Анатолий Ромов - Ротмистр авиации
— Безопасней, чем в посольстве… Вы представляете, что будет? Кроме того, заниматься этим в посольстве…
— Понимаю, Танака-сан…
— Согласитесь, иногда это выглядит не совсем достойно…
— Да, Танака-сан, я этого не учел… Спасибо…
Тишина. Замолчали, не слышно ни звука. Кажется, разговор закончен. Из того, что он услышал, ясно только, что они говорили о чем-то важном. Поворот на Васильевский, Кадетская, Первая линия, магазин «Кималайнен», торгпредство.
Танака хлопнул Губарева по плечу, он сразу натянул вожжи, жеребец встал.
Полуобернулся с облучка, склонившись, чтобы не увидели глаза, протянул руку, забормотал, пряча деньги:
— Благодарим покорно, господа… Дай бог, спасибо…
Сошли! Он услышал за спиной шаги, звонок, стук двери. Выпрямился, тронул вожжи. Кажется, Рыжий почувствовал, что едут в конюшню, фыркнул, пошел легко, звонко. Губарев свернул в боковой переулок, выбрался на набережную, прибавил ходу. Можно сказать, ему повезло. С абсолютной уверенностью твердо знает: завтра в варьете Киёмура должен передать Танаке какие-то документы. Трудно понять, что это за документы, а главное, почему их нежелательно передавать в резиденции посольства. Что значит «не совсем достойно»? Возможно, атташе имел в виду что-то связанное с самурайским кодексом?
Пока Губарев ничего не понимает. Поймет, лишь увидев сами документы.
28.
Стэнгулеску поглядел на него пьяными глазами, поднял бокал:
— Алекс, я пью за нас с тобой! За нашу мужскую дружбу!
— Хорошо, Джерри. Но я пока воздержусь.
В зале тишина. На полуосвещенную сцену вышла Варя Панина. Японцы, как обычно, за своим столиком, Киёмура с портфелем. Это еще ничего не значит, но вообще с портфелем в варьете японец приходит крайне редко. С японцами Губарев поздоровался, но присаживаться не стал. Легче будет уйти. Едва Панина запела, за столиками восторженно захлопали. Романс «Шавалэ» — лучший в ее репертуаре.
Как медленно тянется время. Стэнгулеску пьян, уселся боком, откинувшись на стуле. Кажется, пора: как правило, японцы уходят к половине второго, сейчас двенадцать. Записка Полины должна попасть к Танаке вовремя, сам же он должен успеть вернуться в зал и, если удастся, проверить реакцию атташе. Потом загримироваться — к трем, если все будет в порядке. Он рассчитал точно: сегодня в половине второго из варьете должен уйти один Киёмура. Танака, при условии, что ему действительно нравится мадемуазель «В холодном Париже», задержится до трех… Кончился романс, самое время уходить.
Выскользнул из-за стола, прошел за кулисы; входя в грим-убор-ную, на секунду обернулся — коридор пуст. Полина за трюмо, сказала, не поворачиваясь:
— Я ждала, но ты что-то рано… Саша,— повернулась.— Что случилось?
— Ничего, если не считать: пришла пора уходить из «Аквариума».
Повернул ключ, Полина нахмурилась.
— Мне собираться? Саша, это действительно все?
— Выслушай внимательно: сейчас ты напишешь записку Танаке. Напиши, что после программы свободна и можешь с ним встретиться. Сегодня вы обязательно должны уехать вместе. Ты и Танака. Понимаешь? Обязательно.
Как легко ему с ней, он мог бы не говорить всего этого, она поняла бы по глазам.
— Понимаю.
— Когда подойдете к извозчикам, моя пролетка будет запряжена серой кобылой, на мне будет полосатая поддевка. Вы с Танакой должны сесть на эту пролетку. Именно на эту, ни на какую другую.
— Попробую.
— Потом мы отъедем, я остановлю пролетку и прикажу выйти. Ты должна сделать вид, что испугалась, и — подчиниться. Вот ключ от моей квартиры, адрес не знает никто, кроме ПКРБ и тебя. Пройдешь дворами ко мне, жди там. Я приду.
— И все?
— Все.
— А ты?
— Я недолго поговорю с Танакой.
Взяла ключи, спрятала в сумочку.
— Прости за дурацкий вопрос — это опасно? То, что тебе предстоит?
— Опасность в другом: если Танака откажется сегодня ехать с тобой. Для меня это будет катастрофой.
Полина усмехнулась:
— Он не откажется.
29.
Сменщик из конюшни «Виктория» в пролетке, запряженной серой кобылой, как они и договорились, ждал у черного хода. Получив пять рублей, подмигнул, спрыгнул, передал вожжи — и ушел. Губарев припрятал сверток с цивильной одеждой, сел на козлы, не спеша развернулся по Кронверкской. То и дело почмокивая и осаживая кобылу, подъехал к выходу из «Аквариума». Остановился у тротуара, осмотрелся.
