Дмитрий Лехович - Генерал Деникин
Говоря затем об утомительной и нервной рутине своей жизни в Ставке, Антон Иванович заканчивал письмо следующей фразой: «Все это пустяки. Если… только волна анархии не зальет армии».
3 мая 1917 года
Безропотно несу крест. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской. Политика всегда не честна. Пришлось окунуться в нее, и нужно выйти незапачканным.
14 мая 1917 года
Медленно, но верно идет разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определенно опорочиваю всякую меру, вредную для армии, и в докладах и непосредственно в столицу. Результаты малые. Одно нравственное удовлетворение в том, что не пришлось ни разу поступиться своими убеждениями. Но создал себе определенную репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести - спокойно…Редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве - хамельоны и приспособляющиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко.
Члены Петроградского Совета, не стесняясь, высказывали в разное время и при различных обстоятельствах свое враждебное отношение к офицерству. Например, некий Иосиф Гольденберг прямо сказал французскому публицисту Клоду Анэ: «В тот день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что если мы не разрушим старой армии, то она подавит революцию. Нам приходилось выбирать между армией и революцией. Мы не колебались. Мы выбрали революцию и пустили в ход - я смею сказать - гениально необходимые средства».
Среди затянувшегося перезвона февральских колоколов, радостно твердивших Бог весть в который раз о свободе и завоеваниях революции, Антон Иванович Деникин был одним из первых, который на всю Россию ударил в набат.
Многие нашли моральную опору в нем, в человеке, имевшем гражданское мужество называть вещи своими именами. А гражданское мужество в те дни сопряжено было с немалым риском. При бессилии власти свобода слова приняла своеобразный характер: открыто давалась возможность бросать в народ демагогические лозунги, а малейшая критика действий Совета справа тотчас вызывала обвинение в контрреволюции, что грозило расправой со стороны разнузданной толпы.
Но Деникина эта угроза пока миновала.
Уход Алексеева с поста Верховного Главнокомандующего предрешил судьбу генерала Деникина в Ставке. В Петрограде косо смотрели на его явное несочувствие демократизации армии. Прямота, с которой Деникин высказывал взгляды, не нравилась левым кругам. Его присутствие в Ставке мозолило глаза Исполнительному Комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. Назначение же генерала Брусилова на смену Алексееву устраняло возможность каких-либо колебаний: с Брусиловым Антон Иванович работать не желал. Слишком широка была пропасть, разделявшая их взгляды и принципы.
Генерал Алексей Алексеевич Брусилов (1853-1926) оказался одним из немногих старших начальников, сразу после революции перекрасившихся в республиканцев.
Бывший паж, воспитанный в традициях старой императорской армии, начальник офицерской кавалерийской школы, начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, генерал-адъютант последнего царя, талантливый, строгий и требовательный военачальник, Брусилов, шестидесяти четырех лет от роду, решил делать революционную карьеру. Подлаживаясь к солдатским комитетам и Советам, он проявил себя после переворота крайним оппортунистом. Между Деникиным и Брусиловым не могло быть ничего общего. Оглядываясь на прошлое генерала Брусилова, на его политический пируэт после февраля 1917 года, Антон Иванович, не без чувства брезгливости, высказал свое мнение: нельзя всю долгую жизнь так лгать себе и другим.
Назначение Брусилова Верховным Главнокомандующим и приезд. его в Ставку живо описаны генералом Деникиным. Этот эпизод, сам по себе, быть может, незначительный, интересен, однако, как картинка жизни того времени, как характеристика двух выдающихся русских генералов, пути которых так резко разошлись.
«Назначение генерала Брусилова, - писал А. И. Деникин, - знаменовало собой окончательное обезличие Ставки и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы чисто моральной опоры, которую он видел в прежней Ставке.
