Питер Акройд - Лондонские сочинители
Утром в среду Мэри Лэм и Уильям Айрленд вместе спускались по сходням пристани Брайдуэлл-уорф к Темзе. Ночью шел дождь, а деревянные ступени были и так отполированы до блеска бесчисленными ногами. Поддерживая Мэри под руку, Уильям свел ее вниз до самой кромки воды.
— Боюсь, не очень-то изящно я иду, — извиняясь за свою медлительность, сказала Мэри.
— Не вижу ничего неизящного, Мэри. Законы грации зависят от обстоятельств.
— Какие же необыкновенные вещи вы говорите.
— Да? — он посмотрел на нее с неподдельным любопытством и вдруг воскликнул: — Ага! Вон они.
У причала стояли три или четыре перевозчика, рядом качались на волнах лодки. Когда Уильям попросил переправить их через Темзу, им дружно указали на некоего Гиггза, который вроде бы прибыл к пристани первым; Гиггзу, впрочем, явно не хотелось прерывать дружескую беседу. На его вязаной шапке красовалась позолоченная эмблема его ремесла; он привычным жестом потер ее рукавом и буркнул:
— Это вам встанет в шестипенсовик.
— Я думал, трех пенсов хватит.
— Так дождь же прошел. Для лодки это плохо.
— Можно было Темзу по мосту перейти, — вполголоса сказал Уильям, когда они с Мэри направились к месту швартовки.
— По мосту? Это совсем неинтересно, Уильям! А на веслах так весело и необычно. Настоящая жизнь!
Они не без труда спустились в утлую лодчонку; опираясь на руку Уильяма, Мэри добралась до деревянного сиденья на корме. Гиггз отвязал канат и, крикнув как положено: «Ну, пошла!», оттолкнул суденышко от причала.
— До Парижской лестницы довезешь? — крикнул ему Уильям.
— Туда и правлю.
Мэри еще ни разу в жизни не плавала по Темзе на лодке и в непривычной обстановке совершенно потерялась.
— Я кажусь себе такой маленькой средь этого водного простора.
— Дело не в просторе, — отозвался Уильям. — Дело в прошлом реки.
На воде ветер дул сильнее, чем на суше.
— Но здесь, Уильям, даже воздух совсем другой — свежий, бодрящий. Прошлое тут ни при чем.
— Бард, когда жил в Шордиче, точно так же перебирался через реку в «Глобус». И в такой же точно лодке: они какими были, такими и остались.
Навстречу, разрезая носом бурливые воды Темзы, шел вниз по течению груженный золой шлюп. Лодку стало швырять на волнах, но Мэри нравилось и это.
— Морем пахнет, — сказала она. — Вот бы и нам развернуться да поплыть к морю!
Гиггз не слышал слов Мэри, но, глядя на ее возбужденное, восторженное лицо, запел песенку рыбаков и лодочников, знакомую ему с детства:
Моя милка родом из жаркой страны,
С берега южных морей-эй!
Там гуляла она с ухажерами
Сам-друг, сам-два, сам-третей!
А потом затянул припев про спускаемый парус, с непристойным обыгрыванием слов «мачта», «прореха» и «дырка». Пенять за это охальнику Уильям не решился, он лишь растерянно смотрел на лодочника. Зато Мэри едва сдерживала смех; она откровенно наслаждалась происходящим; река приятно холодила ее опущенную в воду руку.
— Вот вам и Париж! — крикнул Гиггз.
Лодка еще не коснулась берега, но оттуда уже тянуло крепким запахом рыболовных снастей, гниющего дерева и дегтя, которым смолят лодки. Мэри смотрела во все глаза. Чем ближе они подплывали к южному берегу Темзы, тем виднее становилось, как текущая на реке, в прибрежных сарайчиках и под лодочными навесами жизнь выплескивается в узкие улочки города. Лодка подплыла к причалу Парижской лестницы, и Гиггз, ни к кому не обращаясь, крикнул: «Эй-эй-эй!» Затем, набросив канат на железную тумбу, подтянул суденышко к маленькому деревянному настилу. Мэри с готовностью ступила на него. Пока Уильям выдавал лодочнику шестипенсовик, Мэри уже зашла в ближний переулок, где по булыжной мостовой струился грязный поток.
— Вон там была яма, в которой держали медведей, — сообщил подошедший Уильям. — Зрителям в «Глобусе» прекрасно был слышен их рев. Его называли «медвежьим песнопением».
— Здесь и теперь очень шумно.
— Прибрежные жители славятся горластостью. Она у них в крови.
— Мне кажется, в жилах у них не кровь, а речная вода.
— Вполне возможно.
Они направились к переулку Стар-Шу-элли; Уильям чувствовал, что настроение у Мэри приподнятое.
— Нет, не одна только вода, — сказала она. — Я слышу запах сушеного хмеля.
