Далия Трускиновская - Государевы конюхи
Два часа спустя определились приметы Якушки: лет тридцати пяти, росту среднего, лицом сухощав и рябоват, нос имеет длинный, глаза серые, волосы русые, кучерявые, на лбу рябины особенно заметны, и потому он прикрывает их волосами, а борода хилая, расти не желает. По таким приметам можно было коли не половину, так четверть московского мужского пола хватать и в Земский приказ тащить, и Стенька потребовал иных признаков — шрамов, бородавок, недостающих частей тела, особенностей повадки. Кроме того, он усадил всех — и Михея, и Максимку, и доброго дворника Онисия, и Ивашку, и Никишку — вспоминать, какие были у того Якушки по прозванию Девуля знакомцы, с кем бы он встречался в ближайшем кружале, да не сказывал ли о родне.
Мужчины, посовещавшись, выдали тайну — в дворне у Якушки была полюбовница, да ее взяли за приставы, когда пропало боярское дитя, и жива ли — неведомо. Записав имя и прозвание, Стенька опять стал тормошить и пугать троекуровскую дворню. Светешников стоял рядом, мрачный и грозный, готовый по Стенькиному знаку хватать и тащить.
Наконец Стенька догадался спросить, что выкрал зловредный Якушка перед тем, как сбежать. Знал это Ивашка Михайлов, он был при том, как боярин самолично шарил в шкатулах и поставцах. Пропала большая запона, что к шапке спереди цепляют, финифтяная, с превеликим четвероугольным изумрудом и с четырьмя червчатыми яхонтами, пропали длинные серьги покойной боярыни, с алмазами и лазоревыми яхонтами, унес вор оклад с образа Богородицы, золотой, усыпанный каменьями в гнездах и жемчугом, унес также дорогие парные пистоли немецкой работы и персидский джид, которым боярин в юности тешился…
— Что унес? — переспросил Стенька.
— Персидский джид, — повторил Ивашка. — С бирюзой. Боярин для сынка берег… Думал, сам выучит метать…
Стенька, даже посреди столь важного розыска, то и дело поглядывал на гульбище. Окна в теремах высокие, чтобы выглянуть, на лавку становиться надобно, на гульбище в летний день боярышни сидят с мамками, дядьками, сенными девушками, рукодельничают, поют, слушают сказки бабы-бахарки.
И дождался Стенька — боярышня вышла, одна, без фаты. Ее сразу можно было признать по богатому наряду — сорочки на груди не видно под ожерельями, хотя летник смирного цвета — грешно наряжаться, едва похоронив маленького братца. Белил и румян остроглазый Стенька тоже не приметил. И вышло совсем неловко — когда девушка наклонилась, их взгляды встретились. Как Стенька пытался разглядеть, кто бродит по высокому гульбищу, так боярышне было любопытно, что делается в беседке.
Стенька расправил плечи, приосанился — пусть видит, какие молодцы служат в Земском приказе. И, продолжая расспрашивать Ивашку, исподтишка поглядывал — не ушла ли?
Ему было хорошо видно лицо боярышни — вот повернулась боком, с кем-то незримым заговорила, вот нахмурилась, вот убрала унизанные перстнями пальцы с перил гульбища, подняла руки, чтобы поправить головную повязку.
Ивашка меж тем толковал про иную пропажу — красивую оловянную кружку с крышечкой. И бедная Стенькина голова уже плохо справлялась с делом — он одновременно следил за гульбищем, слушал и записывал приметы кружки, а также сочинял вопросы касательно персидского джида.
Когда он спросил наконец о величине этого оружия и узнал, что в джид входили три джерида, когда уяснил смысл и этого бусурманского слова, на гульбище уже стояли обе боярышни. Та, что чуть выше ростом, очевидно, была старшая — Татьяна Романовна. Та, что пониже, слушавшая ее с покорным видом, с опущенным взором, — младшая, Катерина Романовна. За спиной Катерины Романовны Стенька высмотрел толстую бабу в темной однорядке — возможно, мамку.
Некая мысль зародилась в голове — о боярышнях, но ее тут же стала гнать прочь иная — о персидском джиде.
— С боярышнями нечто важное связано, только вспомнить надобно! — тормошила первая мысль.
— Про джид уже недавно было слыхано, вспоминай, Степан Иванович! — требовала вторая мысль.
А голова-то у человека всего одна!
Первая мысль вынуждена была отступить — Стенька вспомнил-таки, кто ему толковал про джериды с бирюзовыми черенками!
