Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане
А затея со спиритом? Знаете ли вы, сколько Сергей Васильевич заплатил проходимцу за то, чтобы тот приехал и провел так называемый сеанс? Две тысячи рублей серебром — немалые деньги! Да уж, выдумки его новоиспеченной супруги доставались терпеливому Иловайскому недешево.
К сожалению, с соседями у него ничего не вышло. Даже говорить не стали, не то что продать что-либо из раритетов. И тогда Марина Викторовна предложила пригласить из Москвы известного спирита, чтобы он здесь, в пушкинских местах, вызвал дух Александра Сергеевича и тот рассказал бы, где искать его ненайденные пока еще рукописи. Я считаю это бредом, но Иловайский во всем потакал жене и поэтому согласился…
Карпухин откинулся на подушки и закрыл глаза. Видимо, длинная речь утомила его.
— Лежите, Иннокентий, не стоит разговаривать. Хотите чаю?
Он кивнул, я напоила его из чашки и невольно залюбовалась его чеканным профилем. Конечно, с компрессом вокруг головы он выглядел не самым лучшим образом, но и сейчас в облике Карпухина чувствовалось нечто байроническое. Молодой человек лежал, не двигаясь, и я тихо выскользнула за дверь, дабы не мешать ему спокойно отдыхать.
Ноги сами собой привели меня в библиотеку. Я вошла, ударившись в темноте о край массивного стола. Найдя ощупью газовый светильник на стене, я зажгла его и в мерцающем свете увидела, что кресло так и лежит опрокинутое, а злополучный бюст Вольтера валяется рядом. Поставив кресло и философа на место, я решила обследовать библиотеку.
На столе, среди бумаг, изобилующих хозяйственными расчетами, квитанциями и копиями деловых бумаг, меня заинтересовала страница, на которой четким почерком было выведено: «Стоит отметить, что М. Ю. Виельгорский, композитор-дилетант и меценат, входил в масонскую ложу, и перчатка Вяземского, положенная в гроб Пушкина, как тайный масонский знак, намекает на…». На этом запись обрывалась, и непонятно было, к кому адресовано сие послание. Таинственная связь с приорами и прецепторами, о которых упомянул Пурикордов в разговоре с Косаревой, начинала крепнуть.
Не решившись забрать бумагу себе, я обернулась к книжным полкам и принялась пристально их рассматривать.
Во всех шкафах стояли книги, темные корешки которых виднелись сквозь стеклянные дверцы. Я внимательно читала названия, но ни одной книги, принадлежавшей перу Пушкина, не нашла. Так я переходила от шкафа к шкафу, пока не наткнулась на запертый ясеневый шкаф в стиле французского ампира. Шкаф резко выделялся на фоне остальной мебели, его дверцы, украшенные меандром,[29] были изготовлены из дерева, а не из стекла.
У меня не оставалось сомнений: я наткнулась именно на то, что искала. Но без ключей открыть толстые дверцы невозможно, да и времени в обрез — вот-вот позовут на спиритический сеанс, который мне очень хотелось посмотреть. Ощущения, как в детстве: и страшно, и манит. Нет, стоит принять участие в сеансе — не зря же заплатили Гиперборейскому такую огромную кучу денег за одно выступление!
Решив наутро прийти снова и попытаться собственными силами открыть шкаф, я притушила свет и вышла из библиотеки.
В доме стояла удивительная тишина. Казалось, ни единой души не осталось вокруг. Наверное, хозяева и гости отдыхали после обеда. Не желая появиться в гостиной первой и незваной, я не спешила спускаться вниз. Любопытство гнало меня вдоль коридора. И я заглянула в следующую после библиотеки комнату. Ею оказалась спальня Иловайских, судя по разбросанным там и тут туалетам, среди которых я заметила уже знакомое белое платье с двумя рядами кружев вокруг декольте. Немного поколебавшись я вошла, рискуя, что меня кто-нибудь заметит и придется объяснять причину своей любознательности.
Посреди просторной комнаты, превышающей раза в три размеры любой другой, виденной мною в этом доме спальни, напротив окна, занимавшего полстены, стояла кровать королевских размеров. По моему разумению, на ней можно уложить взвод. И не тщедушных гусар, а мощных кирасир, и они все отлично выспятся, не задевая друг друга. Над кроватью был укреплен балдахин с плоским верхом, от которого вниз, по четырем позолоченным штангам, спускались драпированные занавеси темно-синего бархата, украшенные золотыми звездами, изображениями стрельцов, овнов и других обитателей небес, словно на старинных атласах. Подойдя к кровати, я заглянула внутрь балдахина и обнаружила наверху девять зеркал в тонкой оплетке, расположенные квадратом. На зеркалах еле заметными алмазными штрихами был нанесен тот самый герб, с фронтона особняка Иловайского: волк с оскаленной пастью и щитом, на котором сияли три звезды неизвестного созвездия.
