Ефим Курганов - Воры над законом, или Дело Политковского
Текст публикуемой записки мне удалось извлечь из частного архива семейства Галаховых (хранится в Национальной библиотеке Франции).
Ефим Курганов,
доктор философии.
Позднейшая приписка публикатора:
Впоследствии, продолжая рыться в архиве Галаховых, мне посчастливилось наткнуться на ответную записку обер-полицмейстера к императору. Вот этот текст:
Всемилостивейший государь!
Спешу уведомить, что поручение Вашего Императорского Величества исполнено неукоснительно. Однако полученные результаты, увы, совершенно неутешительны, хотя мною были задействованы на поиски не менее ста полицейских чинов.
Все девицы, отмеченные в списке, оказались весьма бедны. Во всяком случае, никаких стоящих драгоценностей у них нет и в помине. Сие абсолютно неоспоримо.
Неизменно остаюсь преданнейшим слугою
Вашего Императорского Величества
Генерал-адъютант
Александр Галахов.
Февраля 17-го дня 1853-го года.
В стольном граде Санкт-Петербурге.
Глава двадцать девятая. После приговора
9-го февраля 1853-го года состоялся суд, а ровно через месяц и один день (10-го апреля) государь Николай Павлович конфирмировал приговор.
Очень интересно! 1-го февраля тайный советник Политковский умер, а уже 9-го февраля состоялся приговор по его делу. Следственный же розыск уложился буквально в считанные дни на первой неделе февраля месяца.
Всё делалось в спешке невероятной, и торопил как раз сам император.
И вдруг в апреле делается месячный перерыв. Это не только интересно, но ещё и в высшей степени странно. Не правда ли? Зачем вдруг такая спешка, если потом можно целый месяц тянуть?
И тут налицо ещё одна явная странность;, для меня совершенно необъяснимая.
Месяц государь раздумывал, хотя задумчивость никогда не была его подругой, и в результате все арестованные члены комитета о раненых военного министерства были отпущены.
В соответствии с конфирмированным приговором в крепости фактически остался один лишь Павел Николаевич Ушаков, самый достойный и самый прославленный из арестованных.
Понять всего этого я никак не могу. Месяц думать, чтобы потом решить дело таким образом? Устраивать горячку со следствием и процессом, чтобы потом практически всех выпустить?!
Сначала арестовать весь комитет о раненых, устроить скандальную свистопляску со сверхспешными следствием и судом, а потом всех отпустить, всех, кроме одного, самого достойного?
И зачем надо было императору публично обнаруживать непоследовательность собственных поступков?
То, что в каземате оставили генерала от инфантерии Ушакова, этой непоследовательности совсем не снимало.
А дело ведь было не просто скандальное, но и общественно скандальное.
Во-первых Ушаков был известной персоной, живым ещё героем 1812-го года. Кроме того, афера Политковского нежданно выплыла с неожиданной смертью Ивана Гавриловича.
И после того, как наряд полиции вынул покойника из гроба, снял с него камергерский мундир, вывез из Никольского морского собора, после того, как была даже отменена публикация некролога — история эта привлекла к себе повышенное внимание.
Признаюсь: всё в царском решении кажется даже и не противоречивым, а глупым, скоропалительным, необдуманным.
Вдруг всех отпускают по решению Государя? Даже если одного, самого известного, оставляют в каземате, это не снимало скандальности, а только, пожалуй, усиливало её.
В данном случае я совершенно не понимаю государя Николая Павловича.
И при этом ведь очевидно, что Его Величество очень хотел предельно замять всё, что было связано с аферой Политковского. Самому забыть об сей афере, и чтоб все забыли. А выходило-то ровным счётом наоборот.
Как будто спьяну действовал государь, а он ведь давно уже в рот ни глотка крепительного не брал.
Да, весьма странно дело повернулось.
Историю с грандиозным воровством в военном министерстве на верху (на самом верху) так и не смогли замять. Реально скорее против своей воли власти способствовали резкому росту в обществе интереса к афере Политковского.
И афера сия засверкала на сером петербургском небосклоне пылающим огненным костром, что совершенно не входило в планы Николая Павловича. Но тут уже поделать он ничего не мог, хоть и был всемогущий самодержец великой империи.
