Даниэль Клугер - Последний выход Шейлока
Холберг осмотрелся по сторонам. В узком проходе между домом, в котором жила Луиза, и стеной соседнего здания стояла парковая скамейка с изрезанной непристойными надписями спинкой.
— Что, если мы присядем? — предложил он. — На несколько минут.
Луиза пожала плечами. Она была недовольна, но первой подошла к скамейке и села. Рядом сел г-н Холберг, я примостился в некотором отдалении.
— Итак? — Луиза выжидательно посмотрела на моего соседа. — Что еще вас интересует? Кроме наших встреч с покойным восьмилетней давности?
— Кое-что совсем недавнее, — ответил Холберг. — Например, виделись ли вы с Максом Ландау в день убийства?
Госпожа Бротман какое-то время смотрела на него, словно решая — стоит ли отвечать. Видимо, решившись, она расстегнула сумку и извлекла из нее средних размеров плоскую картонную коробку.
— Вот, — Луиза протянула коробку мне, хотя смотрела при этом на моего друга. — Они мне больше не нужны.
В коробке что-то негромко звякнуло. Приподняв крышку, я обнаружил около десятка одинаковых ампул с прозрачной жидкостью. Машинально взяв одну из них, я пощелкал ногтем по узкому запаянному горлышку, сбивая образовавшиеся пузырьки.
— Осторожно… — вполголоса шепнул г-н Холберг. Я быстро вернул ампулу на место, опустил крышку и протянул коробку Луизе. Та отрицательно качнула головой
— Вот наказание, да говорю вам — осторожнее, спрячьте это… — проворчал мой новый знакомец. Он буквально вырвал из моих рук коробку с ампулами, после чего она исчезла в недрах его арлекинского пальто.
Следует признать, что он сделал это вовремя: через несколько секунд с нашей скамейкой поравнялся полицейский. Синий страж уже дважды проходил мимо, всякий раз посматривая на Луизу оценивающим взглядом. Теперь же он остановился рядом с нами. Был он относительно молод — лет тридцати — и неплохо сложен. Да и австрийский мундир времен первой мировой войны выглядел на нем почти щегольски — во всяком случае, не был ни чересчур свободен, ни чересчур тесен. Запястье правой руки охватывал ремешок дубинки. Дубинкой он время от времени поигрывал: то сжимал ее в руке, то оставлял раскачиваться на шнурке.
Луиза на него не смотрела, зато он, уже не скрываясь, осмотрел ее с ног до головы. Оставшись удовлетворен осмотром, он перевел взгляд на меня, затем — на г-на Холберга.
— Господа никак не сторгуются? — спросил насмешливо полицейский.
Я похолодел. Мне подумалось, что он имеет в виду коробку с ампулами. Обнаружение ее сейчас сказалось бы на моей дальнейшей судьбе и судьбе Луизы Бротман роковым образом — вне зависимости от содержимого. Я почти не сомневался, что ампулы похищены из медблока.
Поэтому я в полном недоумении выслушал сказанные развязным тоном слова г-на Холберга:
— Да нет, господин офицер, все в порядке. Просто комната занята. Надо немного подождать. Пять минут удовольствия, но ради этого приходится мокнуть под дождем…
«Господин офицер» смерил его недоверчивым взглядом, но лицо моего приятеля было столь безмятежно, что полицейский просто кивнул, в очередной раз выпустил дубинку, заплясавшую на ремешке, и двинулся дальше. Уже миновав скамейку, он вновь остановился и, повернувшись, бросил Луизе:
— Я зайду к тебе после смены. Надеюсь, ты уже освободишься, — после чего сошел с тротуара на мостовую и зашагал прочь.
— Ничего не понимаю… — сказал я растерянно. — О какой торговле идет речь? О чем мы торгуемся?
— Он счел меня проституткой, — бесстрастным голосом объяснила Луиза. — А вас, доктор Вайсфельд, и вашего друга — моими клиентами. Ничего удивительного, на этой улице живут только незамужние женщины. Некоторые из них промышляют проституцией.
Лицо мое вспыхнуло.
— Что за чудовищное подозрение… — от волнения я даже начал заикаться.
— Оставьте, — г-н Холберг похлопал меня по плечу. — Нет времени обсуждать эти глупости, — он повернулся к Луизе. — Присядьте, прошу вас, мне неловко с вами говорить сидя, а я чертовски устал от сегодняшней беготни.
Г-жа Бротман послушно села.
— В коробке — обезболивающее? — спросил сыщик.
— Да. Морфин.
Я не верил собственным ушам:
— Морфин? Откуда? У нас нет ни одной ампулы!
— Неужели вы думаете, что я украла бы лекарство у тех несчастных, которых мы обслуживаем? — с негодованием спросила Луиза. — Мне бы такое в голову не пришло!
