Турецкий гамбит - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"
– Он продал диспозицию второй Плевны! – ахнула Варя. – Роковой штурм произошел 30 июля, на следующий день!
– Еще раз браво. Вот вам секрет и лукановской п-прозорливости, и поразительной т-точности турецких артиллеристов, расстрелявших наши колонны еще на подходе, по площадям.
– Но кто таков это J? Неужто вы никого не подозреваете?
– Отчего же, – невнятно пробурчал Фандорин. – П-подозреваю… Однако пока не складывается.
– Значит, нужно просто найти этого самого J, и тогда Петю освободят, Плевну возьмут и война закончится?
Эраст Петрович подумал, наморщил гладкий лоб и очень серьезно ответил:
– Ваша логическая цепочка не вполне к-корректна, но в принципе верна.
В пресс-клубе Варя появиться в тот вечер не осмелилась. Наверняка все винят ее и в смерти Лукана (они же не знают об измене), и в изгнании всеобщего любимца д'Эвре. Француз из Букарешта в лагерь так и не вернулся. По словам Эраста Петровича, дуэлянта подержали под арестом и велели в двадцать четыре часа покинуть территорию Румынского княжества.
В надежде повстречать Зурова или хотя бы Маклафлина и выведать у них, насколько сурово к преступнице общественное мнение, бедная Варя прогуливалась кругами вокруг пестревшего разноцветными флажками шатра, держа дистанцию в сто шагов. Податься было решительно некуда, а идти к себе в палатку очень уж не хотелось. Милосердные сестры, славные, но ограниченные создания, снова станут обсуждать, кто из врачей душка, а кто злюка, и всерьез ли однорукий поручик Штрумпф из шестнадцатой палаты сделал предложение Насте Прянишниковой.
Полог шатра колыхнулся, Варя увидела приземистую фигуру в синем жандармском мундире и поспешно отвернулась, сделав вид, что любуется осточертевшим видом деревеньки Богот, приютившей штаб главнокомандующего. Где, спрашивается, справедливость? Подлый интриган и опричник Казанзаки ходит в клуб запросто, а она, в сущности, невинная жертва обстоятельств, топчется на пыльной дороге, словно какая-то дворняжка! Варя возмущенно тряхнула головой и твердо решила убраться восвояси, но сзади раздался вкрадчивый голос ненавистного грека:
– Госпожа Суворова! Какая приятная встреча.
Варя обернулась и скорчила гримасу, уверенная, что за непривычной любезностью подполковника немедленно последует какой-нибудь змеиный укус.
Казанзаки смотрел на нее, растянув толстые губы в улыбке, а взгляд у него был непонятный, чуть ли не искательный.
– Все в клубе только о вас и говорят. Ждут с нетерпением. Не каждый день, знаете ли, из-за прекрасных дам клинки скрещивают, да еще с летальным исходом.
Настороженно нахмурившись, Варя ждала подвоха, но жандарм заулыбался еще слаще.
– Граф Зуров еще давеча расписал всю эскападу в сочнейших красках, а сегодня еще и эта статья…
– Какая статья? – не на шутку перепугалась Варя.
– Ну как же, наш опальный д'Эвре разразился в «Ревю паризьен» целой полосой, в которой описывает поединок. Романтично. Вас именует исключительно «la belle m-lle S». [16] – И что же, – Варин голос чуть-чуть дрогнул, – никто меня не винит?
Казанзаки приподнял густейшие брови:
– Разве что Маклафлин и Еремей Ионович. Но первый – известный брюзга, а второй редко наезжает, только если с Соболевым. Кстати, Перепелкину за последний бой «Георгий» вышел. С каких таких заслуг? Вот что значит – оказаться в правильном месте и в правильное время.
Подполковник завистливо причмокнул и осторожно перешел к главному:
– Все гадают, куда запропастилась наша героиня, а героиня, оказывается, занята важными государственными делами. Ну-с, что там на уме у хитроумного господина Фандорина? Какие гипотезы по поводу таинственных записей Лукана? Не удивляйтесь, Варвара Андреевна, я в курсе событий. Как-никак заведую особой частью.
Вон оно что, подумала Варя, исподлобья глядя на подполковника. Так я тебе и сказала. Ишь какой резвый, на готовенькое.
– Эраст Петрович что-такое объяснял, да я не очень поняла, – сообщила она, наивно похлопав ресницами. – Какой-то «Зэ», какой-то «Жэ». Вы лучше спросите у господина титулярного советника сами. Во всяком случае, Петр Афанасьевич Яблоков ни в чем не виноват, теперь это ясно.
