Кэрол Макклири - Алхимия убийства
— Болезнь находилась внутри. — Он умолкает и опускает глаза, словно раздумывая, сказать мне нечто большее или нет. — Вы знаете, что такое микробы?
— Какие-то бактерии. Пастер изучает их.
— Да, мельчайшие существа, которые можно увидеть только под микроскопом. Вы имеете представление о «черной лихорадке»?
— Право, нет.
— Ну так вот. На ногте вашего мизинца могут поместиться миллионы микробов. Об их присутствии можно судить только по цвету крови. Она чернеет, когда микробы поглощают кислород, придающий крови яркий красный цвет. В некотором смысле они сами убивают себя.
— Не понимаю.
— Они могут жить и расти только при наличии кислорода — в крови в наших телах. Попав внутрь, они растут и делятся. Одна бактерия превращается в две, потом в четыре, восемь, удваиваясь каждые двадцать — тридцать минут. Миллиарды их проникают в легкие, сердце, печень и почки. Они даже попадают в голову, проходя сквозь мембрану, окружающую мозг. Где бы ни оказались, они размножаются, удваиваясь и удваиваясь, бесконечное число раз, с невероятной быстротой. Трудно поверить, но если бы приток крови был не ограничен, в результате невероятного процесса удвоения масса микробов за несколько дней разрослась бы до размеров Земли. К счастью для нас, наши тела умирают от того, что эти микроорганизмы поглощают наш кислород, а потом умирают и сами.
— Невероятно.
— Именно. Как вы можете судить по микроскопу на столе, я интересуюсь ими. Фактически я единственный, у кого в больнице есть микроскоп. — Он с гордым видом показывает на инструмент. — Странные симптомы и отсутствие физической травмы навели меня на мысль, что всему виной микроб. Но, анализируя кровь и ткань под микроскопом, я не обнаружил никаких микробов — очевидно, потому, что они слишком малы и не видны даже с помощью моего инструмента.
— У вас есть версия, что стало причиной ее смерти?
— Конечно. Ее состояние — результат воздействия ядовитых испарений.
— Испарений из канализации?
— Да. В Париже живет более двух миллионов человек. В катакомбах под городом на сотни километров протянулись тоннели, по которым текут реки сточных вод. — Он встает и начинает ходить по ограниченному пространству комнаты. — Из клоаки поднимаются вредные испарения. При вдыхании они могут стать причиной смерти.
— Но во всех больших городах…
— Да-да, но в том районе, где жила эта проститутка, несомненно, образовалось уникальное соединение ядовитых веществ.
— И где такое могло произойти?
— В районе Пуавриер, то есть «Перечница», это одно из тех мест, где в ужасной тесноте живут бедняки — можно сказать, как сельди в бочке.
— Значит, по-вашему, запах из водостоков губит людей. Но даже здесь, в этой комнате, запах как из клоаки.
Он улыбается, словно я попала пальцем в небо.
— Это из-за разложения.
— Разложения?
— Разложения ее внутренних органов. — Он отодвигает занавеску.
На столе голое располосованное тело. Я стою словно парализованная, ноги будто приклеены к полу, не могу оторвать взгляда от ужасного зрелища. Я снова вижу Джозефину. Сейчас упаду в обморок. Комната поплыла перед глазами. Следующее, что я помню, — он выводит меня под руку в коридор. После ужасного запаха в комнате воздух в коридоре кажется свежим. Он изливается в извинениях, а я стою, прислонившись к стене, и пытаюсь отдышаться.
— Я так часто имею дело со смертью, что это для меня не имеет никакого значения.
— Доктор, это тело…
— Да, я же сказал, что делал вскрытие.
— Вы говорите, что женщина умерла от канализационных испарений?
— Да, таково мое заключение.
— Вы не находили каких-нибудь следов на ее теле — например, пореза или царапины?
— Нет.
— А как насчет следа от иглы или чего-то в этом роле?
— Следов от иглы? Нет. Почему вы спрашиваете?
— Потому что мне все еще не верится, что она умерла от испарений из клоаки. Я видела ее. Она была в полном здравии. Может быть, она умерла от какого-то яда?
— Яда? — Он смотрит на меня так, словно я лишилась рассудка. — Мадемуазель, как я объяснил, она могла показаться здоровой вам, как человеку несведущему, но это было не так. Все указывает на вредные испарения.
— Как ее звали?
— Симона Дош. Почему вы спрашиваете?
— Из уважения. Я видела ее живой, и не хочу говорить о ней просто как о трупе. — Я задумываюсь на секунду. — Эта «черная лихорадка» еще свирепствует в «Перечнице»?
— Да, но она могла подхватить ее в любом месте.
Он достает карманные часы и хмурит брови, увидев время.