— Я понимаю, но…
— Ампулы оттуда же, откуда у доктора Красовски — спиртное. Из Лимбовиц. Я купила у контрабандистов, — в ее голосе слышался вызов, порожденный, видимо, моим нелепым предположением. — У меня оставались две золотые цепочки, серьги с бриллиантами и кольцо с изумрудом. Дорогие вещи, старинные. Наследство. В свое время я оставила их себе — просто как память. Прежде, чем… — Луиза помолчала немного. — Прежде, чем дала обет послушания.
— Дала что? — очередное заявление мой помощницы, которую, я, как оказалось, совсем не знал, повергло меня в неменьшее изумление, чем появление на свет божий коробки с ампулами.
— Я готовилась к монашеской жизни, — объяснила она как ни в чем не бывало. — Вскоре после отъезда Макса из Вены. Нет, одно с другим никак не связано. Совпадение, не более того.
— Вы собирались уйти в монастырь? — я все еще не мог в это поверить и даже не обращал внимания на недовольное хмыканье г-на Холберга.
— Не совсем так. Я хотела связать свою судьбу с братством Иисуса. Мой духовник, отец Серафим, посоветовал мне оставаться в миру и даже не носить монашеского одеяния, но при этом вести скромную и богобоязненную жизнь, соблюдая часть монашеских обетов. Я не успела пройти все этапы посвящения, — сказала она с нотками сожаления в голосе. — Может быть, здесь… Мне очень повезло. Мой духовник тоже в Брокенвальде. То есть, так, конечно, говорить нельзя. Но я вообще не ожидала, что когда-нибудь встречу его.
Г-н Холберг негромко кашлянул.
— Наш синий друг сейчас будет возвращаться и теперь-то уж точно заподозрит нас в дурных намерениях, — сухо сказал он. — К тому же дождь, по-моему, усиливается. Предлагаю войти в подъезд и там договорить. Не волнуйтесь, госпожа Бротман, мы не будем шуметь и никак не обеспокоим ваших соседок.
Подъезд был полутемным, освещенным единственной тусклой лампочкой. Мы заняли нишу под лестницей. Пространство здесь было очень тесным, так что мы с Луизой то и дело касались друг друга. После всего услышанного при каждом таком случайном касании я испытывал странное, весьма меня смущавшее волнение. Видимо, г-жа Бротман почувствовала это. Во всяком случае, она старалась не двигаться и не жестикулировать, отвечая на вопросы моего знакомца.
Со стороны все это выглядело так, словно трое взрослых людей решили сыграть в какую-то детскую игру. Впрочем, точно так же нас можно было принять за преступников, готовивших то ли ограбление, то ли разбой: двое мужчин и одна женщина, все трое — далеко не первой молодости, — забились в угол потемнее и, старательно наклоняясь друг к другу, что-то вполголоса обсуждают. Я молил Бога, чтобы молодцеватый полицейский не заявился сюда сейчас.
— В антракте вы ходили к Максу Ландау, чтобы вручить ему очередную ампулу? — спросил Холберг.
— Я не хотела отдавать ему весь запас сразу, — еле слышно ответила Луиза. — Опасалась, что он либо превратит себя в наркомана, либо воспользуется большой дозой, чтобы свести счеты с жизнью.
— Ну и что? — Холберг удивленно воззрился на нее. — Вы же знали, что жить ему оставалось не более месяца. И профессор Зайдель это подтверждает. Разве не гуманнее было бы избавить его от страданий?
Госпожа Бротман нахмурилась.
— Я не могла этого сделать. Никто не дал нам право распоряжаться жизнью и смертью даже безнадежных больных, — резко произнесла она. — Я стремилась облегчить его страдания, но не сократить срок его жизни. Даже если это жизнь смертельно больного заключенного в гетто Брокенвальд. Кроме того, такое деяние было бы жестокостью по отношению к его жене. Лизелотта очень любила его.
— Вы так думаете? — в голосе г-на Холберга послышалось сомнение. — Возможно. Значит, вы не отдали все ампулы сразу, а регулярно снабжали его дозой, необходимой для снятия болей. Что же, понятно. Но его это не устраивало, верно? Между вами случались ссоры?
— При последней встрече он буквально набросился на меня, требуя отдать ему всю партию, — ответила Луиза. — С моей стороны вообще было большой ошибкой рассказать ему о запасе. Впрочем, он догадался… Так вот, в последний раз — в антракте того злосчастного спектакля — он в очередной раз взорвался. Сначала он просто просил, потом оскорблял, называл ханжой и святошей. Даже, по-моему, Тартюфом в юбке, — она слабо усмехнулась. — Потом умолял, даже собирался встать на колени. Но как раз в это время нам помешал стук в дверь.
