Ничего святого.Смерть на брудершафт. - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Он увидел серые, неопрятные улицы, по которым тарахтели грязные автомобили, носились рысью бесчисленные ординарцы, по тротуарам спешили замотанные офицеры всех родов войск. Хаотическое движение и шум возрастали по мере приближения к центру этого города-штаба. Полковник Назимов поджидал Романова у входа в вокзал. Попасть внутрь без сопровождающего или специального пропуска было невозможно.

— Всех из поезда почему-то высадили на «Сортировочной», пришлось добираться пешком, — объяснил Алексей, извиняясь за опоздание.

Начальник охраны успокоил его: таков общий порядок, продиктованный соображениями безопасности. На «Могилев-I» кроме царских поездов пропускают только салон-вагоны командующих фронтами, по вызову из Ставки.

— Кроме царских? Разве он не один?

— Их два, литерный «А» и литерный «Б». В первом — его величество, ближайший круг и штат обслуживания. Во втором — остальные чины свиты, смена конвойцев и мы, телохранители.

— Охрана и царь находятся в разных поездах? — недоверчиво переспросил поручик.

— Разумеется, при государе всегда состоит дежурный наряд, но основной контингент следует отдельно. — Назимов вздохнул. — Мне это тоже не нравится. Но такова воля государя.

Поручик принял это к сведению, никак не прокомментировав. Просто достал блокнотик, сделал первую запись. Намерения у Алексея были такие: в минимальные сроки составить анализ, дать все необходимые рекомендации и скорее назад, в Питер. Наше дело — честно прокукарекать, а там хоть не рассветай, коли у вас тут меры безопасности определяет «воля государя».

Однако по мере приближения к месту изначальный скептицизм контрразведчика несколько смягчился. Там, куда не достигал взор самодержца, Назимов распорядился по-своему, и распорядился неплохо.

Царские поезда стояли в специально выстроенном ответвлении путей, параллельно, и были оцеплены тремя кольцами дозоров, на внешнем периметре находившихся в пределах прямой видимости друг от друга, на среднем — с двадцатиметровыми интервалами, на ближнем вообще стояла сплошная цепь. Документы проверялись трижды, причем попасть внутрь оцепления могли только лица из специального списка, который несколько раз в день обновлялся лично начальником дворцовой полиции. В первом кольце дежурили лейб-жандармы, во втором солдаты Сводного гвардейского полка, в третьем — казаки личного его величества конвоя.

У всех трех караульных начальников оказалась фотография поручика Романова, временно прикомандированного к «Особому железнодорожному отряду», как официально назывался объект.

Наконец оба офицера оказались в голове двух совершенно одинаковых составов, каждый из шести вагонов, внешне неотличимых один от другого: все выкрашены синим лаком с золотой полосой по линии подоконников, над каждым окошком сверкающий императорский герб, крыши пятнистые, светлосерые — очевидно, в целях маскировки на случай авианалета.

Здесь полковник Алексея удивил.

— Вот этот — «А», царский, — показал Георгий Ардалионович на левый поезд, вдруг задумался — поправился. — Нет, царский справа. Забыл, час назад я велел поменять их местами. Обычная предосторожность. Что удивляетесь? Поезда снаружи, как близнецы. В том и смысл. Сам, бывает, путаюсь. Вражеские агенты-наблюдатели никогда не должны быть уверены, что мимо них проехал именно царский состав. В пути порядок движения все время меняется. А внутри, конечно, всё устроено по-разному. В литерном «А» назначение вагонов следующее…

Оба мощных паровоза, вероятно следуя профилактическому графику, одновременно выбросили вверх столбы пара, и полковнику пришлось сделать паузу.

В тихом месте

На дальних подступах к Могилеву, за ремонтными мастерскими Петербургско-Одесской железной дороги, за грузовыми складами и паровозным депо, стояла двухэтажная постройка скучного красного кирпича, с чугунным крыльцом, с облупленными дверями, а на дверях вывеска, тоже облупившаяся: «Могилевское техническое железнодорожное училище». В мирное время здесь обучали машинистов, механиков, старших обходчиков, а в военную годину школа закрылась, и здание использовалось время от времени, по разным краткосрочным железнодорожным надобностям.