Глава тридцатая. Некоторые соображения публикактора
Итак, первого февраля Политковский умер. 9-го февраля состоялся суд. 10-го апреля приговор был конфирмирован. 1-го мая Павел Николаевич Ушаков умер в каземате.
Такова сжатая хронология стремительно нараставших событий.
Смерть героя 12-го года в каземате ещё подстегнула общественный интерес к афере Политковского. Об Александре Гавриловиче продолжали активно говорить; при этом слухи всё разрастались.
Пошла даже мода на балерин, бывших его возлюбленных. Их с любопытством расспрашивали, любопытнейшим образом выслушивали, их устные мемории буквально передавались из уст в уста.
Много говорили тогда и об карточных вечерах у Политковского и особливо об его баснословных выигрышах.
И, конечно, полно было разговоров о самом «воровском квартете», о разных интригующих деталях знаменитой аферы, даже скандально знаменитой аферы.
А осенью всё того же 1853-го года началась Крымская война. Но при этом об Александре Гавриловиче Политковском вовсе не забыли, скорее наоборот.
В ходе той несчастной войны всплыли всякие безобразия. В частности, стали обнаруживаться целые мириады случаев казнокрадства и разгильдяйства в армии и катастрофические последствия этого для нашей империи.
Ну как тут было не вспомнить о тайном советнике Политковском и его «воровском квартете»?
И вспоминали о нём, и как ещё вспоминали. И во время Крымской войны и после неё. Собственно, «воровской квартет» Политковского зачастую воспринимался современниками как некий провозвестник несчастий Крымской войны.
Но это не просто малоприятная, малорадостная часть нашего прошлого. В каком-то смысле это имеет отношение и к нашему настоящему.
До сих пор сюжет о Политковском в некотором роде знаковый, даже ключевой.
И долго ещё, увы, буквально придётся вспоминать о «воровском квартете» эпохи Николая Первого.
Вот по какой именно причине никак пока нельзя нам обойтись без прохиндея Александра Гавриловича и его малопочтенных сообщников.
Эпидемия воровства среди крупного российского чиновничества впервые столь масштабно проявилась в девятнадцатом столетии, впервые столь резко, выпукло, скандально обнажилась именно чрез дело Политковского, чрез его наглую и виртуозно спланированную аферу, которая оказалась целой конструкцией по выкачке больших масс бюджетных денег.
Вот что я считаю совершенно необходимым добавить к превосходному историческому повествованию Александра Жульковского, которое для своего времени было весьма основательным, смелым и даже дерзким.
Это была сейчас с моей стороны попытка взгляда на аферу Александра Политковского, так сказать, из двадцать первого столетия.
Ефим Курганов,
доктор философии.
Тридцать первая глава. Обер-полицмейстер в растерянности
1-го мая 1853-го года, вечером, даже поздним вечером, запросил вдруг высочайшей аудиенции Александр Павлович Галахов, обер-полицмейстер Санкт-Петербурга. Ясное дело, государь принял его незамедлительно, оставив даже семейный ужин.
Обер-полицмейстер столицы такой важности птица, что откладывать с ним встречи не приходится. Да и не станет он просто так являться — раз примчался, значит, это важно для судеб империи российской, ибо от происходящего в Санкт-Петербурге зависит вся империя. В общем, Его Величество тут же принял Галахова.
Александр Павлович, как и положено обер-полицмейстеру, был мужчина бесстрашный и бесстрастный. Никаким приказанием его невозможно было озадачить или смутить. Любое желание императора было для него законом. Не страшился он и императорского гнева — готов был снести от своего государя и командира буквально всё, любую несправедливость даже.
Но в тот вечер первого мая творилось что-то неладное. Явившийся обер-полицмейстер явно был чем-то смущён и расстроен, что, в свою очередь, заставило Николая Павловича крайне изумиться и даже заволноваться, и Его Величество крикнул прямо с порога:
«Стряслось что? Бунт что ли?»
«Да нет, Государь, в столице всё совершенно спокойно».
«Но что случилось, в таком случае? Галахов, живо отвечай мне».
«Меня просто раздосадовало одно обстоятельство. Собственно, я решил, что оно расстроит, видимо, Ваше Императорское величество».
