Кэтрин Джинкс - Инквизитор
Форт показался внезапно, поскольку, чтобы достигнуть его, приходится подниматься по склону крутого холма, срезанного поверху и образующего треугольное плато. И на этом плато, в окружении высоких вершин, расположен форт. Он стоит посреди заросшего пастбища, довольно далеко от края площадки, где кончается тропа. И потому сокрыт от глаз путника, пока тот не заберется наверх.
Тогда взгляду его предстают развалины каменной стены вдалеке, с зияющим проломом на месте ворот. Внутри находится нечто вроде двора, который окружает не укрепленную башню, но очень большой и запущенный дом. Хотя кровля почти везде обвалилась, в подтверждение того, что дом обитаем, в небо над ним поднимался дымок. Человеческое присутствие выдавали и куры, бродившие по разбитому двору, и одежда, развешанная на низкой стене, которая, вероятно, когда-то принадлежала амбару — прежде чем он развалился. Остатки других построек все еще были видны у наружной стены. Без сомнения, эта ферма некогда была богатым и процветающим хозяйством.
Что она представляла собой на тот момент, я затруднился определить с первого взгляда. Несмотря на признаки обнищания, она не имела позорного облика приюта прокаженных или пастушьей хижины. Одного взгляда было достаточно, чтобы заметить, что кто-то метет двор вокруг дома и усердно возделывает сад, растущий у южной стены. Куры были откормленные. Вокруг не было ни старых костей, ни ореховой скорлупы под ногами, ни запаха нечистот. Более того, воздух был наполнен ароматом разнообразных трав, разложенных сушиться на солнце. Он благоухал той непостижимой, почти ликующей свежестью, которая, кажется, происходит от близости гор.
Я как раз отмечал все это, когда из дома вышла женщина, очевидно привлеченная производимым нами шумом. Не желая испугать ее, я спешился поодаль и направился к ней пешком, в сопровождении отца Поля. Я сразу догадался, что это не та молодая женщина, о которой говорилось в письме отца Августина. Она, вероятно, была почти моей ровесницей — и особой весьма миловидной, быть может, даже самой привлекательной из тех матрон, что я встречал за многие годы, хотя ее никак нельзя было назвать красавицей. В ее густых черных волосах блестела седина, у нее была высокая прямая и внушительная фигура, тонкие черты удлиненного лица и спокойный, но критический взгляд (пред коим не оправдается ни один из живущих[53]). Только кожа ее была воистину прекрасна, белая, точно небесные одежды мучеников. Ее опрятность, уверенная грация ее позы и даже ее прическа — все это преображало действительность, так что там, где я ранее приметил грязь и запустение, теперь я видел величественный горный пейзаж, ухоженные овощные гряды, красочный узор искусного плетения — на одеяле, расстеленном под упомянутыми мной травами. И хотя она казалась чужой в этом месте, само ее присутствие возвышало и облагораживало его, так что предметы вокруг смотрелись по-иному, изменялись, как изменяются в наших глазах лоскут или щепка от прикосновения святого. Нет, нельзя сказать, что в этой женщине было что-то от святой, — совсем наоборот! Я просто хочу передать впечатление, которое на меня произвела ее внешность и то, что она родилась и воспитывалась среди людей, привыкших к роскоши и красивым вещам.
И несмотря на это, она была одета очень скромно и руки ее были выпачканы грязью.
— Отец Поль! — воскликнула она и затем с поклоном обернулась ко мне. Кюре начертал крест в воздухе поверх ее головы, благословляя ее.
— Иоанна, — сказал он, — это отец Бернар Пейр из Лазе.
— Добро пожаловать, отец мой.
— Он хочет побеседовать с тобой об отце Августине.
— Да, я понимаю. — У вдовы, ибо это была она, был очень приятный, мягкий мелодичный голос, странно контрастировавший с прямотой ее взгляда. Голос монахини и глаза судьи. — Пойдемте.
— Как Виталия? — поинтересовался отец Поль, пока мы шли к дому. — Ей не лучше?
— Совсем не лучше.
— Значит, мы должны молиться, много молиться.
— Да, отец Поль, я молюсь. Входите, пожалуйста.
В дверях с северной стороны дома она отдернула занавеску и посторонилась, пропуская нас вперед. Признаться, я нарочно слегка задержался, из-за промелькнувшей у меня мысли, что за дверью может поджидать меня притаившийся убийца. Однако отец Поль не имел подобных страхов, оттого, наверное, что все в его приходе ему было хорошо знакомо. Он решительно направился в дом и, переступив порог, поприветствовал невидимого хозяина — все сошло тихо и мирно.