О своем нелепом богомольном походе он никому не рассказывал. Во-первых, чувствовал себя обманутым, а кому охота в собственном позоре признаваться? Во-вторых, сам не понимал причин и возможных последствий этого обмана. Заманили к какому-то деду помирающему, заставили всю ночь в подклете просидеть, ожидая неведомо чего, а что плели про детские забавки, потерянные неким крошечным княжичем? Не такие уж и забавки — ими, коли метко кинуть, человека убить можно…
Судя по тому, что люди, зазвавшие его к себе на двор, гнались за ним до самой Москвы-реки, это были весьма нехорошие люди. Стенька случайно прознал такое, за что они решили его убить. А что это могло бы быть? Только то, что его обманули, не того старца подсунули?
Окончательно измучив троекуровскую дворню вопросами о Якушке и покраже, Стенька взялся вплотную за подземный ход. Тут уж все отперлись — не лазили, вот как Бог свят, не лазили! Стенька не поверил, а как выпытать правду — не ведал. Лазил ли Якушка — никто сказать не смог. Тогда Стенька пригрозил плетями и дыбой. Он был грозен и кричал, как кричали при нем старые подьячие на дураков-свидетелей. Наконец ему выдали того, кто в ход все же забирался. Это был парнишка Максимка. Тут Стенька, тоже по примеру старых подьячих, сменил гнев на милость. Оказалось, Максимка залез неглубоко — испугался и тут же на попятный. Про свое приключение он рассказал доброму дворнику Онисию, а тот запретил болтать языком — мало ли что.
Но слово за слово — стало выясняться, что ход, найденный при углублении погреба, и ход, по коему Стенька ползал, сильно отличаются. Изначально находка была забита всякой дрянью, потому, видимо, ее и не стали закладывать землей — и так сойдет. А потом оказалось, что некая добрая душа тот ход расчистила, и куда подевала вынутую дрянь — неизвестно. Это было вовсе неожиданно, Стенька принялся добираться, когда это обнаружилось, и узнал — обнаружил Максимка года полтора, поди, назад. Но раз ему было велено молчать, он и молчал…
Старательно записав все, что услышал, и даже взмокнув от своего старания, Стенька поспешил в Земский приказ. Никон на прощание обернулся и так нехорошо посмотрел на троекуровскую дворню, что кто-то в отчаянии тихо его обматерил. Но брань на вороту не виснет, этого пристав Светешников наслушался вдоволь, потому нисколько не обиделся.
В приказе Стенька обнаружил Деревнина и сдал ему записи со многими словесными дополнениями. У подьячего от этих дополнений голова пошла кругом, и он поскорее выпроводил ярыжку туда, где ему самое место, — с дубинкой на торг. Стенька вернул тесный кафтан Гераське Климову, надел свой и побежал исполнять службу.
Уже близился конец торга, многие купцы запирали лавки, ворье тоже, статочно, убралось прочь. Делать Стеньке было почти нечего — похаживать да покрикивать. Осознав это, он призадумался — ведь время можно употребить с пользой для розыска.
Тот безбородый Никита Борисович толковал, что ходил по Саадачному ряду, искал персидские джериды с бирюзовыми черенками. И никто-де из купцов ему не продал, хотя такой товар наверняка у кого-то имеется. У боярина Троекурова тоже пропали джериды. Могут ли они, коли где-то обнаружатся, послужить уликой? Точно ли такой уж редкий товар? Может, для Стеньки персидский джид — диковина, а для людей знающих — вещица обыденная?
Ноги сами понесли его в Саадачный ряд.
Купцы отнекивались, и он им верил — все видели, что человек в служилом кафтане, коли спрашивает, стало быть, начальство велело. В шестой по счету лавке ему указали, где может быть такая диковина. Стенька уже понял, что джид, коли его посчастливится отыскать, может служить нешуточной уликой, но пошел и в седьмую лавку — хотелось поглядеть самому, как эта забавка выглядит.
Встретил его купец вида самого разбойничьего — на один глаз крив, нос перебит, на щеке шрам, уходящий в седеющую бороду. С такой рожей не в дверях лавки стоять, похваляясь товаром, а выскакивать из-под моста с кистенем да вести налетчиков на приступ купеческого обоза. До сих пор Стенька этого человека на торгу не встречал, но ведь и в Саадачный ряд редко заглядывал, все больше там, где съестное продают, промышлял…
Стенька осведомился о джидах — вроде бы как приценился. Купец внимательно его оглядел и сказал, что товар редкий, спрос на него невелик, но коли угодно, он отправит сидельца домой, чтобы взял из ларя и принес два джида на выбор. А поскольку живет купец неподалеку, то Стенька может прогуляться вдоль ряда, поглядеть, у кого что, и когда почти все лавки закроются, пусть приходит — купец-де его дождется.
Очень порадовавшись тому, что наконец увидит диковину, Стенька отправился на прогулку. Делать уж точно было нечего — разве что потолковать со знакомцами, которых на торгу было великое множество. Одному он рассказал о купце из Саадачного ряда.
