Кэрри Гринберг - Талант марионетки
– Но я играю завтра в «Барабанах»!
– Значит, сразу после них, – пожал он плечами и направился к двери.
Жюли обессиленно опустилась на край сцены. Ноги отекли и страшно гудели, ведь она провела целый день, стоя на этой маленькой сцене, почти не двигаясь, лишь иногда делая пару шагов в сторону. Деревянные доски поскрипывали, и она старалась меньше шевелиться, чтобы не слышать этого раздражающего звука. Но сейчас ее мало заботили и ноги, и пустой желудок, и тяжелая от усталости голова. Она думала, что заплачет, но слезы не шли, да и какие у нее причины для слез! Ей дали шанс, и вместо бессмысленных страданий и жалости к себе она должна им воспользоваться. У всех болят ноги, все устают, но она видела, как держалась на сцене Мадлен, какой веселой и легкой оставалась до самого конца Аделин, у которой через пятнадцать минут после репетиции начинался спектакль, как ни на мгновение не выходил из образа Марк Вернер, как блистал остроумием Себастьен… Жюли до боли сжала кулаки, и острые ногти с облезшим красным лаком впились в ладонь. Она медленно поднялась и направилась к выходу.
Ей даже не хотелось идти в гримерную, чтобы одеться.
– Жюли! – раздался веселый голос Сесиль, и девушка вздрогнула от неожиданности: она была уверена, что комната пуста. Но в углу около радиоприемника примостились две актрисы. Сесиль полулежала на диване, опершись рукой на подлокотник, а Николь сидела на стуле, склоняясь к аппарату. На полу Жюли с удивлением увидела почти доеденный кремовый торт, обертки из-под конфет и початую бутылку дешевого сладкого вина.
– Привет. Что вы здесь делаете? Или вы сегодня не играете? – устало спросила Жюли, снимая плащ с гвоздя.
– Олимпийский чемпион Пааво Нурми объявил сегодня в Хельсинки, что отправляется в тур по Соединенным… – доносилось сквозь хрипящие радиопомехи. Сесиль быстро подкрутила колесико, и голос в черной трубе утих.
– Не уходи! – окликнула ее Николь и задорно подмигнула. – Лучше съешь кусочек!
Жюли неуверенно покачала головой, но все же присела и откинула голову на спинку потертого дивана, заваленного всевозможным хламом. Пружина надрывно скрипнула и прогнулась.
– Угадай, что мы празднуем! – Сесиль вся светилась от счастья. Она высоко подняла бокал и объявила: – Дежарден утвердил меня на роль служанки Реганы в «Короле Лире»! Теперь я буду там вместе с тобой и Николь… разве не здорово? А Буше обещал рассмотреть меня на роль в какой-нибудь новой постановке!
– Поздравляю, – безучастно ответила Жюли и закрыла глаза.
Сесиль запустила руку в ее новые, непривычно короткие волосы и взлохматила их:
– А ну-ка, рассказывай, что творится в этой маленькой серьезной головке?
– Я просто устала. – Она попыталась безучастно отмахнуться, но вместо этого больно прикусила губу, чтобы не заплакать. Сколько можно?! Из-за тяжелой репетиции, из-за усталости, из-за нечуткости режиссера… Прежде она никогда не плакала, даже в детстве, когда больно разбивала коленки, сорвавшись с яблони или побежав за соседским котом. Более того, она всегда считала свою жизнь счастливой, и наивысший пик этого счастья, заставивший сердце застыть перед тем, как вновь забиться быстрее, настал, когда она узнала о приглашении в парижский театр. Но последние дни она жила на пределе возможностей. Она уже ничего не хотела, и вся былая уверенность в себе куда-то подевалась.
– На, выпей! – Сесиль протянула ей стакан, и Жюли осушила его одним махом. Теплая сладость разлилась по телу, но легче на душе не стало.
– Я правда очень устала, – повторила Жюли. Ей показалось, что она может заснуть прямо здесь на полу в неудобной позе и проспать целую вечность. – Это так тяжело…
– Ты же была актрисой в своем… – Николь попыталась припомнить название города, но бросила это бесполезное занятие.
– Там все было по-другому! – запротестовала Жюли.
Воспоминания о Бурже, которые она гнала от себя прочь, накатили на нее приятной волной. Маленькое здание театра Модерн на бульваре Орон когда-то стало ей вторым домом, а все его сотрудники, начиная от руководителя мсье Жиллара и заканчивая консьержем, были ее друзьями. В труппе едва ли насчитывалось пятнадцать человек, зато они были большой крепкой семьей. Жюли перебирала в памяти все дорогие ее сердцу моменты.
