Питер Акройд - Лондонские сочинители
Сэмюэл прибавил шагу; для мужчины солидной комплекции он двигался на удивление легко и проворно, отчасти благодаря урокам танцев, которые брал когда-то на Рассел-сквер у учителя-француза, обучавшего его котильону и полонезу. Когда Сэмюэл дошел до угла Эссекс-стрит, Уильям уже пересек Деверё-корт. Отец осторожно выглянул из-за кирпичного дома: сын как раз толкал тяжелую деревянную дверь Миддл-Темпла.[86] Дверь вела прямо в большой открытый двор. Но входить было рискованно: там сын заметил бы его сразу. Да и как иначе: неприметным Сэмюэла едва ли назовешь. Но отступать он уже не мог. Очень вероятно, что шекспировские сокровища припрятаны в закоулках самого Миддл-Темпла. Сэмюэл толкнул дверь и огляделся. Уильям стоял спиной к нему у фонтана; Сэмюэл поспешно юркнул в ближайший дверной проем и там затаился. До него долетал плеск струй, падавших в чашу фонтана, и воркованье голубей возле воды. Долго ждать ему не пришлось, все очень скоро разъяснилось. Мимо Сэмюэла, не поднимая глаз, прошла закутанная в шаль женщина, и он ее сразу узнал. Мэри Лэм. Так у них тут свидание!..
Сэмюэл выглянул из своего укрытия. Парочка стояла у фонтана, и Уильям указывал пальцем в сторону здания, где находится зал Миддл-Темпла. Именно там играли «Двенадцатую ночь» вскоре после того, как Шекспир ее сочинил. Уильям и Мэри, тихо переговариваясь, обошли фонтан. Может, лучше оставить их в покое? Ясно же, что сын не собирается навещать свою покровительницу, поскольку занят делом более интимного свойства. Робкий голос совести или чувство такта подсказывали Сэмюэлу Айрленду, что пора прекратить преследование. У него не было охоты наблюдать, как его сын ухаживает или попросту волочится за женщинами.
* * *Мэри с Уильямом свернули в соседний Памп-корт и остановились полюбоваться старинными солнечными часами и каменным барельефом, символизирующим всепожирающее Время.
— Уверен, — сказал Уильям, — что Шекспир вовсе не жаждал быть похожим на своего отца. Он его любил, но стать таким же не хотел.
— Разумеется, он не хотел стать мясником.
— Я не про то веду речь. Он страшился неудач в жизни, вот я о чем. Пусть даже неудача выеденного яйца не стоит, она все равно — неудача. Он ненавидел долги. Ненавидел жалость окружающих. — Они шли по двору, мимо Круглой церкви тамплиеров. — У него был ясный ум. Воля. И бешеная энергия.
— А честолюбие?
— Естественно. Иначе разве смог бы он совершить такое?.. Взгляните на горгулью над тем проходом.
— Чарльз говорит, что эта церковь похожа на задник для какой-нибудь пантомимы.
— Ваш брат любит причудливые сравнения. Зайдемте?
Они вошли в прохладный круглый неф, где кольцом расположились лежащие навзничь изваяния рыцарей.
Эти старинные надгробия заинтересовали Мэри. Переходя от одного к другому, она вглядывалась в каменные лица. В воображении возникали древние, мерцающие огнями дымные залы. Кругом собаки, менестрели… Когда она подняла голову, Уильяма рядом не было. Он поджидал ее снаружи.
— В такой атмосфере невольно чувствуешь тягу к благочестию, — сказал он. — Но я терпеть не могу минутной или отрешенной от жизни добродетели.[87] Эти рыцари жили на вольном просторе. Там было их место. В миру.
— По-моему, их нельзя винить за то, что они прилегли, — робко сказала Мэри. Как же мало она его знает, мелькнула у нее мысль. — Наверняка они утомились в своих походах.
— Зато им случалось заседать в суде Королевской скамьи и прогуливаться перед его зданием. А вот чего добьемся мы? Чем вспомянут нас?
— Но вы-то уж наверняка знаете, что теперь ваше имя будет навеки связано с Шекспиром, не так ли?
Уильям рассмеялся.
— И всё? Вы думаете, человек может этим удовольствоваться?
— Да, и таких очень много.
— Вы еще не раскусили меня, Мэри. Эти бумаги — только начало. Согласен, отчасти мне с ними повезло. Большая честь найти… то, что нашел я. Но раз уж я приобрел известность, нужно этим воспользоваться. Показать, чего я на самом деле стою.
— Чарльз предсказывает вам большое будущее. По его словам, у вас редкий талант.
— К чему же?
— К сочинительству. Он в восторге от ваших эссе в «Вестминстер уордз».
— Да их всего-то одно или два. Мистер Ло попросил меня написать о Банксайде.[88] Каким он был в те времена.
Хотя Мэри всю жизнь жила в Лондоне, она хорошо знала лишь улицы близ дома, а об остальном имела очень смутное представление. И в этом она мало чем отличалась от своих соседей.
— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, — призналась она.
— Сатерк. Южный берег Темзы. Там некогда стоял «Глобус». Неподалеку находился «Медвежатник».[89] Ло хочет, чтобы я описал этот район, каким он был при Тюдорах, сравнив с теперешним его видом. А знаете ли вы, что у Шекспира слово «теперешний» значило «обыкновенный, заурядный»?
— Можно я съезжу туда с вами?
— Это о многом говорит, правда, Мэри? — не слушая ее, продолжал Уильям. — Для него быть теперешним, современным — значит быть серым, безликим. Неинтересным. Люди елизаветинской эпохи представляются нам яркими личностями, которые жили в домах, сплошь увешанных роскошными гобеленами, а он предпочитал оглядываться на эпоху Лира и Цезаря… Вы что-то сказали?
— Можно мне поехать с вами в Сатерк? Я там никогда не была.
— Конечно, Мэри. Только вот дороги там плохи. Грязь непролазная.
— Меня это не пугает. Зато там жил и играл Шекспир, да?
— Говорят, что именно там.
— Значит, я должна это место увидеть.
С Кингз-Бенч-уок они спустились к реке.
— Мой отец выследил нас, — проронил Уильям.
— Что?!
— Он давно шел за мной по пятам, — Уильям конфузливо рассмеялся.
— Но ведь ничего…
— Между нами нет? Я знаю. Выслеживал он меня не поэтому. Ему нужен Шекспир.
Видимо, подавленная его откровенным признанием, что в их отношениях ничего, кроме дружбы, нет, Мэри молчала.
— Он хочет добраться до самого истока золотоносного ручья, — продолжал Уильям. — Мне он не доверяет.
— Не доверяет вам? Ваш отец?!
— У него непростой нрав. В денежных делах он беспощаден.
Некоторое время они шли молча.
— Отец жаждет выяснить, где хранятся старинные бумаги. Они представляются ему чем-то вроде сказочного клада, припрятанного хитрым купцом в пещере.
— А вы принц с волшебной лампой, — сказала Мэри; отчего-то собственное сравнение понравилось ей самой. — И вам повинуется джинн.
— Вот-вот. А вокруг меня кучи золотых монет. И он ходит за мной следом, надеясь найти ту пещеру.
— Но как можно вам не доверять?
— А вы мне доверяете?
— Полностью. Стоит вам захотеть, и я прямо здесь во всеуслышание объявлю вас человеком в высшей степени благородным. Да я готова где угодно под присягой подтвердить правдивость любых ваших слов.
— Только голову на отсечение не давайте, — сказал Уильям, удивленный ее горячностью. — Не ровен час лишитесь ее.
На обочине молодая босоногая женщина играла на скрипке. Ее бледные губы шевелились в такт мелодии «Благословенного острова». Скрипачка пришла сюда, надеясь, что нередкие прохожие раскошелятся на мелкие монетки. Правая сторона лица у нее была обезображена какой-то опухолью или зобом. Мэри потрясенно глянула на изуродованную щеку, потом без колебаний вынула кошелек и положила его к босым ногам женщины. Когда она вернулась к Уильяму, по щекам ее струились слезы.
— Это из-за отсутствия любви, — обронила она. Они прошли чуть дальше, мимо руин, где некогда стояли ворота в храм тамплиеров. — Но что за дело этим древним камням до такой малости!
Она смотрела на развалины, и ей казалось, что они уходят в землю на тысячи футов.
Уильям и Мэри повернули обратно; молодая женщина все еще играла на скрипке. Проходя мимо, Мэри уцепилась за руку Уильяма, словно опасаясь возмездия. Они вошли в Памп-корт. Едва парочка скрылась из виду, скрипачка перестала играть и подобрала с земли кошелек Затем ловко содрала со щеки фальшивый зоб и сунула его в карман.
Глава восьмая
— Ага! Значит, тут требуются слезы, чтобы сыграть его как следует. Ну, если я возьмусь за эту роль, — готовь, публика, носовые платки! Я бурю подниму…[90] — В саду своего дома на Лейстолл-стрит Чарльз Лэм репетировал роль Основы. Вокруг собралась компания его друзей. Тому Коутсу досталась роль Миляги, а Бенджамин Мильтон взялся играть Пигву. Они уговорили двух товарищей по работе, Сигфрида Дринкуотера и Селвина Оньонза, сыграть Дудку и Рыло. А уж те улестили Альфреда Джауэтта, клерка акцизного отдела и приятеля Сигфрида, согласиться на роль Заморыша. В то воскресное утро друзья уселись репетировать в маленькой пагоде, которую мистер Лэм построил в саду десятью годами ранее. Пагода изрядно обветшала, краска потрескалась и начала осыпаться, металл покрылся ржавчиной; но все же там можно было укрыться от внезапного летнего дождика, орошавшего сад, и в сухости и уюте читать свои роли, следуя указаниям Мэри Лэм.
