Линдсей Дэвис - Заговор патрициев, или Тени в бронзе
У Петро был довольно спокойный подход к отцовству. Когда его шумные малыши забирались на него, он продолжал заниматься своими делами. Двое старших карабкались по его могучей спине, а потом снова съезжали вниз, порвав пояс от туники. Тадия, самая маленькая, сидя у меня на коленях, осматривала местность. Зная, что ей нельзя сосать свой большой палец, она кусала мой. Личные осведомители — это животные со стальной челюстью и жестоким сердцем, которые обращаются с женщинами как с бродягами. Но Тадии было всего два года; она еще не могла оценить, что ее добрый дядя Марк подцепил бы любую хорошенькую девочку, чтобы поиграть с ней, а потом бросил бы, как только ему улыбнулась следующая…
Петроний остановил повозку.
У Тадии были большие глаза, панический хныкающий вид. Ее отец холодно попрекнул меня:
— Ей, очевидно, нужно в туалет, так почему ты не мог сказать?
Тадия Петрония была известна тем, что переносила страдания молча; как раз тот тип женщин, которыми я всегда стремился обладать, но никогда не мог.
К этому времени мы все уже устали и начали сомневаться, действительно ли это путешествие было умной мыслью.
— Ну, я остановился, — объявил Петроний. Он был преданным своему делу возницей, который терпеть не мог остановок, хотя с тремя детьми младше пяти лет у нас их было много.
Никто не пошевелился. Я вызвался спустить Тадию на землю.
На равнине Капуи не было общественных туалетов. Однако никто не станет возражать, если несчастная двухлетняя девочка польет растения.
Пока мы с Тадией, спотыкаясь, бродили по округе, Петроний Лонг ждал в повозке. Мы находились в самом плодородном регионе Италии, чьи цветущие виноградники, аккуратные огороды и кривые оливковые рощи тянулись от великой реки Вольтурн до красивых гор Лактарий, где стада по численности достигали шестисот овец. С таким же успехом мы могли бы находиться в пустыне Аравии. Нам пришлось искать куст. В том месте, где мы стояли, была только чахлая поросль. В два года Тадия была светской женщиной, что означало, что она отказывалась от выступления на публике, поскольку в радиусе пяти миль ктото мог прятаться в лисьей норе и увидеть ее.
Поиски укрытия для Тадии заняли столько времени, что мы уже с трудом видели дорогу. Она была восхитительно спокойна. С веточки цветущего ракитника на нас прыгнул кузнечик, а под ногами чувствовался одурманивающий запах теплого смятого тимьяна. Повсюду пели птицы. Мне, возможно, захотелось бы побродить и насладиться природой, но строгий взгляд Петрония дал понять, что семья спешит ехать дальше.
Мы с Тадией хорошенько смочили ее куст, потом вышли.
— Хм! Тадия Лонгина, смотри, какая красивая бабочка; давай постоим и понаблюдаем за ней… — Тадия смотрела на бабочку, пока я нервно уставился на дорогу.
Я заметил, как там внезапно появилось чтото темное и мрачное. Вокруг наших спутников толпилась куча всадников, словно стая воробьев у хлебной корки. Затем поднялась стройная фигура Аррии Сильвии, как будто она произносила перед сенатом речь Катона Старшего о необходимости разрушить Карфаген… Всадники както поспешно поскакали прочь.
Я схватил Тадию, бросился к дороге, поймал убежавшего котенка, запрыгнул и сел рядом с Петронием, который уже пустил повозку.
Сильвия сидела в напряженном молчании, пока я старался не выдать своего волнения, а Петроний гнал вола. Он сидел и правил, как обычно, за исключением тех моментов, когда замечал впереди узкий мост или слышал ссоры детей, что его напрягало. Петро левой рукой легко держал поводья, опираясь вперед на одно колено, а правая рука лежала на груди. С виду казалось, что он пытался унять первые признаки сердечного приступа, однако он просто так расслаблялся.
— Что тут произошло? — осторожно произнес я.
— О… — Перед тем, как заговорить, Петро медленно расправил плечи. — Полдюжины сквернословящих деревенщин в бронированных шлемах искали какогото идиота, который наступил им на ногу. Они лапали нашего котенка и всем нам угрожали, пока Сильвия не сказала им, что она о них думает… — Узнавать от Сильвии то, что она думает, это такое же испытание, как залетевшая в нос мошка. — Я притворился простым римлянином, который всего лишь остановился у большой дороги поругаться со своей женой… — Мне стало интересно, о чем они ссорились; зная их, можно предположить, что обо мне. — Они поехали в сторону Капуи. Главарь в противном зеленом плаще сказал, что я все равно не тот…
— А кто же тогда им нужен? — кротко спросил я.
