Николай Свечин - Завещание Аввакума
Стратилатовские ребята очень на меня осерчали! Принялся я бегать по всей державе, и везде они меня находили. Клятву даже дали, что не успокоятся, пока не убьют. Два раза я просто чудом, Божьей волей спасся. Вижу — плохо мое дело, не отстанут они от меня, надо далеко ноги уносить. Махнул в Ригу, оттуда тайком в трюме — в Роттердам, затем в Портсмут, а из него уж в самый Бостон.
— А ковбойцем как стал?
— С голодухи да от скуки. Пожил я в больших городах — Новом Йорке, Цинциннати, язык выучил, кой-какую работу нашел. Жил аж на восьмом этаже! А вокруг меня все американцы только про Запад и говорят — какие там земли, стада, золотые да серебряные руды. Я и подался.
Жизнь на Западе очень простая. Все мужики делятся на тех, кто не носит оружие, и тех, кто его носит. Если ты без револьвера, то с виду ничем не хуже других. И никто тебе в «уиски» не плюнет и в морду, как у нас в России, не задвинет. Потому как ты никому не интересен. Ты — мужчина второго сорта, сдачи дать не сможешь, в чем и сознаешься открыто тем способом, что не носишь кобуры. Но уж если ты с оружием, тогда к тебе другое отношение и у тебя другая жизнь. Ты взял на себя обязательство! Поэтому приходится следить за каждым своим словом и за каждым словом, обращенным к тебе. И в случае нанесения оскорбления или даже одной угрозы оскорбления немедля вызывать обидчика стреляться.
— Прямо как наши дворяне, — усмехнулся было Ничепоруков, но тут же осекся, вспомнив происхождение сидящего рядом начальства.
— Дворяне делают все очень долго: секунданты, условия, попытки примирения… А там кота за хвост не тянут: вышли на улицу, отсчитали шагов двадцать, и можно начинать. Правило только одно: противники должны быть оба готовы к бою, нельзя стрелять без предупреждения, иначе ты преступник, и тебя могут тогда повесить. А ежели ты убил кого-то в честном бою, тогда ты уважаемый член общества, способный за себя постоять.
Полицейские дружно хмыкнули — для российской Немезиды подобное было средневековой дикостью.
— И ты вот так сразу заделался знаменитым стрелком? — продолжал донимать рогожца Алексей.
— У меня обнаружился талант, — безо всякой иронии ответил Буффало. — Там ведь как: или ты убиваешь, или тебя, причем цена твоя выясняется очень быстро. У меня же оказались вроде как врожденные способности, да еще в Москве попался знатный учитель, начальник стратилатовой охраны. Мощный был дядька! Из старых кавказцев, двадцать лет в команде охотников Гребенского войска провоевал, у черта из задницы живой выходил! Он меня за те три месяца, что я московского «короля» караулил, успел немного натаскать. Самые важные вещи я именно от него и узнал.
Обыкновенно стрелки делятся на тех, кто быстро выхватывает оружие, и тех, кто метко стреляет. Каждый под себя всегда и выбирает расстояние на поединке — ближе или дальше. Самые талантливые — они довольно редки — одинаково и быстрые, и меткие. Ну и совсем исключения, наиредчайшие, это те, кто при таких способностях да еще не боится смерти. Эти люди есть самые опасные.
— Ты, что же, совсем ее не боишься? — недоверчиво спросил Лыков, сам будучи далеко не робкого десятка.
— Как-то так получается… — нимало не рисуясь, пожал плечами Буффало. — Все там будем, раньше или позже. А я один на свете, ничего меня особенно и не держит. Я не прочь, конечно, пожить подольше, но, по большому счету…
Так вот. Знаменитым я стал уже на второй день по приезде в Додж-сити. Иду по улице, на ляжке висит кавалерийский «Писмейкер» с вулканитовой рукояткой, на голове шляпа-стессон, все как у людей. Вдруг возле салуна (это у них так трактиры называются) меня крайне невежливо толкает какой-то наглец и смотрит дерзко, с вызовом. А у меня у самого гонору тогда на троих хватало… На поединках я еще ни разу не дрался, но знакомые ковбойцы были, неписаные законы я знал и в душе был уже готов и даже желал себя попробовать. Ну, осердился я на этого нахала, указываю ему — мол, становись, постреляемся.
