдых в Швейцарию его вполне могли выпустить.
Теперь жизнь приобрела какой-то смысл. В цюрихском банке у него имелся счет, там скопилась небольшая сумма в швейцарских франках – гонорары за научные статьи, за лекции на медицинском факультете Цюрихского университета. Он был благодарен себе, что удержался, не тронул эти деньги в самые трудные времена. Надолго не хватит, но можно прихватить все имеющиеся наличные марки, а главное, ему обещали работу и бесплатное жилье на первое время.
Он продолжил переписку со швейцарским приятелем и стал потихоньку внушать Эльзе, Отто и Максу мысль об отдыхе в Швейцарии.
В конце июня подвернулся удобный случай. Полковник Вирте, бывший однополчанин Геринга, отправлялся на неделю в Швейцарию, отдохнуть в альпийском санатории. В его личном самолете, конечно, нашлось место для доктора и его семьи.
За сутки до отлета Карлу внезапно сообщили, что ему придется отложить отпуск и остаться в Берлине. Его заверили, что через несколько дней он сможет присоединиться к своей семье в Швейцарии. Доктор отнесся к этому вполне спокойно. Накануне он вручил Эльзе солидную сумму в марках. Бережливая Эльза удивилась:
– Зачем так много? Мы отправляемся всего на месяц.
– Макс должен пройти специальный курс лечения, это дорого, – объяснил Карл.
Перед сном он зашел к Максу. По ковру были разбросаны игрушки, среди них детали «юнкерса», который когда-то подарил Максу на день рождения Вирте. Рядом с крыльями лежали крошечные фарфоровые фигурки летчика и пассажиров.
– Папа, я пытался починить самолет, но не получилось, – зевнув, сказал Макс.
– Ты же знаешь, это невозможно, мы с тобой много раз пытались.
Карл сложил детали «юнкерса» в коробку, вспомнил, как маленький Макс показывал пальчиком на фигурки: «Вот мама, Отто, я… А ты с нами не полетел, ты остался в Берлине». Случайное воспоминание неприятно кольнуло. Он поцеловал Макса, погасил свет, тихо вышел из комнаты.
Ночью Карл спал крепко, и ничего ему не снилось. Встали рано, завтракали в спешке, Вирте просил не опаздывать. Эльза нервничала, боялась забыть что-нибудь. Макс зевал и покашливал. У Карла мелькнула мысль, не оставить ли его дома, слишком он бледный, вялый, и горло опять красное, но он тут же подумал, что в альпийском санатории, на свежем воздухе, Макс поправится быстрее.