Юго-восточный ветер доносил с пивоварни «Анкор» пьянящий аромат.
— В южных предместьях Лондона, Мэри, чем только не пахнет. Недаром ведь с незапамятных времен сюда ходили и ездили за удовольствиями. А есть ли большее удовольствие, чем кружка пива?
— Боюсь, Чарльз охотно с вами согласился бы.
— Боитесь? Бояться тут нечего.
Мэри вдруг почувствовала, что Уильям с трудом сдерживает возбуждение.
— Я должен вам кое-что сказать, — не выдержал он.
— Что же?
— Только никому пока не говорите. — На миг он смолк в нерешительности. — Я откопал… отыскал новую пьесу. Ее считали потерянной навсегда, а она, однако ж, нашлась.
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вы такое сказали…
— Среди прочих документов я обнаружил пьесу Шекспира. Всю. Целиком.
Они пересекли Стар-Шу-элли; у дома с красными ставнями стояли, привалившись к дверным косякам, две женщины. Уильям даже бровью не повел, но Мэри обернулась и посмотрела на них с изумлением.
— Пьеса называется «Вортигерн», — продолжал он.
— Был вроде бы такой король…
— Да, в древности правил Британией. Но неужели вы не понимаете главного, Мэри? Это новая пьеса Шекспира. Первая за двести лет. Событие величайшего значения. Просто невероятное.
Мэри вдруг застыла на мостовой.
— Да я еще не в силах это осознать. Оценить по достоинству. Уж простите великодушно.
— Она ничем не уступает «Лиру» или «Макбету». — Уильям остановился рядом. — Так мне, во всяком случае, кажется. Пойдемте. А то на нас уже обращают внимание.
К ним, протягивая ладошки, направлялось несколько босоногих, одетых в лохмотья ребятишек.
Мэри с Уильямом повернули к Джордж-Террас — коротенькому ряду почти разваливающихся домов. Некоторые окна были забиты досками, весь переулок пропах нечистотами.
— Я хотел бы показать ее вам, вам — первой, Мэри. Прежде всех прочих. Даже отец о ней не знает.
— Мне было бы страшно прикоснуться к ней, Уильям, а вдруг…
— …вдруг она в ваших руках рассыплется в прах? Не тревожьтесь. Я ее собственноручно переписал.
— Прочту непременно. Но вы ведь не станете ее долго скрывать?
— Конечно же нет. Ее должен прочесть весь мир. И ее непременно надо поставить в театре. — Уильям посмотрел на реку. — Мой отец знаком с мистером Шериданом; я возлагаю надежды на театр «Друри-Лейн».
— Прежде вы мистера Шеридана никогда не упоминали.
— Разве? — Он засмеялся. — Я полагал, мой отец рассказывал вам о нем во всех подробностях. Это его конек Вот мы и пришли. — Миновав ряд развалюх, они остановились. — Если мистер Малоун не ошибся в расчетах, именно здесь находился самый первый «Глобус». Он имел форму многоугольника. А тут была сцена.
Уильям подошел к деревянному навесу, под которым кучей громоздились белые мешки — то ли с мукой, то ли с сахаром. Праздно стоявший возле навеса парень с глиняной трубкой в зубах буркнул:
— Чего надо?
— Ничего. Любуюсь пейзажем.
Парень вынул трубку изо рта и с подозрением оглядел незнакомца.
— Стоит мне свистнуть, и сюда явится мой папаша.
— В том нет никакой надобности. Ни малейшей. — Уильям вернулся к Мэри. — Здесь был двор, яма, в которой стояли зрители. Вы ведь знаете происхождение слова «партер». «На земле». Стало быть, тут, на земле, они и стояли — ниже актеров.
— Ну, это уж вы сочиняете.
— Ничуть. Так оно и было. А вокруг поднимались вверх ярусы. Публика грызла орехи, пила пиво, ела жаренных на вертеле дроздов. Перед началом спектакля трижды трубили трубы, затем, весь в черном, появлялся актер, читавший пролог. Он стоял бы вон там, — Уильям указал на парня с трубкой. — И я, разумеется, тоже. А может быть, мы с ним вместе смотрели бы «Вортигерна». Все здесь так и дышит неподвластным уму колдовским очарованием, — продолжал он; глаза его сверкали. — Объяснить магию этого места невозможно. «Глобус», Мэри, по-прежнему здесь. Неужто не видите? Он все еще заполняет собой это пространство.
Мэри окинула взглядом обширный пустырь; на нем виднелись две-три коптильни для рыбы да остатки свалки, которую давно покинули тряпичники и прочие любители копаться в мусоре в надежде чем-нибудь поживиться.
— Боюсь, южный берег уже утратил свою прелесть, — сказала она. — Мне явно не хватает вашего воображения, Уильям.
— Может, он и не столь очарователен…
— Но бесконечно интересен, — быстро закончила она.