Что тут началось! Вся толпа на улице вмиг разбежалась, но недалеко, высовываются из-за углов, из окон, столпились на балконах — целый театр. Смотрят на меня с сожалением, а этот ферт скалится, кланяется направо-налево, паясничает, словно он меня уже победил. Я спокойно стою, но наглость его хочу наказать. Ну, и наказал… Оружие он дернул даже раньше меня, но ствол его только еще из кобуры выходил, а я уж ему пулю вогнал точно промеж глаз. Только ногами засучил… Восторг толпы был полный! У них поединки — любимое зрелище, все разговоры в обществе только о том, кто, кого и как застрелил. Обсуждают достоинства и недостатки бойцов, заключают сделки; есть любимцы и отщепенцы. А я еще, оказывается, шлепнул лучшего стрелка всего графства, а то и штата, знаменитого Джорджа Кастиго. Он там к этому времени уже всех достал. С утра отправлялся шляться по городу и приставал к прохожим, кто с оружием, задирал их, вызывал и убивал, если они не трусили. Застрелил девятнадцать человек! Все его ненавидели и боялись, и ничего не могли сделать — очень уж сильный был стрелок. Дважды население нанимало за деньги ковбойцев, чтобы прикончить Кастигу, и оба раза он валил наемников… Словом, я сразу стал в Додж-сити героем.
— А почему «Буффало»?
— Это у них популярное прозвище. Был Буффало Билл, потом Орлеанский Буффало, я назывался Буффало Теодор. Кулаки у меня всегда были здоровые, и я иногда, из жалости, давал обидчику по-русски в морду, вместо того чтобы по-американски его убивать. Там же любой сопляк, как только впервые нацепит кобуру, сразу норовит тебя вызвать, думает, что он очень быстрый… У известных стрелков, таких, каким был я, на Западе очень опасная жизнь — постоянно приходится доказывать, что ты не случайно стал знаменит. Лезут и лезут самонадеянные дураки со всей Америки, и тебе, хочешь не хочешь, приходится с ними драться. А на иного смотреть жалко, совсем малец еще, а туда же. Как такого убивать? Ну и задвинешь ему как следует. Летит через весь салун, кувыркается… Поэтому и Буффало.
— Но ты все-таки вернулся в Россию. Не в того попал?
— Угу. Опасно в Америке чем-то выделяться, завистников много появляется. Особенно если ты стрелок. Стал я там многих раздражать, хотя ничего плохого им не делал. Сначала натравили на меня местного маршала, то есть частного пристава, но тот разобрался, и меня отпустили. Тогда эти ребята подготовились получше, и на второй раз у них получилось. Приехал в отпуск молодой парень из местных, тоже знаменитый, лучший стрелок агентства Пинкертона. Его и обработали: наврали, что я — скрывшийся член банды Рино, придумали улики, нашли свидетелей, словом, сделали все по-умному. Парень и заявился прямо в салун меня брать, при толпе народа. Гордый собою… А поскольку он был действительно очень хорош, и слава моя его подзуживала, то все так и получилось.
— Застрелил?
— А что мне оставалось делать? Он не хотел меня арестовывать на самом деле, он хотел меня убить, чтобы доказать, что он — лучший стрелок! Ему едва это не удалось, но я снова оказался чуть-чуть быстрее. Но после случившегося уже нельзя было оставаться в Америке. Если ты там кого убил, пусть даже маршала — просто переехал в другой штат и живи себе спокойно. Полиция у них ничего не может и не хочет, а половина маршалов — сами бандиты будь здоров. Но «пинкертоны» — это другое дело! Они тебя будут искать по всей стране и достанут хоть из-под земли, они в Штатах — настоящая полиция, и границ для них нет. Поэтому мне пришлось бежать сначала в Мексику, а потом и вообще с континента. Так до Москвы и добежал.
— Ну, зато ты теперь догоняешь, а не убегаешь, — поддел Буффало Алексей. — С полицией дружишь, стреляешь только тех, кого следует, и сам как «пинкертон».
Все рассмеялись, но Благово цыкнул и заставил свой отряд спать. До боя оставалось совсем немного.
Глава 16
Схватка на острове
Панорама Нижнего Новгорода.
Они встали в три часа утра, натощак, быстро выехали на шоссе и, стараясь не шуметь, осторожно приблизились к самому спуску с горы. Село лежало в низине, по которой протекала река Кишма. Слева, чуть сбоку от села — два больших озера, на одном из них — остров с монастырем. Шоссе хорошо просматривалось с острова, поэтому ехать вниз было пока рано.
Благово раскрыл свой «брегет». Через час прибудут казаки. Он кивнул Лыкову, стараясь не смотреть ему в глаза, и тот молча растворился в лесу. Павел Афанасьевич в сильный морской бинокль внимательно разглядывал спящий монастырь, главки собора, башни, мост. Обитель казалась незаселенной. Он передал бинокль Буффало, объяснил ему, где находится второй сторожевой пост, откуда начинается подземный ход, где гостевые кельи с Игнатом и Свистуновым. Чувство неловкости не покидало его, неловкости оттого, что он не пойдет с ними на остров, а останется на берегу, в безопасности…
