Борис Акунин - Любовница смерти
Ну а я, естественно, буду присматривать за этой «палатой № 6». Если, Просперо в ней главный врач, то я (ха-ха) главный смотритель.
Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении,
ZZ
В ночь с 4 на 5 сентября 1900.
Глава третья
I. Из газет
Лавр Жемайло
ДРУГОГО — НЕ ДАНО? Памяти Лорелеи Рубинштейн (1860—1900)Склоните головы те, кому дорога отечественная словесность. Уверен — вас переполняет не только скорбь, но и иное, еще более мрачное чувство: недоуменное отчаяние. Яркая звезда, озарявшая небосклон российской поэзии на протяжении последних лет, не просто угасла — она угасла трагически, упала, прочертив по нашим сердцам кровавую борозду.
Самоубийство всегда ужасно воздействует на тех, кто остался. Уходящий словно отталкивает, отвергает Божий мир и вместе с ним всех нас, в нем обретающихся. Мы более не нужны и не интересны ему. И во сто крат чудовищней, когда таким образом поступает литератор, чья связь с духовной и общественной жизнью, казалось бы, должна быть особенно крепка.
Бедная Россия! Ее Шекспиры и даты словно отмечены роковой печатью: кого не сразит пуля врага как Пушкина, Лермонтова или Марлинского, тот норовит сам свершить над собой зловещий приговор судьбы.
Вот и еще одно звонкое имя прибавилось к мартирологу российских литераторов-самоубийц. Мы только что отметили горький юбилей — четверть века кончины графа А. К. Толстого и искрометного Василия Курочкина. Эти отравились. Благородный Гаршин бросился в пролет лестницы, отчаявшийся Николай Успенский перерезал себе горло тупым ножиком. Каждая из этих утрат словно незаживающая рана на теле нашей литературы.
И вот теперь женщина, поэтесса, которую называли «русской Сафо».
Я знал ее. Я был средь тех, кто свято верил в ее талант, расцветший в зрелом возрасте, но суливший еще столь многое.
Причина, побудившая Лорелею Рубинштейн взяться за перо в том возрасте, когда первая молодость уже осталась позади, известна: смерть от чахотки горячо обожаемого мужа, покойного М. Н. Рубинштейна, которого многие помнят как благороднейшего и достойнейшего человека. Бездетная и лишившаяся единственного дорогого существа, Лорелея нашла спасение в поэзии. Она открыла нам, читателям, свое знойное, исстрадавшееся сердце — открыла безоглядно и даже бесстыдно, потому что искренность и подлинное чувство не ведают стыда. Впервые в русской поэзии устами женщины так смело заговорили чувственность и страсть — естественные порывы, после смерти любимого супруга уже не находившие иного истока кроме стихов.
Провинциальные барышни и девочки-гимназистки тайком переписывали эти пряные строки в заветные альбомы. Бедняжек ругали, а подчас и наказывали за увлечение «безнравственной» поэзией, которая ничему хорошему не научит. Но что стихи! Теперь Лорелея подала романтичным, томящимся от нерастраченных чувств девицам куда более страшный и соблазнительный пример. Боюсь, что найдутся многие, кому захочется списать уже не стихи поэтессы, а ее страшный финал…
Мне достоверно известно, что она состояла среди «Любовников Смерти». Ее знали там под именем Львица Экстаза. В последние недели мне посчастливилось узнать эту поразительную женщину ближе и стать невольным свидетелем огненного падения ослепительной звезды.
Нет, я не был с нею в тот непоправимый миг, когда она приняла смертельную дозу морфия, но я видел, что она гибнет, безвозвратно гибнет. Видел — и был бессилен. Недавно она по секрету сообщила мне, что «Царевич Смерть» подает ей тайные знаки и что ей уже недолго осталось терзаться жизнью. Кажется, она сообщила об этом не мне одному, но окружающие сочли признание плодом ее неукротимой фантазии.
Увы, фантазии способны порождать фантомы: жестокосердный царевич пришел за Лорелеей и увел ее от нас.
Перед тем, как переместиться из жизни в историю литературы, Львица Экстаза, как это принято у «Любовников Смерти», оставила прощальное стихотворение. Сколь мало в этих сбивчивых, нетерпеливых, окончательных строках цветистой пряности, так пленявшей почитательниц!
Ну всё, пора, меня уже зовут.
Увидимся позднее — не мешайте:
Мне надо что-то вспомнить напоследок.
Но что? Но что?
Ума не приложу.
Все спуталися мысли. Всё, пора.
Что будет за последним окоёмом,
Спешу узнать.
Вперёд!
