Еремей Парнов - Александрийская гемма
— Для начала объясните мне, что это значит, — Люсин без лишних слов достал лабораторный журнал Солитова. — Здесь, — показал на столбики цифр с градусами и минутами, — и здесь, — очертил ногтем планетные символы.
— Положение Луны и планет на данный момент, — с ходу определила Гротто. — Не обращайте внимания. Пунктик.
— Георгий Мартынович верил, что и в астрологии есть рациональное зерно?
— Ничуть. Как вы могли заметить, астрологическая символика появляется лишь в тех случаях, когда ведется эксперимент по старым рецептам. Я, кажется, уже обращала ваше внимание на почти маниакальную скрупулезность шефа? Так вот, в силу педантизма, а может, и пустячного суеверия — кто не суеверен в душе? — он отмечал время опыта традиционными значками.
— Время опыта? И такое возможно?
— Вы читали «Кентерберийские рассказы» Чосера?
— Боюсь, что нет.
— Полюбопытствуйте на досуге. Чосер, сын своего, четырнадцатого, кажется, века, тоже метил дни положениями Солнца, фазами Луны. Представьте себе, все это с точностью расшифровывается. Георгий Мартынович любил тешить себя разгадыванием подобных кроссвордов. Неудивительно, что и сам пристрастился на старости лет.
— Но зачем?
— А зачем Рерих ставил на обороте картин ему одному понятные знаки? Теперь, кстати, их тоже разгадали. Это были зашифрованные даты. С точностью до года удалось установить, когда было написано то или иное полотно.
— Интересно! Обожаю Рериха.
— Я тоже.
— Хоть что-то нашлось у нас общее, — мимоходом заметил Люсин. — А какие они, эти знаки?
— Точно уже не помню, но, если не ошибаюсь, — она взяла карандаш и начертила на фильтровальной бумаге несколько символов. — Знак неба соответствует 1937 году, земли — 1939-му, гор — 1940-му… Дальше забыла.
— Подумать только! — Люсин благодарно вздохнул. — Как много нужно знать, чтобы научиться понимать мир!
— Не уверена. — Наталья Андриановна не без удовольствия приняла его восхищение на свой счет. — По-моему, они далеко не всегда смыкаются — знание и понимание мира. Но в одном вы правы: узнав про маленькую тайну гениального художника, я совсем иначе стала относиться к невинному чудачеству шефа. В мужчине, я говорю про настоящих мужчин, никогда не умирает ребенок. Отсюда и постоянная потребность в игре. Георгий Мартынович, в сущности, по-детски играл в средневековую кабалистику. Вы не играли ребенком в тайны? Я, например, играла. Мы придумывали свою азбуку, свой особый язык… Его воображению льстило хотя бы то, что вполне объективная, по сути, планетная символика не понятна для непосвященных. Это доставляло ему чистую детскую радость. Возможно, в такие минуты он воображал себя адептом магистериума, хранителем тайны «красного льва», последним золотым розенкрейцером. Кто знает?
— Будьте снисходительны к широким кругам советской милиции, — осторожно напомнил о себе Люсин, любуясь украдкой ее растроганно-просветленным взором. — Что это за штуковина — «красный лев»?
— Философский камень, — небрежно прокомментировала Гротто.
— Ах это!.. Великое деяние? Гермес Трисмегист?..
— Вы-то откуда знаете?
— Чего только не рассыпано, Наталья Андриановна, в липучей грязи клоак. Натыкался впотьмах случайно…
— А вы колючий! — заметила она вроде бы с одобрением. — Но не держите на меня зла. Я это так, сболтнула по бабьей дурости…
— Ни боже мой, Наталья Андриановна… Однако скажите, откуда у Георгия Мартыновича все эти звездные координаты? Астрология, если не ошибаюсь, представляет собой ложное толкование реальной картины расположения небесных тел? Верно? Значит, сами по себе положения звезд и лунные фазы — штука вполне объективная. Так? А коли так, то он должен был бы чуть ли не ежедневно вести наблюдения звездного неба? А ведь я что-то не заметил у него астрономических инструментов.
— Зачем они ему? Вы забываете, в какой век нам выпало жить. Есть таблицы, мини-компьютеры, наконец. Георгию Мартыновичу одну такую игрушку подарили японцы. За-абавная, доложу вам, вещица!..
— Короче говоря, Георгий Мартынович раскапывал рецепты ведьминых зелий, переводил на современный химический язык, а вы варили волшебную мазь на своей модерновой кухне. — Люсин красноречиво мотнул головой на штативы с кипящими колбами. — Превосходно устроились!