К примеру, на эту неделю бывшее училище арендовали какие-то «Курсы просвещения паровозных бригад» под эгидой «Союза земств и городов» — честь по чести, с предоставлением соответствующего разрешения от министерства, внесением установленной платы через банк и неустановленной (так называемого «барашка в бумажке») лично господину начальнику участка, чтобы не докучал проверками. Он и не докучал, потому что «барашек» был упитанный.

Если бы все же какому-нибудь скучающему от безделья инспектору вздумалось поинтересоваться, соответствует ли использование арендуемого помещения заявленной цели, ничего подозрительного визитер бы не обнаружил.

В классе за партами сидели несколько мужчин обыкновенной мастеровой наружности, а на доске чертил мелом чиновник в потрепанном, но опрятном вицмундирчике — губернский секретарь Епиходов, и соответствующий документец имеется.

Единственное, что могло бы показаться странным постороннему человеку, это присутствие в классе, среди взрослых пролетариев, щуплого подростка-китайчонка, но на это у преподавателя был готов ответ: шустрый мальчуган, круглый сирота, ужасно старательный — у кого поднимется рука отстранить такого от света науки?

На самом деле недомерок (агентурная кличка Вьюн) был тридцати лет от роду и равнодушен ко всем наукам кроме разве что фармакологической, но и то в очень узком ее ответвлении. Неизвестно, был ли малыш сиротой, но зато отлично умел делать сиротами других малюток.

В операции, разработанной фальшивым Епиходовым, китайцу отводилась первая роль.

Из старых кадров Зепп еще взял с собой смешливого толстяка Балагура, мастера на все руки. Ну и, конечно, старину Тимо, куда ж без него.

Все остальные были присланы начальством — оставалось надеяться, что с умом. Команда подобралась невероятной этнической пестроты, прямо всяк сущий в ней (то есть в России-матушке) язык.

Майор к людям пока приглядывался, решал, где кого использовать. Кое-что уже начинало проясняться.

Для функции связного лучше всего подходит Ворон, потому что хладнокровен, скор умом и, главное, стопроцентный русак, что для передвижений в особой зоне и прифронтовой полосе немаловажно. Из досье Зепп знал: анархист, враг тирании. Бедной тирании не позавидуешь. Лицо у Ворона каменное, никогда не улыбающееся, взгляд мертвый, фанатичный. Не приведи бог, если такой субъект задумает устроить покушение на кайзера. Но на данном отрезке времени цели сторон совпадали, а кто тут кого больше использует: германская разведка анархиста или он ее, в сущности, не столь важно.

Не отличался особенной живостью и Финн (это и кличка, и национальная принадлежность). Белобрысый, белоглазый, чисто выбритый, бесстрастный. Судя по неподвижности взгляда, тоже раб Идеи. Идейные — они в деле очень полезны, только нужно уметь с ними обращаться. Особенно надежны в употреблении зелоты северного замеса. В их медлительных душах горит ровный пламень, который не ко времени не вспыхнет и внезапно не погаснет. Коли в этакую каменную башку втемяшилось кредо, то уж навсегда. Примечательно, что Финна немецкие скауты выудили аж в Соединенных Штатах, где тот скрывался от Охранки целых двенадцать лет. (Тут кстати вспомнить двух других пассионарных репатриантов-американцев, которые прикончили итальянского и греческого монархов.)

Таким образом, в группе имеются гордый внук славян и финн. Тунгуса и друга степей калмыка, правда, нет, зато есть еврей, поляк и украинец. Этих Зепп до сих пор еще себе не растолковал.

Маккавей (наверняка сам выбрал себе героическую кличку) черноволос и крючконос, никаких сомнений относительно национальности. Должно быть, человеку с такой внешностью при гордом характере нелегко жить в юдофобском государстве. Согласно досье, Маккавей к легкой жизни никогда и не стремился. Бывший командир отряда еврейской самообороны, вооруженное сопротивление аресту, долгая жизнь по чужим документам. Человек с походкой и повадками ночного зверя: всё время настороже, чуть что — шерсть дыбом и когти наружу, а взгляд недоверчивый, постоянно перемещающийся в предчувствии опасности.