Могилев принял нового Верховного Главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных «революционному генералу», которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, пустынный вокзал и строго уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы. Первые же шаги генерала Брусилова, мелкие, но характерные эпизоды еще более омрачили наше настроение. Обходя почетный караул георгиевцев, он не поздоровался с доблестным, израненным командиром их полковником Тимановским и офицерами и долго жал руки солдат - посыльного и ординарца, у которых от неожиданности и неудобства такого приветствия в строю выпали из рук ружья, взятые на караул… Передал мне написанный им собственноручно приветственный приказ армиям для: посылки… на предварительное одобрение Керенскому…
…Мой образ действий, также как и генерала Алексеева, не соответствовал видам Временного правительства, да и совместная работа с генералом Брусиловым, вследствие полного расхождения во взглядах, была немыслима. Я предполагаю, что еще в бытность на Юго-Западном фронте Брусилов дал согласие Керенскому, предложившему на должность начальника штаба генерала Лукомского, И поэтому меня удивил диалог, который произошел между мною и Брусиловым в первый день его приезда:
– Что же это, Антон Иванович! Я думал, что встречу в Вас своего боевого товарища, что будем вместе работать и в Ставке, а вы смотрите на меня волком…
– Это не совсем так: мое дальнейшее пребывание во главе Ставки невозможно, да, кроме того, известно, что на мою должность предназначен уже Лукомский.
– Что? Как же они смели назначить без моего ведома?! Больше ни я, ни он к этому вопросу не возвращались. Я в ожидании заместителя продолжал работать с Брусиловым дней десять. Признаюсь, мне была тяжела в нравственном отношении эта работа. С Брусиловым меня связывала боевая служба с первого же дня войны. Первый месяц в должности генерал-квартирмейстера штаба его 8-й армии, потом два года в качестве начальника 4-й стрелковой дивизии (вначале бригады) в той же славной армии и командиром 8-го корпуса на его фронте. Железная дивизия шла от одной победы к другой и вызывала к себе трогательное отношение со стороны Брусилова и постоянное высокое признание ее заслуг. Вместе с Брусиловым я пережил много тяжелых, но еще более радостных дней боевого счастья - никогда не забываемых, И теперь мне было тяжело говорить с ним, с другим Брусиловым, который так нерасчетливо не только для себя, это неважно, но и для армии терял все обаяние своего имени. Во время докладов каждый вопрос, в котором отстаивание здравых начал военного строя могло быть сочтено за недостаток «демократичности», получал заведомо отрицательное решение. Было бесполезно оспаривать и доказывать. Иногда Брусилов прерывал текущий доклад и взволнованно говорил:
– Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю,
Вопрос о моем назначении его занимал более чем меня. Я отказался высказывать свои пожелания, заявив, что пойду туда, куда назначат. Шли какие-то переговоры с Керенским. Брусилов мне раз сказал: они боятся, что, если вас назначить на фронт, вы начнете разгонять комитеты.
Я улыбнулся:
– Нет, я не буду прибегать к помощи комитетов, но и трогать их не стану!
Я не придавал никакого значения этому полушутливому разговору, но в тот же день через секретаря пришла телеграмма Керенскому приблизительно такого содержания: переговорил с Деникиным. Препятствия устранены. Прошу о назначении его Главнокомандующим Западным фронтом».
В очередном письме к невесте генерал Деникин коснулся этого вопроса:
«Ныне отпущаеши… хоть и не совсем. Временное правительство, отнесясь отрицательно к направлению Ставки, пожелало переменить состав ее. Ухожу я, вероятно, и оба генерал-квартирмейстера. Как странно: я горжусь этим. Считаю, что хорошо. Мало гибкости? Гибкостью у них называется приспособляемость и ползанье на брюхе перед новыми кумирами. Много резкой правды приходилось им выслушивать от меня. Так будет и впредь. Всеми силами буду бороться против развала армии».
Тем не менее назначение генерала Деникина все же состоялось. Он стал Главнокомандующим Западным фронтом.
Перед самым его отъездом из Могилева приехала туда навестить генерала Ксения Васильевна Чиж. В своем дневнике она писала, что в Ставке всем сразу стало известно о приезде невесты начальника штаба Верховного Главнокомандующего и что «молодые офицеры умирали от любопытства». А Антона Ивановича «до боли смущало положение жениха, которое ему казалось неуместным в его годы, при его сединах и солидном положении».