Подивившись столь изысканной выдумке, я все же недоумевала, что можно было увидеть в этих зеркалах ночью, в кромешной темноте. И стоило ли смотреть на себя утром, когда не каждая дама, проснувшись, сияет, словно майский розан.
Толстые витые шнуры из золоченых нитей, заканчивающиеся тяжелыми кистями, свисали по четырем углам балдахина, и я, по дурной привычке все трогать, потянула за один из них. К моему удивлению, занавеси даже не колыхнулись, зато зеркальный потолок легко изменил свое положение и остановился под некоторым углом. Я дотронулась до другой кисти, зеркала вновь задвигались и отразили часть окна с взошедшей луной. Не постель, а обсерватория безумного звездочета где-нибудь в Византии.
Играться можно было бесконечно, но, отдавая должное инженерному уму Сергея Васильевича, направившего столь совершенные знания на выполнение фривольных прихотей супруги (в чем я ни минуты не усомнилась), я перешла к секретеру, стоявшему в отдалении от кровати, как неожиданно услышала громкий голос Пурикордова:
— Господа, господа, прошу всех вниз! Мы начинаем! Спускайтесь в гостиную — все уже готово!
Я поспешила выйти из спальни Иловайских, пока меня не поймали на горячем.
Гостиная преобразилась. Стол, ранее овальной формы, вытянутый в длину, сейчас принял идеально круглую форму. Его покрывала черная бархатная скатерть, не дававшая ни единого отблеска. Посредине стола на листе плотной бумаги с надписями «да» и «нет» лежало фарфоровое белое блюдо с нанесенными по ободку буквами в алфавитном порядке. На буквы указывала тонкая стрелка, закрепленная булавкой в охвостье. На равном расстоянии от блюда стояли четыре семисвечника с витыми дьяконскими свечами белого воска, и Тимофей в белых перчатках аккуратно зажигал их от короткого огарка. Свет они давали яркий, поэтому в газовых лампах не было необходимости.
Постепенно в комнату стягивались гости. Первыми подошли Вороновы, за ними Пурикордов с Мариной Иловайской, Перлова в цветастой шали и, наконец, словно примадонна на бенефисе, появился сам Фердинант Ампелогович Гиперборейский, спирит, мистик, престидижитатор, маг и чародей.
Карпухин лежал больной у себя в комнате, Ольга не хотела встречаться с мачехой, а Косарева выразила свое отвращение к сему действию, поэтому более участников спиритического сеанса мы не ждали.
Тимофей зажег все свечи и, поклонившись, вышел, а Пурикордов встал и запер дверь гостиной на ключ. «Чтобы слуги не помешали сеансу», — пояснил он.
На Гиперборейском, под уже знакомым черным шелковым плащом, сиял белый камзол с золотыми пуговицами. Руки были затянуты в тонкие перчатки. Не хватало только шпаги, буклей и треуголки, и перед нами оказалось бы видение знаменитого Джузеппе Бальзамо, любившего называть себя графом Калиостро.
Спирит окинул нас мрачным взглядом, сел на специально приготовленный для него стул с высокой спинкой и потрогал блюдо. Блюдо не двинулось. Он удовлетворенно кивнул и спросил бесцветным голосом:
— Есть ли на ком-нибудь из вас предметы из железа? Если есть — снимите.
— Вы имеете в виду оружие? — забеспокоился Пурикордов.
— Да.
— Помилуйте, как можно!
— А нательный крест? — спросила Елизавета Александровна.
— Он из железа? — осведомился спирит.
— Нет, серебряный.
— Оставьте, — разрешил Гиперборейский, а я подумала, что никакие духи не в силах заставить меня снять крестик, подаренный крестной.
— Ох, боязно мне, — прошептала Воронова и украдкой осенила себя крестным знамением. Муж посмотрел на нее ободряюще и накрыл ее ладонь своею. Я умилилась. Как трогательно было наблюдать за супружеской парой, сохранившей свою любовь в течение столь многих лет.
Старинные напольные часы пробили полночь, и спирит торжественно произнес:
— Духи ждут приказа. Велите!
Вороновы переглянулись, пошептались немного и назвали имя Александра Сергеевича Пушкина. К ним присоединилась Марина. Пурикордов попросил вызвать Николо Амати, сына Джироламо, изготовителя скрипки, на что Гиперборейский пробурчал еле слышно «мудёр вельми маэстро», а Перлова — неизвестного трансильванского графа Влада. Кто он таков и чем знаменит, певица не пояснила.
