Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи
– Кто там? – робко спросил чей-то тоненький голосок, когда они позвонили в квартиру № 6.
– Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайловичу, – ответил Люсин.
– А его нет дома.
– Вот как? Когда же его можно будет застать?
– А кто его спрашивает?
– Да отворите же! – возмутился Шуляк. – Мы но важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!
– Ничего не знаю, – отозвались по ту сторону двери. – Виктора Михайловича нет дома.
– Когда он будет? – опять спросил Люсин.
– Не скоро, не скоро. Он уехал.
– Уехал? – озадаченно переспросил Люсин, а Шуляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевидно, невидимый собеседник счел свою миссию законченной.
Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.
– Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, милицию вызвать? – возмущенно спросили по ту сторону обитой черным обшарпанным дерматином двери.
– Откройте, пожалуйста, – попросил Люсин. – Мы и есть милиция.
– Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирайтесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!
– Сказано вам: милиция! – стараясь не переполошить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк. – Немедленно откройте!
– Всю жизнь мечтал! – издевательски отозвались из-за двери. – Почему же вы тогда не приведете дворника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!
«Милиция обычно приходит именно по делу», – усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе кивнул и пошел по лестнице.
– Сейчас приведут дворника, – пообещал Люсин.
– Да? – удивились за дверью. – Ну-ну, посмотрим.
Получалось, что Люсин свалял дурака.
«Вот оно, гусарство… Конечно, мы его найдем! Но ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь? Эх, если б знать наперед, как все оно сложится! А теперь он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся. Положеньице».
– Вы еще здесь? – тихо осведомились за дверью.
– Здесь, здесь! – успокоил Люсин. – Сейчас дворника приведут.
– А вы, правда… из милиции?
– Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.
– Но я же не знал! Я же не мог знать, так ведь? И вообще, я человек совершенно посторонний. Вы же к нему, а не ко мне?
– А кто вы?
– Сосед. Всего лишь сосед, старый, больной человек.
Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий голос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который то и дело кашлял и чертыхался.
– Ну вот и дворник! – проинформировал Люсин невидимого собеседника.
Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Выжидал.
– Это дворник? – спросил Люсин, когда Шуляк в сопровождении кашляющего человека появился на площадке.
– Дворник. Прокоп Васильевич, – кивнул Шуляк.
– Хе-хх! – задохнулся в кашле Прокоп Васильевич. – Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-х-га-кх! Ой! – Он покачал головой и тыльной стороной ладони отер выступившие слезы. – Прохватило меня вчерась, товарищи! Во!
– Это ты, Прокоп? – осведомились с той стороны.
– Я, Лев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь? Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!
Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому что ответом на кашель был лязг открываемых замков. Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично. Своими очами.
– Добро пожаловать! – приветливо высунулся в щель сухонький старичок.
– Здравствуйте, здравствуйте, – кивнул ему Шуляк.
– Проходите, пожалуйста, милости просим. – Лев Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.
– Спасибо вам, Прокоп Васильевич, – входя в квартиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.
– Так что могу быть свободным? – затоптался тот на месте, мешая пройти Шуляку.
– Иди отдыхай, отец, – Шуляк похлопал дворника по спине и вошел следом за Люсиным.
Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он простыл.
– Холодное пиво? – понимающе усмехнулся Люсин.
– Кх, какое там пиво? – Дворник вытянул руки и раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там нет. – Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась на дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все! И простыл. Дела?
– Дела! – согласился Люсин и помахал на прощанье рукой.
– Спасибо тебе, Прокоп, – кивнул ему Лев Минеевич. – Иди теперь, отдыхай.
И запер дверь.
«Занятно», – подумал Люсин.
– Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? – спросил он, осматривая прихожую.
Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком бросала тусклые блики на помятые днища тазов, заваленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой двери старый велосипед.
– Лев Минеевич, с вашего позволения… Да, я сосед! – Старичок гордо вскинул голову. – Угодно пройти? – Жестом уличного регулировщика он указал на свою дверь.
– Простите, Лев Минеевич! – Люсин протянул ему свое удостоверение. – Мы, Лев Минеевич, действительно из милиции.
– Нет! – Старик картинно выбросил вперед руки, словно ему предлагали не удостоверение, а незаслуженные миллионы. – Не надо. Я вам и так верю.
– Гм… – хмыкнул Шуляк.
– Верите так верите, – согласился Люсин. – Очень хорошо.
Лев Минеевич забежал вперед и с поклоном отворил дверь.
– Э, да у вас тут целый музей! – заметил Шуляк, и было непонятно, то ли он восхищается, то ли, напротив, самым решительным образом осуждает.
«Действительно, самый настоящий музей, – подумал Люсин, оглядев увешанные картинами стены. – Везет мне на этих искусствоведов-коллекционеров, как утопленнику».
Он с удивлением поймал себя на том, что проникся к старичку недоверием и неприязнью.
«За что? Из-за картин, что ли? С каких это пор я так реагирую на искусство? А с тех самых, Люсин, как пришлось тебе взять это непонятное дело…»
– Завидное у вас собрание, – одобрил Люсин.
– Ну что вы! – Старичок был заметно польщен, но гордость за свои сокровища боролась в нем с недоверием. – Все русские-с художники. Начало двадцатого века. – Это был определенно голос гордости, но если учесть очевидную, конечно, некомпетентность слушателей, то можно сказать, что в нем звучала опаска. – Всю жизнь собирал…
– Прекрасное дело сделали, Лев Минеевич. Хорошее дело. Но мы к вам, извините, совершенно за другим. Где находится сейчас сосед ваш Михайлов?
