Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

У меня перехватывает дыхание, когда я читаю заголовок. «Люди стекаются в Роузтаун из-за вирусной новости о пропавшем состоянии». Вирусной?

– Ты что, не открывала «ТикТок»? – спрашивает Куинн.

Я беру телефон и открываю приложение. В первом же видео я вижу лицо Дэйзи. Подпись под ним гласит: «БОМБИЧЕСКАЯ НОВОСТЬ: деньги моей бабушки пропали». Это видео набрало шесть миллионов просмотров. Звука нет, но на ее лицо падают блики всех цветов радуги, так что ясен пень – именно его она снимала вчера в коридоре церкви.

Должно быть, именно из-за этого дядя Арбор и был рассержен сегодня утром. Она выставляет наши жизни на всеобщее обозрение ради славы.

– Прочти остальное, – говорит Калеб.

Я беру газету и читаю статью вслух:

– «Новость о пропавшем состоянии Роузвудов вызвала немалый интерес как у местных жителей, так и у туристов. В интернете уже выдвигают множество теорий, а внучка Айрис Роузвуд предположила в “ТикТоке”, что деньги все еще “где-то недалеко”. После смерти третьего матриарха семьи Роузвудов люди съезжаются в город, чтобы попытаться разбогатеть. Между тем другие, напротив, стараются держаться подальше, не желая участвовать в так называемой Охоте за сокровищами Роузвудов».

– «Охота за сокровищами Роузвудов»? – переспрашивает Куинн. – Это самое дурацкое название, которое я когда-либо слышала.

– А по-моему, звучит клево, – не соглашается Лео. – Как будто это опасно.

Я чувствую, как вспотели ладони. Выходит, теперь проблема не только в трюках бабушки – сколько их еще? – но и в том, что у нас появились соперники? Если мы не сможем быстро разобраться в ее подсказках, то до «сокровища» может добраться кто-то еще.

Это подводит нас к самому важному вопросу: что на самом деле стоит на кону? Логично, что это деньги на наше высшее образование. Было бы также здорово, если бы бабушка оставила какую-нибудь записку относительно моего места в «Роузвуд инкорпорейтед». Но что, если речь идет о чем-то большем? Что, если речь идет обо всем? Обо всем многомиллионном состоянии.

И теперь в город съезжаются люди, которых гложет такая же мысль.

Нам нельзя терять времени. Я поворачиваюсь к Калебу:

– Это и побудило тебя помочь нам?

Он нервно ковыряет кожу вокруг ногтей.

– На свете слишком много поганых людишек, которые могут натворить много зла, если им в руки попадет четверть миллиона долларов.

– А еще дело в том, что мы неотразимы, не так ли? – спрашивает Лео с ехидной улыбкой.

– Даже не близко. Я сделал это еще и потому, что… – Он замолкает, как будто собираясь с силами, чтобы признаться. – Мне нужны деньги. Они нужны мне не для себя – я получу стипендию, которая покроет обучение в университете, плюс к этому я кое-что скопил, давая частные уроки. Но мать погибла пять лет назад, и отцу приходится горбатиться на двух работах. У меня есть две младшие сестры, так что, возможно, эти деньги позволили бы отцу уволиться хотя бы с одной работы и проводить больше времени с ними. Тогда я, быть может, смогу расширить список университетов, которые рассматриваю для поступления.

– Тогда все понятно, – заключает Лео. – Нам всем нужны деньги, чтобы оплатить учебу в университете… ну или что-то вроде того. Мы считаем, что именно поэтому бабушка и свела нас вместе.

– Я пришел еще и потому, что без меня вам не обойтись, – говорит Калеб медленно и осторожно.

Я щурюсь. Мы уже въехали в город.

– Кажется, вчера ты так не думал.

– «Три цветка» – известная картина. – Он не обращает внимания на мой выпад, а достает из рюкзака довольно большой ноутбук и кладет себе на колени. – В 1950 году Амели Ла Фрамбуа – знаменитая французская художница – написала ее в качестве подарка Гиацинте в честь рождения Айрис. Это очень дорогое полотно, потому что оно стало последней работой Амели. Через пять дней после того, как закончила его, она умерла.

– Жесть, – бормочет Лео.

– Имя этой художницы кажется мне знакомым. – Я пытаюсь вспомнить, откуда оно может быть мне известно.

