Алексей Фомичев - Сам без оружия
– Отлично! Дайте‑ка ваши расчеты… – Щепкин ловко вытащил блокнот из‑под руки Зинштейна, раскрыл его, пробежал глазами по строчкам. – Угу… так… ну все в порядке. Вполне приемлемая сумма.
Капитан бросил блокнот на стол, вытащил небольшой сверток, положил рядом с блокнотом.
– Это на подготовку. Остальное по мере надобности. Только бога ради не таскайте такие деньги при себе. Пользуйтесь чековой книжкой, что ли. Или храните их в надежном месте.
Зинштейн спрятал пакет с деньгами в небольшой несессер.
– Отобедайте, Сергей Михайлович! И выпейте за успех нашего предприятия!
– А вы? – растерянно спросил Зинштейн.
Щепкин достал часы, проверил время.
– А я, увы, не могу. Дела‑с… Нужно же обеспечить нас финансами, причем с запасом. Кто знает, что вам еще потребуется?! Хочу быть готовым ко всему. Кстати, мои телефоны помните? Хорошо. Звоните, если что.
Он встал, кивнул режиссеру.
– И не забудьте, поезд уходит в три. Приезжайте на вокзал на час раньше. Будет время спокойно устроиться и обсудить дело. Хорошо?
Не дожидаясь ответа, капитан пошел к выходу, про себя прикидывая, не перегнул ли он с ролью мецената и не отпугнул ли жесткими условиями Зинштейна. Тот мог и передумать. Хотя не должен. Слишком хороша приманка. Перспективы, успех, слава.
Щепкин поймал себя на мысли, что ему стало жаль простоватого наивного парня. Ведь он едет, чтобы снимать настоящий фильм. И не догадывается, что это только прикрытие операции контрразведки. Что с ними будет, когда все станет известно? Как бы с ума не сошел. Надо потом присмотреть за ним, поберечь.
Капитан дошел до дверей, когда почувствовал укол чужого взгляда. Встал у зеркала поправить воротник рубашки, глянул в отражение. За спиной никого. Показалось? Бывает. С этой морокой последних дней и не такое привидится.
Он вышел в услужливо открытую швейцаром дверь и пошел к авто. До отъезда мало времени, надо закончить приготовления. Но сперва обсудить ситуацию с группой. И выработать окончательный план.
…Все утро Григорий провел в разъездах. Побывал на двух малинах, заскочил к одному барахольщику, потом нашел двух мелких шавок, которых пока до серьезного дела не допускали и использовали больше постоять на шухере.
– Сидите у бабая, ждите. Если что – свистну. Поможете – не обижу, развяжете помело – укорочу их до пупка. Ясно?
Шавки почтительно закивали. Для них Скок – большой авторитет, его слово – закон. Отказать такому в помощи – поставить на себе крест в воровской жизни.
– Не сумлевайся, Скок, – веско сказал тот, что повыше. – Сделаем!
Григорий поморщился. После Европы он свою кличку слышать спокойно не мог. Знакомцы это давно подметили и больше называли его по имени. Даже брательник, разок в шутку решивший дать подзатыльник младшому брату, получил он него чувствительный тычок в живот и вполне серьезное предупреждение: «Не замай». Мишка все понял верно и называл брата Гриней. Только отец все кривил губы и на людях называл его Скоком. А наедине тоже Гриней.
– Ждите, – повторил Григорий и поехал дальше.
Что в городе идет облава, он уже знал. И знакомые рассказали, и барахольщик намекнул. А сейчас увидел и сам. То и дело мелькали фигуры городовых и жандармов, иногда проскакивали пролетки и авто, в которых тоже сидели обмундированные легавые. Трясли малины, хаты воров, обкладывали трактиры и кабаки.
Наделал шуму ночной побег, долго еще легавые не успокоятся. Но Григорию на это было наплевать. Действовал он нагло, в открытую. Что вкупе с переодеванием и дало нужный результат.
Одно огорчало – где искать того жандарма (или кто он там), Гриша не знал, хоть убей. А завалить парочку первых попавшихся полицейских не позволяла гордость.
Наверное, Григорий плюнул бы в итоге и на месть (подождет немного, так даже лучше), и на дела в городе, но из чистого упрямства решил сделать круг по центру города и зайти пообедать в какой‑нибудь ресторан. Хотя в костюме такого покроя вроде бы не с руки по первоклассным ресторациям разъезжать, ну и да черт с ним!
В «Донон» он завернул случайно, просто велел извозчику свернуть с Невского на Мойку и взглядом наткнулся на вывеску.
«Донон» так «Донон»! Плевать! И Гриша плюнул, остановил пролетку, бросил извозчику монету и смело шагнул мимо швейцара. Раньше здесь он не был, в лицо его знать никто не может. Пусть легавые шарят по малинам и подворотням, а он изволит откушать по первому классу tout seul[4].
Когда широкоплечая фигура мелькнула перед глазами, он покончил с десертом и допивал «Шато‑Лафит». При виде знакомого лица Григорий едва не поперхнулся, медленно склонил голову, словно поправляя воротник, через несколько секунд осторожно поднял глаза.
