Эдвард Марстон - Голова королевы
Стефан Джадд внимательно изучил слуховое окно.
— Остальные три балки были крепкими, — заметил он. — Должно быть, кто-то раскачал их, иначе бы они не свалились.
— Кто же этот кто-то? — спросил Таллис.
— Не знаю, — с тревогой ответил Ио. — Но если бы Дик лежал в кровати, когда вся эта конструкция полетела вниз, то он наверняка никогда больше не вышел бы на сцену.
Происшествие лишило заговорщиков присутствия духа. Мальчики стояли среди обломков, пытаясь найти отгадку. Маленький несчастный случай, который они замыслили, неведомая рука превратила в смертельно опасное происшествие.
Очевидно, кто-то узнал об их плане.
Сьюзен Фаулер отправилась в Лондон за мужем взволнованной молодой женой, а вернулась в Сент-Албанс безутешной вдовой, чья жизнь лежала в руинах. По прошествии времени чувство потери не притуплялось. Словно глубокая рана, которая с каждым днем болит все больше.
Мать окружила Сьюзен сочувствием, старшая сестра часами сидела с ней, добрые соседи проявляли участие, но никто не был в состоянии облегчить нестерпимую боль. Даже священник не мог утешить Сьюзен. Присутствие духовника напоминало бедной женщине о том дне, когда он обвенчал ее с Уиллом Фаулером.
Горе кралось за Сьюзен и в спальню и особенно нестерпимо мучило по ночам.
— Доброе утро, папа.
— Господи, девочка моя! Зачем ты встала в такую рань?
— Не спалось.
— Иди-ка в постель, Сьюзен, тебе нужно отдохнуть.
— Какой уж тут отдых…
— Подумай о малыше, доченька.
Она поднялась ни свет ни заря после очередной мучительной ночи и спустилась в первый этаж маленького домика, где жила с родителями и сестрой. Отец был колесным мастером, и ему пришлось встать с первыми петухами: вчера в поле перевернулась подвода, и одно из колес бесславно погибло, а подвода срочно требовалась на уборке урожая.
Наскоро позавтракав хлебом и молоком, отец Сьюзен предпринял еще одну попытку отправить дочь спать. Сьюзен покачала головой и устроилась на старом деревянном стуле. Ребеночек уже давал о себе знать — Сьюзен часто чувствовала его движения.
Отец прошел по каменным плитам, отодвинул толстый железный засов и ободряюще кивнул Сьюзен, но она даже не заметила.
За дверью он чуть было не споткнулся о неожиданное препятствие, перегородившее проход.
— Что за черт? — воскликнул он.
Сьюзен без особого любопытства подняла голову.
— О Боже!
Отец рассматривал вещь с подозрительностью, свойственной деревенским жителям. Это или подарок дьявола, или работа высших сил. Прошло несколько минут, прежде чем он победил суеверия, внес новый предмет в дом и поставил на стол перед Сьюзен.
Это была колыбелька — маленькая, простенькая детская кроватка, вырезанная из дуба. Сьюзен Фаулер безучастно посмотрела на неизвестно откуда взявшуюся колыбель, а потом ее лицо осветила улыбка:
— Это подарок для малыша.
Глава 8
На следующее утро Николас Брейсвелл первым делом высказал свои претензии Кричу.
— Ты, должно быть, ошибся, — отпирался тот. — Меня вчера не было в «Куртине».
— Но я видел тебя собственными глазами.
— Ты меня с кем-то спутал, — горячо защищался актер. — Меня вчера вообще не было вблизи Шордича.
— Тогда где ты был?
Крич вызывающе замолчал, сжав губы. Николас не отставал:
— Ты должен был быть здесь, Бен.
— Мне никто не говорил…
— Я сам тебя предупреждал, при свидетелях, так что не стоит притворяться, будто и этого не было. Костюмер ждал тебя, а ты так и не соизволил появиться.
— Я… не мог… — Он бросил на Николаса сердитый взгляд, а потом протараторил заранее заготовленную историю: — Я ходил в таверну «Ягненок и флаг». Вообще-то я зашел туда в полдень пропустить стаканчик, но встретил старых приятелей. Ну, поболтали, выпили. Время пролетело незаметно. Не успел я и глазом моргнуть, как заснул прямо за столом.
— Не верю ни единому слову! — заявил Николас. — Придется оштрафовать тебя за прогул, Бен.
— Что ж, штрафуй.
— Шиллинг.
Актер ошарашенно замолчал. Шиллинг — это слишком много для человека, который получает в неделю всего в семь раз больше. У Крича была куча долгов, и он не мог себе позволить расстаться с такой огромной суммой. Но Николас был непоколебим.
— Ты сам виноват, — подчеркнул он. — Когда ты изменишься? Раньше я покрывал тебя, Бен, но пора положить этому конец. Десятки актеров мечтают о работе в труппе. Если так и дальше пойдет, мы возьмем кого-то вместо тебя.
— Не тебе решать, — проворчал Крич.
