Енё Рейто - Проклятый берег
В это я уж просто не мог не поверить.
— Пойдемте… пойдемте ко мне, чтобы мы были только вдвоем и никто не глазел на нас.
А на нас действительно глазели. Странно, я ведь пил так, как это делают настоящие аристократы — изящно отставив мизинец от бокала.
Пил — то я, однако, из бокала для фруктового сока. Но кто же мог думать, что этот полулитровый хрустальный сосуд служит не для благородного напитка, а для какого-то фруктового пойла?
Все мои подозрения рассеялись. Это вполне можно понять. У себя дома графиня была удивительно мила со мной, ее обычно грустное лицо сейчас сияло, она обнимала и целовала меня, она умоляла меня быть поосторожнее в бою, потому что она не переживет, если я погибну. Это тоже звучало внолне правдоподобно.
— Я приеду туда, Джон… обязательно приеду… Приеду, чтобы быть поближе к тебе и восхищаться тобой…
— Весьма польщен… — счастливым голосом ответил я… Утром я поспешил в казарму. Она любит меня!
Едва я успел сделать несколько шагов, ко мне подбежал мальчишка.
— Вам письмо, мсье. От одного господина. В письме стояло:
«Ты! Очен болшую ашыбку делаш. Я уже писал тибе. Чтоб ты правилно вел сибя. Этож ведма! Она с тибя веревки вит будит. А потом сделаит чтоб тибя растреляли. Сам увидиш.
Низвесный!»
Можешь писать мне сколько угодно, Турецкий Султан, жулик ты этакий.
Она меня любит! Любит! Любит!
Когда я вернулся, мы уже готовились к отправлению.
— В полдень отправляемся.
— В полдень отбытие.
Рядом со мной — как всегда, совершенно неожиданно — оказался Альфонс. Его шаги совершенно невозможно услышать.
Я перепуганно хлопнул себя по лбу:
— Слушай…
— Что случилось?
— Мы же хотели раздобыть… ну, из сейфа генерала Рубана.
— Путевой журнал?
— Да.
— Он у меня, — спокойно сказал Альфонс. — Я тоже побывал в городе.
— Вспорол «медведя»? — Так у нас называют сейфы.
— Да нет. Люси де ла Рубан сняла с него копию. Стащила у отца ключ и на время позаимствовала журнал из сейфа. Рискованное дело. Если когда-нибудь об этом узнают… даже подумать страшно.
— «Знакомого» не видел? — спросил я.
— Нет. Беспокоюсь я о наших «знакомых». Перед отправлением во всех частях будет перекличка.
В полдень горнисты заиграли сигнал.
Наш батальон построился. Перед всеми зданиями форта стояли стройные шеренги солдат. Ревущие грузовики, мечущиеся унтер-офицеры.
Перекличка!
В этот момент я заметил напротив нас, среди суданских стрелков, Чурбана. Он зачитывал список!
Единственный способ попасть в список, где ты отсутствуешь: самому читать его.
Но где же капитан?
Чурбан расхаживал в темной форме сенегальцев, изредка покрикивая на отстающие от тронувшейся колонны последние пары солдат.
Внезапно отстал и он сам. Гм… куда же это он исчез?… Гляди-ка, что это за сержант, тяжело дыша и на ходу застегивая ремень, бегом догоняет сенегальцев?…
Лейтенант подъехал к нему.
— Я прикомандирован ко вновь сформированному батальону сенегальцев. Но кто-то запер меня в прачечной… и…
— Ладно, ладно! Ваше счастье, что мы отправляемся в бой… Где-то здесь был ваш коллега-сержант, он введет вас в курс дела. — Лейтенант дал лошади шпоры и отъехал. Коллега-сержант, однако, куда-то запропастился. Сержант, довольный, что все обошлось, не очень-то его и искал, а рядовым было совершенно безразлично, кто будет подгонять отстающих.
Но где же капитан?
Мы подошли к пристани. У причала стояли пять транспортов, а чуть подальше — красивый военный корабль, на борту которого виднелась надпись.
ГЕНЕРАЛ ДЮ НЕГРИЕ
Туда и направился маркиз де Сюрен, губернатор…
— Красавец…
Мы сняли вещевые мешки, составили карабины в, пирамиды и начали ждать погрузки.
Жить еще можно. Мы были на судне.
Как там ни было тесно, грязно и душно, это все-таки лучше, чем топать пешком по Сахаре.
Часов около восьми вечера нас погнали драить палубу. Мне, естественно, нечего было мечтать остаться в стороне от этого дела.
— Вы — мой любимец, — с глубоким отвращением сказал Потриен и сплюнул. — Скучать вам у меня не придется, не бойтесь. Палуба должна быть надраена до блеска, иначе…
Палуба была покрыта слоем грязи в палец толщиной и, видимо, довольно скользкой. Во всяком случае сразу после обеда сержант поскользнулся и так грохнулся на нее, что весь корабль задрожал.