– В отъезде он со вчерашнего дня, – с готовностью ответил Лев Минеевич. – Отбыл в Питер, то есть в город Ленинград.
– Надолго?
– Сказывал, на несколько дней.
– А по какому делу, случайно, не знаете?
– Так он, Витюсенька, Виктор Михайлович то есть, к своей барышне поехал, – заулыбался старик. – Дело молодое, понятное. Она у него постоянно в разъездах, а он что? Свободный художник – сел и поехал! Он частенько к ней ездит. То в Ереван, то в Баку, а в Питер уж который раз!
– А как девушку зовут, не знаете?
– Нет. – Старик сокрушенно покачал головой. – Запамятовал. Их у него, извините, много перебывало. Всех не упомнишь. Дело-то его молодое…
– Жаль. Очень жаль, что запамятовали. А он что, просто так взял и уехал, ни с того ни с сего?
– Да к барышне же, говорю, уехал! Не впервой, чай.
– Это он сам вам сказал?
– Он скажет, дождешься! Слышал я. – Старичок нетерпеливо хлопнул себя по колену. – Была она у него тут на неделе. Они в кухне кофеек себе варили, а я по соседству был и все слышал.
– Что же вы слышали?
– А то, что уговаривались они в Ленинграде встретиться. Вот что. Она, вишь, раньше должна была уехать, а он обещался в воскресенье вечерним рейсом прилететь. Впоследствии перед самым отъездом я у него и спросил: куда, мол?
– А он?
– «Не твое дело, – говорит. – Вернусь через несколько дней. Газеты да письма складывай в кухне». Вот и весь разговор. «Так, спрашиваю, и знакомым вашим отвечать?» – «Так и отвечай», – говорит.
– Девушка-то его как выглядит? Не разглядели?
– Почему же не разглядел? Разглядел! Сколько раз дверь им отворял. Ведь он то ключ дома забудет, то просто отпереть поленится. Так что я разглядел, разглядел… Очень, можно сказать, красивая барышня. Белокурая такая, томная вся. Но из этих, нынешних. Юбка до пупа, извините, и курит, как мужик.
– Вот видите, Лев Минеевич, все вы разглядели, все знаете, а самого главного – имени девушки не запомнили, – покачал головой Люсин, стараясь заглушить в себе преждевременную догадку, потому что она наверняка могла оказаться ошибочной.
– Не запомнил, – развел руками Лев Минеевич.
– А как вы думаете, что у нее за работа такая, что все время ездить приходится?
– Работа? Ну, тут думать нечего. Это я доподлинно знаю. Гид она, в «Интуристе» работает, иностранцев в разные города возит.
«Так и есть – Женевьева! Она как раз теперь в Ленинграде. А как икона эта ее взволновала! Значит, субъект этот был прекрасно информирован обо всем. Играл с открытыми картишками, так сказать. А кто первый поднял тревогу? Опять же Женевьева! Сутки еще не прошли, как пропал человек, а она уже всех на ноги подняла. Да, плохо пришлось иностранцу, хоть гад он и шкура, силы были явно не равны. Что же им от него было надо? Деньги? Или нечто большее: очень большие деньги?.. И все же не верится! Не такое впечатление она производит… Ах уж эти сантименты! Впечатление! При чем тут впечатление? Совпадение! Вот чего нужно опасаться. Мало ли кто работает в „Интуристе“? Мало ли иностранных групп находится сейчас в великом городе Ленинграде? Вот на чем можно споткнуться, если действовать сгоряча, вот где легко очутиться в дураках! Очень уж это неосторожно – встретиться в Ленинграде! Им вообще, по всем канонам, противопоказано сейчас встречаться. Наоборот! Разойтись, затаиться, выждать, пока уляжется кутерьма… И все же они – если, конечно, это они – безмятежно гуляют в эту минуту по Невскому или, скажем, по Литейному, где продаются отличные краски. Бездумно и гибельно летят, как летучие рыбы на огни парохода. Почему? Считают, что разработанный ими план удался? Уверены поэтому в собственной безопасности? Ах, как это самонадеянно и неумно!.. Или просто надеются, что никому и в голову не придет предусмотреть этот чертовски глупый ход? А в самом деле, что я знал бы сейчас о них, не будь этого старика? Как бы вообще я сопоставил его с ней? Соединил их имена. Соединил их поступки. Но старик-то существует на свете, и было бы наивно полагать, что я не войду с ним в контакт. Раз я вышел на иконщика, на квартиру его номер шесть, то и знакомство мое с милейшим Львом Минеевичем было раз и навсегда предопределено, жестко детерминировано. Думать иначе непростительно. Но знакомство знакомством, а разговор о Женевьеве мог бы и не завязаться. Собственно, почему? Глаза старика ее видели, уши слышали милый ее голосок. Куда все это денется, пока он, дай Бог ему здоровья, жив? Никуда! К тому же старик словоохотлив, благодушен и трусоват. И нечего надеяться, что из всей богатейшей информации, которой вольно или невольно располагает старик, так-таки ни крошки не перепадет следователю. А ведь порой и крошки достаточно. Выходит, гражданин Михайлов, что вы просто не имели права лететь сейчас в Ленинград. А вы, Женевьева? В чем же дело? Почему они так поступили? Наивны и неопытны? Настолько беспечны, что позволили себе необдуманные действия? Излишне самоуверенны? Чересчур хитры и поэтому переиграли? А может, невинны и непричастны, и все это роковое стечение обстоятельств разлетится как дым? Не исключено, наконец, что они вовсе не знакомы друг с другом и все есть чистейшее совпадение, игра случая. Бывает ведь и такое…»