Он!
Григорий опустил бокал, осторожно приподнялся, обогнул стол и пошел за легавым. Тот дошел до стола, за которым сидел некий тип с всклоченными волосами, поздоровался и сел напротив. Так, он еще и не один! Забавно…
Пришлось заказать еще десерт и давиться куском торта, ожидая, когда легавый закончит разговор. А вдруг он надолго?
Григорий сидел удачно, неподалеку от кадки с растением, которое почти полностью скрывало его от легавого. Можно спокойно рассмотреть того и обдумать свой план.
Разглядывая легавого, Григорий постепенно пришел к выводу, что этот парень не только силен, но и хорошо тренирован. Очень уж хорошая пластика, легки движения, видна мощь в теле. Непростой этот тип, совсем непростой. Не так легко будет его убрать. Вплотную лучше не подходить, бить из пистолета метров с пяти. В спину, а потом добить в голову. Наверняка! Как убили его брата и отца.
О чем они там базарят? Какое дело обговаривают или просто языками мелют? Григорий осмотрелся. Легавый с корешем сидели в верхней части зала, а он внизу. Если пройти вдоль перил, можно оказаться неподалеку от них. Сверху его видно толком не будет, зато ему все будет слышно. Рискнуть?
Григорий встал, лениво поглядывая по сторонам, прошел несколько шагов. Немногочисленные в это время посетители на него внимания не обращали, официанты вообще делали вид, что их нет. Еще несколько шагов… и еще…
– …Это сценарий! Понимаете – сце‑на‑рий! Это… чертеж! База!.. – гремел чей‑то взволнованный тенор.
Тот, патлатый. О чем это он? Ну‑ка?!
– …Ваше дело – творить! Вам будет рукоплескать благодарная публика… Я останусь в тени, вам стоять на пьедестале!
Это голос легавого. Голосина что надо! Но что за бред? Какой пьедестал?
– …И не забудьте, поезд уходит в три. Приезжайте на вокзал на час раньше. Будет время спокойно устроиться и обсудить дело. Хорошо?..
Ага, поезд! Легавый провожает этого патлатого? Куда? А тот писатель, что ли? Пьедестал, публика… Сценарий! Фильмы снимает! Видел Григорий пару фильмов. Смешно было. Но при чем тут легавый и фильмы? Или он не легавый и Григорий ошибся? Черт, стрелять в постороннего – моветон. Нет, тут надо разобраться. Опа, легавый (или нет?..) уходит.
Григорий быстро дошел до своего стола, сел, вытащил часы и впился в них взглядом. Когда здоровяк прошел к выходу, Григорий мгновение подумал, но за ним не пошел. Есть более простой способ узнать, кто же все‑таки этот фраер и что за сценарий такой.
Еще через полчаса, когда патлатый покинул зал, Григорий двинул следом, лихорадочно придумывая способ знакомства. Такого, чтобы этот scénariste сам рассказал все и по доброй воле. Ну не вытягивать же из него жилы!
Из «Донона» Зинштейн заехал в банк и положил полученные от Щепкина деньги на счет. Потом решил заглянуть к знакомому литератору, чтобы обсудить будущий сценарий. Но вместо этого бесцельно пошел по улице, глядя под ноги. В голове был сумбур.
Сценарий за неделю! Ну пусть за полторы! Ладно, напечатать, полсотни страниц или чуть больше – не проблема. А вот придумать! Любовь, романтика, приключения, погони, драки! Что возомнил себе этот нувориш?! Что сценарии, как бублики, пекутся в печи, раз – и готово? Что гениальную идею можно родить вот так, на ходу? Сыто отдуваясь после обеда и мечтая о славе? Трижды нет!
Ох уж эти богатеи‑меценаты, радетели искусства! Горазды на выдумки и прихоти! Хотя нет… Василий Сергеевич хоть честно сказал, что ничего не понимает в синематографе и доверяет ему, режиссеру!
Хотелось, ох как хотелось Зинштейну гордо швырнуть пакет с деньгами на стол и сказать: «Сударь, я не создатель, за семь дней мир не сотворю! Я не способен явить людям чудо, ибо синема не занимается чудесами! И ваши деньги не станут эликсиром, как вода в фонтане Талии! Шедевр, как и жизнь, нельзя создать из ничего! И тем более нельзя купить!..»
Кстати, неплохое название фильма – «Жизнь нельзя купить!», нет, лучше так – «Цена жизни – грош!» Нет, слишком грубо…
Зинштейн отвлекся от обличительной речи, которую составлял в голове, и подумал, что любовная линия должна идти сквозь весь фильм и закончиться трагически. Но концовка фильма будет полна оптимизма. Парадокс, который оценит зритель. А чтобы он наверняка был потрясен, стоит добавить изюминку. Падшая женщина и отпрыск знатного рода! Или дочь обедневшего дворянина и молодой гордый моряк… который спасает ее из тенет рабства… рабства чего?..