– Конечно. Амели также написала портреты Гиацинты и Петунии, которые висят в Роузвуд-Мэнор, – объясняет Калеб.

Я представляю эти портреты и вижу их так ясно, как если бы сейчас стояла в коридоре перед дверью кабинета бабушки.

– «Три цветка» – одна из лучших картин в музее, – продолжает Калеб. – Поэтому она находится на третьем этаже, где собраны самые ценные работы.

– Похоже, есть какой-то подвох, – замечаю я.

Лицо Калеба, и без того угрюмое, становится еще мрачнее.

– Да, есть. На третьем этаже экспонаты отделены от посетителей бархатными канатами, чтобы нельзя было подойти к ним слишком близко. Но главное не это, а система невидимых инфракрасных лучей, которая подает охране неслышный сигнал тревоги. Вы не успеете оглянуться, как вас схватят.

– Выходит, если бы ты сегодня не появился, мы бы активировали сигнализацию и нарвались на неприятности, – говорю я.

Он виновато сглатывает.

– Скорее всего. – В ответ на наши возмущенные взгляды он вскидывает руки, словно защищаясь. – Послушайте, я боялся. Но теперь я здесь, так что никого не поймают. Наверное.

– Нам что, придется заниматься гимнастикой, чтобы избежать лазерных лучей? – Куинн явно не восторге.

– Нет, из этого бы ничего не вышло. Надо отключить инфракрасные лучи.

– И ты можешь это сделать? – Я не могу скрыть сомнение в голосе.

– Да. Но у вас будет только шестьдесят секунд, чтобы обыскать картину, прежде чем система перезапустится. Так что вам придется действовать быстро.

Я обдумываю его слова. Шестьдесят секунд – это все равно что ничего. Что, если нам придется снять ее со стены? Может, нам надо купить дрель?

Мой взгляд снова падает на газету – напоминание о том, что у нас есть конкуренты. У нас нет времени на дрель. У нас нет денег на дрель. Если надо, я стащу эту картину со стены голыми руками.

– Но что именно мы ищем? – спрашивает Куинн, глядя на меня.

– Я не знаю, – признаюсь я. – Бабушка всегда оставляла короткие записки. Но обычно их было только одна или две, чтобы, например, объяснить дорогу. Возможно, там находится еще одна записка? Или чек, если речь действительно идет об оплате нашего обучения в университетах?

– Все проще простого, – говорит Лео. – Вчетвером мы точно справимся.

– Я останусь здесь, – твердо говорит Калеб. – Меня не должны видеть.

Да, он рассказал про отца, но за этим явно скрывается нечто большее. Я чувствую это по тому, что он почти не смотрит мне в глаза.

– Откуда ты все это знаешь? Почему твой отец ненавидит Роузтаун?

Он бросает на меня раздраженный взгляд:

– Ты такая настырная, как я и ожидал.

Я улыбаюсь:

– И даже хуже.

– Я часто бывал здесь в детстве. – Он смягчается. – Я никогда не жил в Роузтауне, но мать всегда хотела переехать сюда, потому что выросла здесь. Она ездила сюда на работу, пока не погибла в ДТП. Думаю, отец до сих пор считает, что если бы она не была так привязана к этому городу, мы могли бы уехать подальше, и тогда она, возможно, и сейчас была бы жива.

– Я тоже часто думаю в режиме «если бы», – говорю я. – Что, если бы я не устроила сцену на дне рождения бабушки? Что, если бы я осталась в особняке и вызвала «Скорую», когда у нее случился инфаркт? Была бы она сейчас жива? Проблема в том, что если начать играть в эту игру, то уже не сможешь остановиться.

– Но это все равно не объясняет, откуда ты столько всего знаешь об этой картине и об установленной в музее охранной системе, – замечает Куинн.

– Пару лет назад я увлекся программированием и всякими компьютерными штучками. Это я и хочу изучать в университете. Прошлым летом я проходил стажировку в музее и помог директрисе установить охранную систему. Ну, сами понимаете, работа в музее изобразительного искусства может помочь при зачислении в университет.

Куинн присвистывает.

– Ты проходил стажировку у Анджелины Мэрфи? Черт возьми, я слышала, что она еще более психованная, чем моя мать.