— Предпочитаешь обсудить этот вопрос с мистером Фаэторном?
— Нет, — ответил Крич после некоторой заминки.
— Он бы дал тебе пинка под зад несколько месяцев назад.
— Я отрабатываю свое жалованье.
— Да, отрабатываешь. Когда ты здесь. А не когда шляешься по кабакам или тайком ходишь в «Куртину».
— Это был не я!
— Я не слепой, Бен.
— Прекрати называть меня лжецом.
Крич вскинул кулаки, но благоразумие взяло верх. Угрозами от суфлера ничего не добьешься.
— Шиллинг, Бен.
Бенджамин Крич рискнул бросить на Николаса еще один недовольный взгляд, после чего ретировался в дальний угол гримерки. Разговор отрезвил его во всех смыслах слова.
Сэмюель Рафф, издали наблюдавший за перебранкой, подошел к Николасу.
— Что случилось, Ник?
— Да как обычно.
— Перепил?
— Перепил и заврался. Я средь бела дня видел его вчера в «Куртине», а он все отрицает.
— Ну, возможно, у него есть веская причина. Ты где его видел?
— Он говорил с актерами.
— Вот и ответ на твой вопрос. Он просто не хочет раскрывать свой секрет.
— Какой еще секрет?
— Я не говорил об этом, поскольку думал, что ты знаешь… — Рафф посмотрел в сторону Крича. — Бен Крич некоторое время выступал с труппой Банбери.
Пока в гримерке обсуждали прошлое и будущее одного актера, в комнате наверху сгущались тучи над головой другого. Ни разу подготовка нового спектакля не обходилась без вспышек злобы Барнаби Джилла, однако сегодня он превзошел самого себя. Эдмунд Худ отнесся к истерике спокойно, но Лоуренса Фаэторна капризы Джилла все больше и больше раздражали. Джилл исступленно мерил комнату шагами, клокоча от ярости:
— Он не достоин выступать с «Уэстфилдскими комедиантами»!
— Почему же? — поинтересовался Худ.
— Потому что я так сказал!
— Ну, одного твоего слова недостаточно, Барнаби.
— Он плохо работает!
— Неправда, — возразил Худ. — Сэмюель Рафф, наверное, единственный из временных актеров, кто работает хорошо. Он относится к выступлениям серьезно, влился в коллектив и поладил со всеми.
— Только не со мной.
— Он опытный актер.
— В Лондоне полно опытных актеров.
— Но не все они заслуживают доверия, как Рафф.
— Он должен покинуть труппу.
— Почему же?
— Мне он не нравится!
— Рафф будет рад это слышать, — ухмыльнулся Фаэторн. — Ну же, Барнаби, не стоит так горячиться по пустякам.
— Я серьезно, Лоуренс. Он вздумал перечить мне и должен за это поплатиться.
— Почему бы тебе не вызвать его на дуэль? — предложил Худ.
Джилл пресек шуточки коллег, со всей силы бросив стул об пол. У него раздувались ноздри, он бешено вращал глазами, словно конь в горящей в конюшне.
— Хотелось бы напомнить вам, что труппа многим мне обязана, — начал он. — Несмотря на постоянные искушения, я хранил верность «Уэстфилдским комедиантам». Мне много раз предлагали выгодные контракты, но я всегда отказывался, наивно полагая, что здесь меня ценят.
— Мы слышали эту речь и раньше, — раздраженно отмахнулся Фаэторн, — ничего нового.
— Я не шучу, я говорю абсолютно серьезно.
— Тогда позволь и мне ответить абсолютно серьезно, — Фаэторн навис над Джиллом, уперев руки в боки. — Мы оба знаем, кто является настоящим яблоком раздора. Юный Дик Ханидью.
— Поосторожнее, Лоуренс, не забывайся!
— Я беспокоюсь за судьбу мальчика. — Лоуренс предостерегающе поднял указательный палец. — Я не из тех, кто сует свой нос в чужие дела. Живи и жить давай другим — вот мой девиз. Но в этой труппе все обязаны неукоснительно исполнять одно правило, и ты отлично знаешь, какое. С учениками — ни-ни! Я все сказал.
Барнаби Джилл был оскорблен до глубины души. Он медленно пошел к двери, на пороге выпрямился во весь рост и произнес с нескрываемым презрением:
— Все, я не намерен более спорить с вами. Выбор прост, джентльмены.
— Выбор?
— Один из нас должен уйти. Или Рафф, или я!
И он театрально захлопнул за собой дверь.
Джордж Дарт часто задумывался о своей нелегкой судьбе. Он был крошечного роста, да еще самым юным среди смотрителей сцены, поэтому на него взваливали самую неприятную работу. Любой член труппы помыкал беднягой, как хотел. Больше всего на свете он ненавидел, когда его отправляли в Сити расклеивать афиши. Очень утомительное занятие. Джорджа травили собаками, дразнили дети, толкали прохожие, донимали торговцы, а пуритане хмурились при виде ярких объявлений. Кроме того, следовало опасаться воров и хулиганов.