Тогда и я последовал за ним, подгоняемый присутствием вдовы.
— Виталия, я привел друга отца Августина повидать тебя, — говорил отец Поль. В тусклом свете я различал низкую кровать или лежанку, над которой склонился кюре, и на ней — сухую и скрюченную фигуру старухи. В дальнем углу комнаты, которая оказалась довольно просторной, стояла жаровня. Поскольку очага не было видно, я догадался, что кухней в доме не пользуются, а здесь ранее находилась спальня или кладовая.
Едва ли в комнате имелась какая-то мебель — только старухина кровать, стол, сооруженный из двери, источенной червем, и двух обтесанных камней, да несколько скамей той же конструкции. Но я заметил много кухонной утвари, которая была, насколько я мог судить, хорошей выделки, так же как постельное белье, посуда для хранения припасов и сама жаровня. Еще я заметил книгу. Она находилась на кухонном столе, словно чашка или кусок сыру, и неодолимо притягивала меня к себе. Большинство моих знакомых доминиканцев не способны равнодушно пройти мимо книги, а вы не отмечали этого?
Украдкой взяв книгу, я стал ее рассматривать и с удивлением обнаружил, что это труд аббатисы Хильдегард из Бингена в переводе на местное наречие. Я сразу узнал этот текст — переписанный небрежной рукой, неполный, без названия, потому что знал труды Хильдегард. Слова, которые я прочитал, нельзя было спутать ни с какими другими: «Видения, посетившие меня ни во сне, ни в безумии, бывшие ни в моих плотских глазах, ни в ушах и ни в местах скрытных; но, будучи в духе бодром и бдительном, глазами души и ушами ее, я приняла их открыто и согласно воле Господа». Отвратительный перевод!
— Чья это книга? — спросил я.
— Это книга Алкеи, — отвечала вдова с улыбкой. — Алкея умеет читать.
— Вот оно что. — Я почему-то предполагал, что это она знает грамоту. — И где Алкея?
— Алкея с моей дочерью, собирает хворост.
Я был разочарован, ибо хотел увидеть дочь, которая, по моим предположениям, и была той самой молодой особой из письма отца Августина. Но и мать сможет рассказать мне хоть что-то.
Итак, я выразил желание поговорить с ней наедине, чтобы обсудить вопросы, касающиеся отца Августина и его смерти.
— Мы можем поговорить в спальне, — ответила она. — Идемте сюда.
— А я останусь с Виталией, — предложил отец Поль. — Мы помолимся Господу в милосердии Его. Хочешь, Виталия?
Согласилась ли Виталия или нет, кивнула или покачала головой, я никогда не узнаю, потому что я оказался в спальне ранее, чем кюре успел закончить. Очевидно, что прежде эта комната могла похвастаться навесными дверьми и ставнями, но все следы их давно исчезли; пустые проемы скрывались теперь за отрезами дешевой ткани, прибитыми к деревянным перемычкам. В комнате находились три убогих ложа из соломы и один резной и расписной сундук для приданого, редкой красоты. Я с любопытством его рассматривал.
— Это мой, — объяснила вдова. — Я привезла его сюда.
— Он очень красивый.
— Его сделали в Агде. Где я родилась.
— Значит, вы прибыли сюда из Агда?
— Из Монпелье.
— Да? Я изучал богословие в Монпелье.
— Я знаю. — В ответ на мой удивленный взгляд она добавила: — Отец Августин рассказывал мне.
Я взглянул на нее внимательнее. Она стояла, сложив руки на поясе, и наблюдала за мной с интересом и без тени страха. Ее поведение озадачивало меня. Это было так непохоже на то, как ведут себя женщины, столкнувшись с представителем Святой палаты, и при этом без всякого намека на дерзость или враждебность.
— Дочь моя, — сказал я, — отец Августин посещал вас здесь много раз, и я уверен, что вы о многом переговорили. Но с какой целью он к вам приезжал? Ведь за духовным наставлением вы могли обратиться к отцу Полю?
Вдова вначале, кажется, задумалась, а потом ответила:
— Отец Поль очень занят.
— Но не более, чем был занят отец Августин.
— Верно, — согласилась она. — Но отец Поль не сведущ в законах.
— В законах?
— Я веду имущественный спор. Отец Августин помогал мне советом.
Она говорила с большой осторожностью и явно лукавила, но я, как всегда в подобных случаях, всем видом выказывал ей свое расположение.
— Какого рода этот имущественный спор? — спросил я.
— Ах, отец мой, мне неловко отнимать у вас время.