— Мадемуазель, вам нужно уходить. Я ожидаю господина главного инспектора в любой момент.
Сердце у меня подпрыгивает. Я забыла об обещанном визите должностного лица из полиции.
— Да-да. Сделайте мне еще одно одолжение. Скажите ее домашний адрес.
— Мадемуазель, даже не думайте…
— Пожалуйста, я должна спешить.
23
Доктор Дюбуа настойчиво предлагает проводить меня к выходу позади больничного здания, где тела в рогожных мешках с помоста грузят в похоронный фургон.
— Бедняки, умершие от гриппа, — говорит он.
С тяжелым сердцем я торопливо прохожу мимо обездоленных покойников, зная, что только по Божьей воле мы ходим по земле. После того как я останавливаю фиакр и называю адрес, кучер быстрым, но внимательным взглядом окидывает мой респектабельный наряд.
— Мадемуазель, это в Пуавриер.
— Да, мсье, я занимаюсь благотворительностью.
— Бог ты мой! В Пуавриер? Будьте осторожны, милейшая дама: как бы за добрые дела не поплатиться жизнью.
Пока экипаж громыхает по булыжной мостовой, кучер излагает тысячу причин, почему «даме» — леди — не стоит ездить в «Перечницу». Ему невдомек, что я имею некоторое представление о хулиганских районах. Я писала репортажи о нью-йоркских дешевых забегаловках, ночлежках, барах, ломбардах и танцзалах, прозванных «топталками», которые опекали преступники и всякие отщепенцы. Худшая сторона Парижа не может быть более отвратительной, чем Бауэри[28] и Хелз-Китчен.[29]
Должна признать, что самую вескую причину отказаться от поездки в Пуавриер назвал доктор Дюбуа: эпидемия гриппа, приводящего в ужас город, может свирепствовать в этом районе. Тем не менее страх перед болезнью не может остановить меня.
Нутром чувствую, что Симона Дош знала убийцу дольше, чем за несколько минут до своей смерти. Когда я закрываю глаза, перед моими глазами всплывает эпизод, как во время карнавала на улице она машет ему рукой, прежде чем направиться к нему. Это был явно приветственный жест. Мог он чем-то расположить ее к себе, как Джозефину? Если да, то Симона могла с кем-нибудь — подругой, сожительницей по комнате, соседкой — поделиться этим, как Джозефина поделилась со мной. Я бы тогда поговорила с тем человеком.
Что бы там ни говорил доктор Дюбуа, я отказываюсь верить, что она умерла от водосточных испарений. Если бы она заразилась гриппом, то выглядела бы больной и не скакала бы как лошадь за несколько минут до смерти. Что замышляет этот безумец? Возникла новая странная головоломка, и моя интуиция подсказывает, что игра, которую он затеял, принимает дьявольский оборот, но какой?
Фиакр останавливается перед каким-то домом, и кучер показывает, что это тот адрес, что я ему дала. Едва я успела расплатиться и выйти из фиакра, как мне пришло в голову попросить его подождать меня, но он уже далеко и погоняет своих лошадей.
Дальше по улице двое выносят из дома тело, завернутое в плотную ткань. Ноги у меня подкашиваются при мысли, что я вдыхаю смертельную болезнь, но я напоминаю себе, что другие люди на улице дышат тем же воздухом и живы, по крайней мере пока.
Дорожные ремонтные бригады не жалуют этот район, как и извозчики, — мостовая в рытвинах и колдобинах. Дома в трещинах, штукатурка во многих местах обвалилась или опасно свисает. Разбитые окна затянуты материей или кое-как забиты досками. В квартале, где я нахожусь, два кабачка, винный магазин и небольшая лавка, где торгуют овощами и мясом; соотношение зеленого змия к продуктам питания — три к одному.
И мужчины, и женщины на улице кажутся подавленными жизнью. Ловлю на себе их взгляды, хитроватые и злые, и покрепче прижимаю сумочку. Это не бедный рабочий люд, рядом с которым я трудилась в Питсбурге; они значительно ниже рабочего класса — поденщики, мелкие преступники, попрошайки, старьевщики. Одежда у людей обоих полов грубая и поношенная; обувь по большей части — сабо из самой дешевой жесткой кожи.
Черные флаги анархии вывешены в нескольких окнах вдоль улицы.
Места, где бываешь, пробуждают различные чувства. Здесь я испытываю горечь, страдание, боль и гнев. Нищета, пьянство и насилие оставили следы на улице.
У входа в дом, где жила Симона, девочка пяти-шести лет играет с грязной куклой. Ее мать сидит на ступеньках и качает на руках маленького ребенка, напевая колыбельную с закрытым ртом. Она кашляет в лицо ребенку и поднимает голову.