— Не понимаю вашей иронии, — осадила Гротто, постоянно готовая к обороне. — Вас что-то не устраивает?
— Да я ж восхищаюсь! — Люсин ударил себя кулаком в грудь. — Завидую белой завистью!
— Своеобразная, однако, манера выражать восторг.
— Вы насчет юмора? С этим делом у меня вечные неприятности. Стараешься быть смешным, остроумным, а люди обижаются…
— И поделом вам, потому что остроумие несовместимо с бестактными подковырками. Вы смешиваете разные жанры.
— Исключительно по неопытности. Отсутствие деликатного воспитания сказывается.
— Опять? По-моему, вас просто несет.
— И как всегда, не в ту степь. — Люсин и впрямь не мог остановиться. Властное обаяние этой женщины словно бы пробудило дремлющую в нем веселую удаль. Хотелось до бесконечности продлить и этот вроде бы откровенный, но лишь до смутно угадываемого предела, разговор, и это волнующее ощущение приближения к тайне. — Рассматривайте мои потуги как неуклюжую попытку справиться со стрессовой ситуацией. — Он заставил себя собраться. — Сразу столько всего обрушилось необычного, странного, что мой бедный мозг возопил о спасении. Вот я и бежал постыдно, прикрываясь дурацкими шуточками.
— Может, сделаем перерыв? — участливо предложила Наталья Андриановна, словно она была инициатором встречи. — Раз вы устали…
— Здесь не усталость — другое. Я вынужден продираться сквозь неведомые дебри, но, к сожалению, не всегда успеваю осмыслить все на ходу. А остановиться почему-то боюсь, вот и несу чушь, пока созрею для осмысленного шага. У меня, если позволите, последний вопрос. В прошлый раз вы обещали помочь нам разобраться с тем корешком, помните?.. Коли позабыли, то я не в обиде и не стану вам больше докучать.
— Почему? Ничего я не позабыла. — Наталья Андриановна достала несколько заранее припасенных библиографических карточек. — Вот, кое-что удалось найти. Это оказалось не столь затруднительно, как я сперва думала. Зная, что Георгий Мартынович занялся так называемой волшебной мазью, я сосредоточила поиски в двух направлениях. Проверив сначала заведомо известные ингредиенты, вроде белладонны, и не обнаружив растения с таким корневищем, я занялась набором из девяти колдовских трав… Вам понятно, о чем идет речь? — спросила она, тактично дав ему возможность освоиться. — Это содержащийся во всех «зельниках» и «лечебниках» непременный перечень: плакун, папоротников цвет, разрыв-трава, тирлич, одолень, адамова голова, орхилин, прикрыш и нечуй ветер.
— Вот это да! — только и мог выдавить из себя Люсин. — Ну-ка, ну-ка!
— Он поспешно схватил карточки. Они были сродни тем, что он видел в картотеке Солитова. Невероятно, но на каждой значилось соответствующее классификационное наименование по-латыни. — Бред какой-то! Я был уверен, что все эти «разрывы» да «одолени» существуют только в сказках. Что же касается папоротника, то тут я совершенно уверен: не цветет папоротник.
— Вы правы, — Гротто невольно улыбнулась на его ошарашенный вид. — Папоротник действительно не цветет, но насчет сказок вы глубоко заблуждаетесь. Речь идет о совершенно реальных растениях, причем более чем обыкновенных. Зачастую это ничем не примечательные обитатели наших лугов, рек и болот. Возьмем, для примера, плакун-траву. Хотите послушать заговорное слово? — Она нашла нужную карточку. — «Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским. А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век веком!»
— Это Гоголь? — спросил Люсин, отозвавшись сердцем на «киевских ведьм». — Из «Страшной мести»?
— Ничего подобного. Это ведовской заговор на плакун-траву, извлеченный из травника 1696 года, сочиненного, — Наталья Андриановна прочитала по тексту, — «из дохтурских наук преосвященным Кир Афанасием, архиепископом Холмогорским и Вожским…» Языческое суеверие, как видите, нашло приют в святых монастырских стенах. Но вернемся к реальной плакун-траве. — Она перевернула карточку. — На самом деле это не что иное, как дербенник иволистый. Растет он в сырых местах, преимущественно по берегам рек и озер, хотя встречается и в ольховых зарослях, и на заливных поймах. Цветет с июня до самой осени. Никакими лекарственными достоинствами не обладает. Из-за высокого содержания дубильных веществ скотом не поедается. Название рода дербенниковых «лутрум» восходит к греческому «лудрон», что значит кровь. Растение действительно отличается специфическим темно-красным оттенком цветков.
![Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]](/uploads/posts/books/165752/165752.jpg)