Какой — то обормот потратил целый кусок мыла, чтобы аккуратно натереть его порог. Ну и странный же юмор у некоторых…
Мы драили палубу до позднего вечера. Работа не очень тяжелая, но у меня не было мыла, а без него дело идет намного медленнее.
Наконец мы с Мазеа, двигаясь на коленках, встретились-таки посредине палубы.
— Отдохнем, — предложил я.
Вечер был довольно прохладным. Холодное дыхание зимней Европы по временам пробивается и сюда, к берегам Африки. Мы присели рядышком на ступеньку трапа.
— Слушай, лимон, — сказал я, немного помолчав. — Я тебя так буду звать, потому что ты маленький, желтый и чертовски кислый.
— Хочешь подраться? — спросил он мрачно и сбросил куртку.
— Нет. Вообще-то можно было бы, но у меня еще и от того раза ухо гудит.
Он сел снова.
— Слушай, Мазеа, оставь ты Альфонса Ничейного в покое.
— Его… зовут Альфонс Ничейный?
— Да.
Он ничего не ответил и только глубоко затянулся сигаретой.
— Не он убил твоего брата.
— Врешь.
— Ладно, тогда слушай. Альфонс просил меня никому об этом не рассказывать, но тебе я расскажу. Глупо будет, если два хороших парня понапрасну убьют друг друга.
Я рассказал ему всю историю. Все, что знал о Катарине, клинике и об убитом Андреа Мазеа.
Он долго сидел молча. Где-то в тумане прогудела корабельная сирена, было сыро, и у меня начали мерзнуть руки.
— Дурак ты. Альфонс не такой человек, чтобы убить своего друга — даже из-за бабы, хоть это и частенько случается. Будь это не так, он и тебя давно бы убил — для него ведь это пустяк. Я еще не встречал человека, который мог бы с ним справиться. Сильнее меня, а этим немало сказано, но к тому же гораздо более быстрый и ловкий и, если даже не такой начитанный, как я, все равно страшно умный.
— А ты бы не стал мстить, если бы это убили твоего брата?
— У меня братьев, слава богу, никто не убивал, но, если бы такое случилось, я бы сначала наверняка узнал, кто это сделал, а потом уже начал мстить…
— Я… узнаю это…
К нам приблизилась какая-то фигура в белом. Повар — в фартуке и с поварешкой.
— Привет! Поужинать не хотите? — воскликнул он. Господи! Чурбан Хопкинс!
Мы пошли поужинать. Мазеа шел впереди. Я негромко спросил у Хопкинса:
— Все в порядке?
— Ну, если не считать того, что я плеснул в суп рому вместо уксуса. Но теперь все уже исправлено. Ром я уравновесил добавкой чеснока, он отлично перебивает запах…
Ужин обещал превзойти все ожидания…
— А вообще-то выше голову, — весело продолжал Чурбан, — чуть-чуть ловкости — и опасаться совершенно нечего. В любой роте столько новых людей, что мотаться туда-сюда можно без всякого труда… За Хопкинса, старина, можешь не беспокоиться…
— А… капитан?
— Все в порядке. Он на другом судне. В кузнечной мастерской у кавалеристов…
— А он… разбирается в этом?
— А что там разбираться? Попробуешь ужин и перестанешь сомневаться… Аu revoir! Ничего, выше голову!… — и он, насвистывая, сбежал вниз по трапу в кухню.
Угрюмые, готовые уже взбунтоваться солдаты с отвращением смотрели на свой ужин. Суп. С избытком чеснока, чтобы уравновесить ром! Можете себе представить!…
В обязанности дневального входит проверка того, как накормлен личный состав. Попробовав суп, я почувствовал, что дневальный, съевший его по долгу службы, заслуживает награды.
Потом уже я узнал, что дневальный после тарелки супа начал почему-то распевать старинные, трогательные народные песни.
Глава одиннадцатая
ПЕРЕД РЕШАЮЩЕЙ СХВАТКОЙ
Наконец — то мы прибыли в Дакар.
Личный состав, если верить капитану, делавшему оценку на основании осадки судна, потерял в весе примерно 22 %.
Правда, в последние дни с едой стало немного лучше, поскольку Чурбану удалось раздобыть где-то поваренную книгу. Узнал я об этом, когда заглянул к нему в кухню. Кроме меня, с ним никто и разговаривать не желал.
— Слушай, Чурбан, — сказал я. — Так дальше не пойдет. Суп у тебя подгорел — ладно. Но чтобы сыпать в кофе соль…
— А что мне было делать? Я как раз собирался солить редиску для салата, когда мой помощник-негр уронил свою трубку в кофе. Надо было скорее выловить ее, я и сунул в кофе руку вместе с солью. Что тебе лучше в кофе — соль или трубка?
Что я мог на это ответить? Он был прав.
— И это благодарность за мой труд. Жалованья мне не платят, занимаюсь этой проклятой стряпней, и каждый еще норовит меня облаять. А теперь дай, наконец, и мне поужинать, — закончил он со злостью. На плите стоял суп, но Хопкинс, однако, вытащил из кармана огурец и съел его.