Она вспомнила, как они праздновали день рождения Жиллара в его квартире: набилось не менее тридцати человек, помимо актеров здесь были музыканты, сценаристы, секретарь директора, и они сидели до самого утра в тесной гостиной и пели под гитару веселые куплеты. Жюли было так хорошо и легко в ту ночь…
В другой раз они дурачились на сцене с Венсаном, игравшим Ромео. Юноша был трогательно в нее влюблен и каждый день дарил букет полевых цветов, сорванных где-нибудь по дороге. Каждый вечер они вяли, но это его не расстраивало, и он вновь тащил ей тонкие надломленные стебельки. Когда она уезжала, он сжал ее в объятиях так сильно, что ребра едва не треснули, и никак не мог отпустить; они все стояли на пороге театра, а Венсан никак не решался ее поцеловать, хоть и страстно этого хотел. Целовал ее другой, но почему-то воспоминаний о его губах у нее не осталось.
И самое сладкое воспоминание – ее первая крупная роль. Она была Джульеттой, наивной и решительной, стояла в белом длинном платье на балконе и мечтала вслух о своем возлюбленном. Зал смотрел только на нее, и звон аплодисментов на поклонах грозил обвалить потолок. Сколько там было зрителей? Сотня или чуть меньше? Разве можно сравнить тот маленький зал с Театром Семи Муз? Одни только друзья и знакомые семьи Дигэ составляли не менее половины зрителей, но как искренне все они радовались успеху Жюли! Ее встречали с цветами на выходе, а потом отец повел ее в самый дорогой ресторан Буржа, отметить успех. Стоит ли мечтать о таком в Париже?
– Да ладно, – бросила Николь. – Все везде одинаково, ты просто еще не привыкла!
Как странно это было слышать от такой молодой девушки! Николь была младше Жюли на пару лет, а выглядела и вовсе сущим ребенком с ее белокурыми локонами и пухлыми розовыми губками. Лишь ее взгляд, когда она смотрела на подруг, был уверенным и даже чуть насмешливым.
– А ты помнишь Клоди Синьяк? Она тоже все время жаловалась, как ей, дескать, тяжело… А ведь в ведущие актрисы выбилась, – вдруг вспомнила Сесиль. – Играла шикарно, все ее обожали, и все равно иногда вечерами она плакала, прямо как Жюли сейчас.
– Я не плачу! Что за Клоди? Я ничего не слышала о ней.
Обе девушки недоверчиво посмотрели на нее.
– Она очень быстро продвинулась в театре, делила гримерную с Аделин, и в этом сезоне должна была играть Корделию и фру Линне, но она, – Сесиль поперхнулась и в несколько поспешных глотков допила вино, – она решила уйти.
– И где она теперь? – Жюли подложила руки под шею и поудобнее прислонилась к дивану.
– О, она нас покинула, так печально, – проговорила Николь и качнула свой хорошенькой белокурой головкой. В голосе ее не было ни следа сожаления.
– Представляешь, после самого последнего спектакля у нее перепутались ленты на шнуровке, – перебила Сесиль. – Это было ужасно сложное платье. Клоди сама настояла: раз уж это ее последний выход, пусть на ней будет что-нибудь особенное, – девушка хихикнула. – Она перед спектаклем постоянно на примерке торчала, хотела, чтобы все было идеально. – Николь фыркнула, а Сесиль продолжила: – Они с Жаннет там такого понапридумывали, что наряд вызвал настоящий фурор! Столько лент и завязок, что она, должно быть, полчаса тратила, чтобы его надеть! Клоди после поклонов ушла переодеваться, но не справилась со всеми веревками и тесемочками. Ее только на следующее утро нашли удушенной в своем же платье!
Жюли сглотнула:
– То есть…
Николь раздраженно махнула рукой:
– А платье красивое было. – Она разлила остатки вина из бутылки и подняла стакан в шутливом тосте: – Давайте лучше выпьем за Сесиль! У нее новая роль, новая помада и новый ухажер!
– Тссс! – Глаза Сесиль округлились, но она не сдержала смеха.
– Кто же это? – поинтересовалась Жюли.
– О-о-о… – Николь выразительно изогнула бровь.
– Нет-нет, пока я этого не могу сказать! Жюли, – Сесиль быстро перевела тему: – А у тебя уже здесь нашелся хахаль?
Жюли отрицательно покачала головой. Все девочки вокруг нее постоянно бегали на свидания, успевая вместить их между репетициями, примерками и спектаклями, некоторые крутили романы сразу с несколькими и непрестанно этим хвастались. Ее же единственный намек на жениха остался в далеком Бурже.
– У меня был приятель в Бурже, еще со школьных лет, – поведала она не особенно охотно. – И наши родители хотели, чтобы мы поженились… Мы даже собирались. А потом я уехала в Париж.
– Как его звали?
– Патрик, а я называла его Пати.
– И он был твоим первым мужчиной? – Сесиль пододвинулась к ней поближе, заговорщически понижая голос.