— Какойто тупой ублюдок Фалько, — рявкнул Петроний.
XXIII
Конец июня: все, кто смог, уехали из Рима. Некоторые отправились на свои загородные виллы. Большинство из тех, кто выбрал море, должно быть, приехали за два дня до нас. Толпы людей только усугубляли мою проблему; я предпочел бы находиться в безопасности за дверями своего дома.
По крайней мере, я знал свое положение: Барнаб все еще прятался в этом ужасном зеленом плаще. Он был здесь, в Кампании — и сейчас искал меня.
Вокруг залива располагалось множество городов и деревень, но некоторые исключили мы, а остальные отвергли нас. Сам Неаполь с его красивыми летними дворцами казался слишком вычурным, чтобы мы могли себе его позволить, в то время как Путеолы, будучи для Рима главным выходом к морю до развития Остии тридцать лет назад, оставались шумным торговым портом. Мизены кишели государственными служащими, поскольку там располагался флот. Байи, модное место для купания, были попроще, но полны грязных домов, куда отказывались пускать с детьми. Суррент перешагнул через изумительный залив, куда можно было попасть либо морем, либо по долгой извилистой дороге; если меня преследовал сумасшедший убийца, то Суррент мог стать опасной ловушкой. Помпеи были слишком дерзкими, Геркуланум — чересчур чопорным, а термальный источник в Стабиях переполнен хрипящими пожилыми гражданами и их раздражительными женами. На склонах Везувия было несколько деревень, но детям обещали море.
— Если еще один нищий домовладелец Кампании покачает головой, глядя на наших котят и ночные горшки, — признался мне Петроний опасным тихим тоном, — мне кажется, что я выйду из себя!
— Как насчет Оплонтиса? — предложил я, пытаясь принять обычный невинный вид.
Оплонтис был маленькой рыбацкой деревушкой в центре залива, о прелестях которой красноречиво говорил распространяющийся повсюду запах жареной кефали. Его гордостью были чрезвычайно элегантные виллы, заколоченные досками. Контрабандисты мирно выпивали, а мальчики на берегу, притворяясь, что зашивают сетки, смотрели на нас. Это место показалось подходящим. Это место показалось дешевым. Оно показалось довольно маленьким, а значит безопасным; если сюда с шумом ворвется вооруженная банда из Геркуланума, то из каждого домика на берег выбежит любопытная толпа. Оплонтис оказался тем местом, где я захотел остановиться.
Мы нашли какуюто старую бабу с редкими зубами, которая сдала нам две потрепанные комнаты на первом этаже обшарпанного постоялого двора. Я заметил, что Петроний выясняет, как можно вывести его семью через конюшню с задней стороны здания в случае, если во двор войдет ктото подозрительный.
Здесь никто больше не проживал; мы понимали почему.
— Мы можем пожить здесь одну ночь, — пытался убедить себя Петро. — Потом на завтра найдем чтонибудь получше… — Он знал, что раз уж мы здесь остановились, то останемся до конца.
— Нам следовало остановиться в Байях! — жаловалась Сильвия. Даже когда большинство путешественников устают, как собаки, жены некоторых людей всегда находят силы поплакаться. Ларий принюхивался; он почувствовал необычный запах. Наверное, морские водоросли. А может, и нет.
— О, Ларий, заткни себе нос! — прикрикнул я. — Подожди, когда понюхаешь общественный туалет в Стабиях и канализацию в Помпеях!
Во внутреннем дворике были фонтанчик и худая виноградная лоза, вьющаяся по беседке. Мы с Ларием умылись и сидели на скамейке, пока Сильвия готовила нам постели. Мы заметили, что она хотела поругаться с Петро. В одной из наших комнат было окно, прикрытое шкурой, через которое нам с Ларием удалось подслушать семейную ссору; фраза «Ничего кроме проблем!» прозвучала несколько раз: это обо мне.
Возлюбленная Петро сообщила ему, что завтра с первыми лучами солнца они повезут детей домой. Его ответ был слишком тихим, чтобы расслышать. Когда Петро ругался, это было ошеломляюще грубо, но ужасно тихо.
Наконец все успокоилось; потом Петро спустился во двор. Он вылил себе на голову ведро воды, помедлил, потом присел с нами на скамейку — очевидно, ему необходимо было побыть одному. Он принес зеленую глазурованную бутылку, хлебая прямо из нее, как путешественник, который заехал дальше, чем хотел, и пережил много неприятностей.