– В измене, возможно, и не виноват, но в преступной неосторожности наверняка повинен. – Голос жандарма лязгнул знакомой сталью. – Пусть пока посидит ваш жених, ничего с ним не сделается. – Однако Казанзаки сразу же сменил тон, очевидно, вспомнив, что сегодня выступает в ином амплуа. – Все образуется. Ведь я, Варвара Андреевна, не амбициозен и всегда готов признать свою ошибку. Взять хотя бы несравненного мсье д'Эвре. Да, признаю: допрашивал, подозревал – были основания. Из-за его пресловутого интервью с турецким полковником наше командование совершило ошибку, погибли люди. Я имел гипотезу, что полковник Али-бей – персонаж мифический, придуманный французом то ли из репортерского тщеславия, то ли из иных, менее невинных соображений. Теперь вижу, что был несправедлив. – Он доверительно понизил голос. – Получены агентурные сведения из Плевны. При Осман-паше, действительно, состоит не то помощником, не то советником некий Али-бей. На людях почти не показывается. Наш человек видел его издалека, разглядел только пышную черную бороду и темные очки. Эвре, кстати, тоже про бороду поминал.
– Борода, очки? – Варя тоже понизила голос. – Неужто тот самый, как его, Анвар-эфенди?
– Тс-с. – Казанзаки нервно оглянулся и заговорил еще тише. – Уверен, что он. Очень ловкий господин. Лихо обвел нашего корреспондента вокруг пальца. Всего три табора, говорит, главные силы подойдут нескоро. Разработка незатейливая, но элегантная. Вот мы, болваны, наживку и заглотили.
– Однако, раз в неудаче первого штурма д'Эвре не виноват, а убитый им Лукан – предатель, получается, что журналиста выдворили неправильно? – спросила Варя.
– Получается, что так. Бедняге просто не повезло, – махнул рукой подполковник и придвинулся поближе. – Видите, Варвара Андреевна, как я с вами откровенен. Между прочим, секретной информацией поделился. А вы не хотите мне поведать сущий пустяк. Я переписал себе тот листок из книжечки, бьюсь третий день, и все попусту. Сначала думал, шифр. Непохоже. Перечень или передвижение частей? Потери и пополнения? Ну скажите же, до чего додумался Фандорин?
– Скажу только одно. Все гораздо проще, – снисходительно обронила Варя и, поправив шляпку, легкой походкой направилась к пресс-клубу. К третьему и окончательному штурму плевненской твердыни готовились весь знойный август. Хотя приготовления были окружены строжайшей секретностью, в лагере открыто говорили, что сражение произойдет не иначе как 30-го, в день высочайшего тезоименитства. С утра до вечера по окрестным долинам и холмам пехота и конница отрабатывали совместные маневры, по дорогам денно и нощно подтягивались полевые и осадные орудия. Жалко было смотреть на измученных солдатиков в потных гимнастерках и серых от пыли кепи с солнцезащитными платками, но общее настроение было мстительно-радостным: все, мол, кончилось наше терпение, русские медленно запрягают да быстро едут, прихлопнем назойливую плевненскую муху всей мощью медвежьей десницы.
И в клубе, и в офицерской кантине, где столовалась Варя, все разом превратились в стратегов – рисовали схемы, сыпали именами турецких пашей, гадали, откуда будет нанесен главный удар. Несколько раз заезжал Соболев, но держался загадочно и важно, в шахматы больше не играл, на Варю посматривал с достоинством и на злодейку-судьбу уже не жаловался. Знакомый штабист шепнул, что генерал-майору в грядущем приступе отводится хоть и не ключевая, но очень важная роль, и под началом у него теперь целых две бригады и один полк. Оценили, наконец, Михаила Дмитриевича по заслугам.
Вокруг царило оживление, и Варя изо всех сил старалась проникнуться всеобщим подъемом, но как-то не получалось. По правде говоря, ей до смерти наскучили разговоры о резервах, дислокациях и коммуникациях. К Пете по-прежнему не пускали, Фандорин ходил мрачнее ночи и на вопросы отвечал невразумительным мычанием, Зуров появлялся только сопровождая своего патрона, косился на Варю взглядом плененного волка, строил жалостные рожи буфетчику Семену, но в карты не играл и вина не просил – в отряде Соболева царила железная дисциплина. Гусар пожаловался шепотом, что «Жеромка» прибрал к рукам «все хозяйство» и никому вздохнуть не дает. А Михаил Дмитриевич его оберегает и не дает закатить хорошую взбучку. Скорей бы уж штурм.
