Йен Пирс - Идеальный обман
— Все правильно, — прервал ее второй чиновник из министерства, который выглядел слегка смущенным, — но речь не об этом. С сожалением должен сообщить, что на самом высоком уровне принято решение не утверждать вас в должности начальника управления.
Флавия оторопела.
— Почему?
— Поскольку подобные решения принимаются строго конфиденциально, мне это известно лишь в общих чертах, — ответил чиновник с сожалением, похожим на искреннее. Было видно, что удовольствия от своей миссии он не получает. — Претензий к вам нет, все годы вы прекрасно работали. Но наверху решили, что управление должен возглавить человек, правильно понимающий политику руководства.
— Что значит «правильно понимающий политику руководства»?
В ответ он лишь слабо улыбнулся.
— Может, руководству не нравится, что я женщина? — усмехнулась Флавия.
— Ни в коем случае. — У чиновника был такой вид, словно он испугался, что Флавия привлечет его к Европейскому суду по правам человека.
Она молчала. Двое из министерства поерзали на стульях, переглянулись. Было ясно, что сценарий этого разговора разработан заранее.
— Мы сознаем, что после года руководства вам будет трудно вернуться в положение подчиненной.
— Вы полагаете, что мне следует уйти?
— Конечно, у вас есть возможность все обдумать, но нам хотелось бы решить вопрос сейчас.
— То есть я должна написать заявление об уходе?
— Мы можем предложить вам два варианта, — сказал старший чиновник после продолжительного молчания. — Первый: занять более высокую административную должность…
— Где?
— В Барии [9].
— Ах вот оно что…
— Если это для вас неприемлемо, то вы можете рассчитывать на крупное выходное пособие…
— Довольно! — прервала его Флавия. — Так, по-хамски, не поступали ни с кем. Решили назначить начальником кого-то другого? Прекрасно. Хотя должна без ложной скромности заявить, что не знаю никого, кто справился бы с этой работой лучше. Но избавляться бесцеремонно, словно меня поймали за руку, когда я запустила ее в кассу, чересчур.
— Мы понимаем, вам неприятно, — произнес старший чиновник, — и искренне сочувствуем. Но нам даны четкие инструкции.
— А все-таки почему я не могу вернуться на свою прежнюю должность, какую занимала при генерале Боттандо?
— Потому что новый начальник скорее всего захочет иметь заместителем своего человека. А положение рядовой сотрудницы вас вряд ли устроит.
Что верно, то верно. Еще при Боттандо Флавия привыкла командовать, и представить себя опять рядовым оперативным работником было невозможно.
— Мне очень не хочется вас огорчать, — сказала Флавия, — но уволить меня с должности вы не имеете права. Дело в том, что я жду ребенка, а по закону беременных женщин, занимающих высокие государственные должности, увольнять нельзя. Начальники попадают под данную категорию. Передайте руководству, что в противном случае их ждет суд, и они его проиграют.
Это известие застало чиновников врасплох. Они посмотрели на Флавию так, будто она объявила, что является дочерью папы римского.
Флавия улыбнулась:
— Я вам тоже искренне сочувствую. Но ничего не поделаешь, женщины и не на такое способны.
— Примите наши поздравления… — побормотал первый.
— Спасибо. — Она встала. — Теперь, видимо, вам придется серьезно обдумать ситуацию. По-тихому избавиться от меня не получилось. Если руководству нужен громкий скандал, пожалуйста.
«Разумеется, это не победа, — размышляла Флавия, возвращаясь к машине. — Я просто выиграла немного времени, чтобы ответить ударом на удар».
Работе отданы двенадцать лет жизни, и вот итог. Неожиданно она почувствовала облегчение. Что хорошего во всем этом? Рутина, неисполнительные подчиненные, необходимость каждое утро читать рапорты о кражах, которые никогда не будут раскрыты, постоянно выбивать у начальства деньги. Она сыта этим по горло. Ей до смерти надоело маневрировать среди чиновников, как эти двое.
Флавия поняла, что сопротивляется только из принципа. Нельзя позволять, чтобы о тебя вытирали ноги. Но сердце к этой работе больше не лежало.
* * *В голове у нее звучала реплика одного из чиновников о правильном понимании политики руководства. Что она значила? Да, ей запретили заниматься расследованием похищения картины Клода Лоррена, а она не подчинилась. Но почему это кого-то взволновало? Ведь соблюдалась строгая секретность. Ее следовало поблагодарить, а не увольнять.