Царевич Смерть,
Приди в кроваво-красном облаченьи,
Подай мне руку, выведи на свет,
Где буду я стоять, простерши руки,
Как ангел, как судьба, как отраженье
Себя самой.
Другого — не дано.
Каковы прощальные слова! «Другого — не дано». Вам не страшно, господа? Мне — так очень.
«Московский курьер» 7 (20) сентября 1900 г.
1-ая страница
II. Из дневника Коломбины
"Все-таки мне ужасно повезло, что я уйду из жизни в год, являющий собою рубеж между старым и новым веком. Я словно бы заглянула в приоткрывшуюся щелку и не увидела там ничего, заслуживающего моего внимания настолько, чтобы открыть дверь и войти. Я остановлюсь на пороге, взмахну крыльями и улечу. Ну вас с вашими синематографами, самоходными экипажами и туниками à la grecque (по-моему, чудовищная пошлость). Живите в двадцатом веке без меня. Уйти и не обернуться — это красиво.
Кстати о красоте. Наши очень много о ней рассуждают и даже возводят ее до высоты абсолютного мерила. Я, в сущности, придерживаюсь того же мнения, но тут вдруг задумалась: кто красивей, Просперо или Гэндзи? Они, конечно, очень разные, и каждый в своем роде эффектен. Девять женщин из десяти, вероятно, скажут, что Гэндзи «интереснее», да к тому же и много моложе (хотя он тоже сильно пожилой, лет сорок). А я без малейших колебаний предпочту Просперо, потому что он… значительнее. Когда я с Гэндзи, мне спокойно, ясно, иногда бывает и весело, но «трепет без конца» охватывает меня лишь в присутствии Дожа. В нем есть волшебство и тайна, и это весит побольше, чем внешняя красивость.
Хотя в Гэндзи, конечно, тоже немало загадочного. В течение нескольких дней он трижды сыграл со Смертью в рулетку (если считать первые два раза — на револьверном барабане) и остался жив! Поистине поразительна история с медицинской каретой, по случайности проезжавшей вдоль бульвара в тот самый момент, когда Гэндзи лишился чувств от отравленного вина!
Очевидно, все дело в том, что в этом человеке слишком много жизненной силы, а расходует он ее скупо, держит в себе.
Вчера заявил:
— Я не возьму в толк, Коломбина, с чего это вам белый свет так уж не мил? Вы молоды, здоровы, румяны, да и натурой вполне жизнерадостны, хоть и напускаете на себя инфернальность.
Я ужасно расстроилась. «Здорова, румяна» — и только? С другой стороны, как говорится, нечего на зеркало пенять. Он прав: мне не хватает утонченности и гибельности. И все же с его стороны говорить такое было очень неделикатно.
— А вы сами? — парировала я. — Вы, помнится, так возмущались Дожем и даже грозились разогнать весь наш клуб, а сами всё ходите и даже вон травиться пытались.
Он ответил с серьезным видом:
— Я обожаю все таинственное. Тут, милая Коломбина, чересчур много загадок, а у меня от загадок начинается род чесотки — никак не успокоюсь, пока не дойду до подоплеки. — И вдруг предложил. — А знаете что? Давайте порешаем этот ребус вместе. Насколько мне известно, других занятий у вас всё равно нет. Вам это будет полезно. Глядишь, в разум войдете.
Мне не понравился его менторский тон, но я подумала про необъяснимое самоубийство Офелии, вспомнила Лорелею, без которой наши собрания словно утратили половину красок. Да и верно, сколько можно сидеть в четырех стенах, дожидаясь наступления вечера?
— Хорошо, — сказала я. — Ребус так ребус. Когда начнем?
— Да прямо завтра. Я заеду за вами в одиннадцать, а вы уж будьте любезны к этому времени состоять в полной маршевой готовности.
Не пойму одного: влюблен он в меня или нет. Если судить по сдержанно-насмешливой манере — нисколько. Но, может быть, просто интересничает? Действует в соответствии с идиотским поучением: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Мне, конечно, всё равно — ведь я люблю Просперо. А всё-таки хотелось бы знать.
Взять завтрашнюю экспедицию — зачем она ему? Вот где истинная загадка.
Ладно. Пускай г-н Гэндзи решает свой ребус, а я решу свой".
* * *Назавтра в одиннадцать отправиться не получилось — и вовсе не из-за того, что хозяйка квартиры проспала или, скажем, не успела приготовиться. Напротив, Коломбина поджидала принца Гэндзи в совершенной готовности и полном снаряжении. Малютка Люцифер был накормлен, напоен и пущен пошуршать травкой в большом фанерном ящике, а сама Коломбина надела новый впечатляющий наряд: бедуинский бурнус с бубенчиками (полночи их пришивала).