Пока все хорошо, у тротуара впереди один, свободный экипаж. Возчика он не знает; вороной жеребец ослабил переднюю ногу, изредка вяло поводит копытом. По времени — Танака и Полина должны выйти минут через двадцать. Опустил локоть, еще раз проверил прижатый поясом, револьвер. Оружие держится легко, он достанет его в полсекунды. За двадцать минут кто-то должен выйти и занять переднюю пролетку, если же никто не выйдет, Полина до4жна сесть к нему. Естественно. Без всякого напряжения, так, чтобы Танака ничего не почувствовал. Кажется, кроме них, никого не будет, да, вот хлопнула дверь, покосился — они. Идут сюда, вся надежда на Полину. Танака чуть впереди. Полина отстала. Вот запахнула шаль, прибавила шаг. В руках Танаки портфель — плоский, из крокодильей кожи, с вензелем. Чей — Танаки? Киёмуры? Портфель облегчает дело, впрочем, в любом случае Танаку следует обыскать. Полина пошла быстрей, хочет сесть в пролетку как бы не разбирая, с ходу. Вот села, пролетка качнулась. Он слабо тронул вожжи, разогревая кобылу. Танака прыгнул следом, спросил негромко:
— Мадемуазель, к вам?
Поля молодец, играет прекрасно. Прошептала тихо:
— Ко мне.
— Куда?
— На Малую Посадскую.
Танака бросил:
— Голубчик, на Малую Посадскую.
Дернул вожжи, кобыла пошла легко. Улица совершенно пуста. Пока все ему на руку. Разворачиваясь у трамвайных путей, заметил: портфель лежит на сиденье. С полверсты они трусили по Каменноостровскому, потом свернули в переулки; за третьим поворотом Губарев остановил кобылу, быстро спрыгнул.
К Танаке он повернулся уже с револьвером в руке. В самообладании японцу не откажешь, лицо каменное:
— Что это значит?
— Руки вверх, господин атташе!
Черт с ним, с самообладанием, главное — руки. Следить за его руками, не выпускать их из виду. Темные глаза в щелках век смотрят в упор, не мигая, понять по этим глазам ничего нельзя. Ничего и не нужно понимать, оружие у него наверняка есть.
— Руки вверх, быстро!
— Все-таки что это значит?
Правая рука Танаки незаметно поползла к борту фрака — Губарев тут же поднял ствол.
— Спокойно! Господин атташе, не сомневайтесь, я выстрелю! Руки вверх!
— Это произвол. Кто вы?
— Стреляю…— Он стал осторожно нажимать курок. Танака поднял руки, портфель остался на сиденье. Губарев быстро обшарил фрак атташе, достал из внутреннего кармана браунинг, сунул к себе за поддевку. Полина дрожит от страха, молодец. Главное, не дать ему опомниться.
— Сойти обоим, быстро! Ну! Барышня!
Когда Полина сходила, Танака хотел подать ей руку, но Губарев взмахнул револьвером:
— Ни с места! Барышня, уходите отсюда! Уходите, быстро!
Полина отходила, пятясь, будто нехотя; потом охнула, повернулась, побежала.
Танака потянулся было за портфелем — Губарев снова предупредил его, ткнув стволом в живот.
— Руки! Стреляю!
Японец понял по глазам: выстрелит. Спрыгнул на мостовую.
— Господин Остерман, я узнал вас. Мне отлично известно, кого вы представляете…
— Тише, господин атташе…— приставив к груди Танаки револьвер, стал ощупывать фрак, рубашку, брюки атташе, понимая, что это дело второе, главное, конечно, портфель.— Я никого не представляю, только себя. Держите руки поднятыми. Потерпите, я обыщу вас, и можете уходить.
Танака усмехнулся. Наигрывает спокойствие.
— Что вам нужно? Повторяю, я узнал вас. Вы делаете сейчас роковую ошибку…
— Это мои заботы. Прошу — без лишних движений, и с вами ничего не случится.— В карманах ничего, кроме денег»— Отойдите от пролетки!
— Я должен взять портфель. Думаю, мы поймем друг друга и сможем договориться…
— Я сказал: отойдите от пролетки!
Танака покосился на револьвер. Что ж, если он хочет его обезоружить, пусть попробует.
— Повторяю, господин Остерман: я должен взять портфель.
Берите деньги и все остальное, но портфель мне нужен. В нем важные дипломатические документы, они вряд ли вас заинтересуют.
— В последний раз предлагаю вам отойти в сторону.
— Князь, ваши труды напрасны. Все равно я вытребую портфель назад. Говорите ваши условия?
— Считаю до трех! Раз! Два!..
— Хорошо, я отойду. Но учтите, этот случай пагубнейшим образом отразится на вашей деятельности в России. Во-первых, вы нарушаете договоренность между нашими странами, во-вторых, я просто провалю вас.