Флавия собиралась пригласить верных людей и рассказать им обо всем. Там, наверху, хотели войны? Они ее получат. Для начала она раскроет секрет похищения картины Клода Лоррена и ее возвращения в музей. Секрет, который знают двое, больше не секрет.
Пока она решила посвятить в это дело троих, которым безоговорочно доверяла. Руководителя оперативной группы Паоло, стажера Коррадо и руководительницу следственной группы Джулию.
— В своем расследовании, — закончила Флавия, — я зашла слишком далеко, и от меня решили избавиться.
— Странно, ведь речь идет лишь о какой-то картине, — удивился Паоло. Настоящими преступлениями он считал только убийства.
Она пожала плечами:
— Очевидно, все пружины этого механизма нам пока не видны.
— В таком случае, — проговорил он, как обычно медленно, — надо копать материал. На Саббатини, на его знаменитого и могущественного родственника. Бывшего. Искать сообщников преступных деяний Саббатини десять, а может, и двадцать лет назад. Все-таки полезно иногда делать людям одолжение. Я знаю одного человека, который мне должен. Позвоню, повыкручиваю руки. В общем, будем стараться. А ты пока не торопись собирать вещи.
У Флавии навернулись на глаза слезы. Казалось бы, освобождается место. В интересах Паоло сидеть и тихо радоваться, а не бросаться на помощь.
— Желательно копнуть также и журналиста Доссони, — сказала она. — Кто снабжает его информацией? Я подумываю о том, не скормить ли ему что-нибудь. Хотя бы немного.
Управляемую утечку информации все одобрили. В данной ситуации это было разумно.
— И еще, — добавила Флавия, — где-то имеется отчет об убийстве жены Ди Ланны. От прессы его утаили, но обязаны были провести расследование. Взглянуть бы на его результаты.
Оставшись одна, она посидела какое-то время, оглядывая кабинет, почти год назад унаследованный от генерала Боттандо. Теперь с ним придется распрощаться. И очень скоро.
Флавия встретилась с Этторе Доссони в маленьком неопрятном баре за Олимпийским стадионом. Как только разговор зашел о серьезном, он предложил пройтись. Это глухое место выбрал Доссони. Когда она ему позвонила, он сказал, что привык действовать осторожно, и современные электронные устройства позволяют делать буквально чудеса. А вблизи стадиона трудно оперировать даже самыми хитрыми штуковинами. Флавия сочла это излишним, но спорить не стала.
Они прогуливались мимо мрачных статуй, воплотивших в крупнозернистом мраморе мужской идеал Муссолини. Доссони оказался полным мужчиной, который почему-то этого не осознавал, видимо, по-прежнему полагая себя молодым и спортивным. Двигался по-мальчишески, размашистым шагом, отчего подрагивали щеки, а на лбу скапливались капельки пота. Воротничок сорочки не сходился на шее.
— Итак, — произнес он, — вы намерены потребовать, чтобы я раскрыл свои источники?
— Нет.
— Тогда чего вы хотите?
— Маурицио Саббатини ваш знакомый. Верно?
Доссони усмехнулся:
— Глупо было бы отрицать. Уверен, вы откопали в каком-то досье.
— Вы такого же низкого мнения о нем, как и остальные?
Доссони задумался, затем отрицательно покачал головой:
— Нет. Кое-какие качества я в нем всегда ценил.
— Например?
— То, что он не был таким дураком, как другие. Наше ядро составляли человек двести, а всего нас было около двух тысяч. Студенты. Мы искренне надеялись свергнуть капитализм. А Маурицио ходил и посмеивался. Порой вставлял реплики, что сделать это не так легко. Мы с важным видом дискутировали на темы революции, а он играл в свои маленькие игры. И в результате оказался прав. Он любил посмеяться.
— А потом перестал.
Доссони кивнул:
— Да. Вы знаете почему.
— Он исчезает из виду почти на двадцать лет, — продолжила Флавия, — и вдруг выдает свой коронный трюк. Вы должны были обеспечить его пиаром. Я права?
— Да. Он заявил, что собирается вызвать большой переполох, как в старые времена. Заклеймить позором лицемерие государства и так далее. Я по-прежнему питал к нему симпатию, но его подход за двадцать лет не изменился. Маурицию остался дешевым памфлетистом.
— Но в печати информация не появилась. Почему?
— Я ждал от него доказательств, что это не пустое бахвальство. Он рассказал мне о картине. Я позвонил вам, и вы ответили, что ничего не знаете. Значит, солгали.
