Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
Сначала, как полагалось, совершили малую вечерню, а потом начался благовест к всенощному бдению. А уж когда вышел владыка Симеон, да настоятель обители Авраамий, так такое блаженство меня охватило. Стою и плачу от умиления. Пою вместе со всеми: "Пресвятая Богородице, спаси нас!" Ну и, конечно, крестный ход с хоругвями, запрестольными иконами и свечами. Ничего краше не видывала.
А потом с чудотворной иконой Свенской Богоматери крестный ход отправился в домик Петра Великого. Туда архимандрит Авраамий внес чудотворную икону и начался молебен с водосвятием. Везде окропили святой водой, и диакон пропел вечную память государю Петру. Вот такое было молебствие при всеобщем коленопреклонении, — Агриппина не переставала креститься.
— И что потом? — спросила я.
— А потом я увидела трех монахов: двое помоложе, рыжий да толстый, а третий черен лицом и стар. Они разговаривали, и монахи называли его братом Василием. Говорили они на непонятном языке, высоком и переливистом. Это только здесь я поняла, что так говорят эфиопы. Но почему русские монахи на нем говорят — это мне было невдомек. Черный монах потом долго стоял один перед портретом мальчика в домике государя. Я полы мыла и видела — он плакал.
— Это был портрет арапа Петра Великого, Агриппина, — сказала я тихо, — Абрама Ганнибала.
— Да? — удивилась она. — Вот не знала.
— А Пушкина Александра Сергеевича ты знаешь?
— Кто ж его не знает? Грамотные мы, — и продекламировала: — Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь; его лошадка, снег почуя, плетется рысью как-нибудь… Как про нас написано. Душевно.
— Молодец! А знаешь ли ты, что на том портрете был изображен прадед великого поэта — Абрам Петрович Ганнибал, крестник Петра Великого? Замечательный был человек, учился артиллерии и фортификации.
— Ох, барыня, ученая вы! И откуда вам все это известно?
— Читать люблю. Вот из книжек и узнала.
— Читать бабам вредно. У них от этого глаза портятся, и морщины на лбу появляются. Мужчина он чуть что — очки наденет. А бабе очки, как петуху передник, смех один!
Отсмеявшись, я спросила:
— Ну, а как в экспедиции ваша семья очутилась?
— Да все братец… Он с теми монахами подружился очень. Ходил с ними о божественном разговаривать. Молился. А однажды пришел домой и говорит: "Уезжает брат Василий домой, на родину. С казаком по имени Николай Аршинов. Интересно о нем рассказывает. Будто есть у них в Абиссинии полно нетронутой земли. Палку посадишь — черешня вырастет. А Аршинов со всей России-матушки людей собирает, чтобы заселить эту землю". И с той поры брату покоя не было. Все размышлял, стоит ехать, не стоит. И решил, что надо. Пока детишек бог не дал. И меня взял с собой — я же, по нашенским меркам, перестарок уже — не нашлось мне в селении мужа подстать. А у колонистов завсегда мужиков поболее, чем баб будет, — вона как все трое с меня глаз не сводят. Ведь правда, барыня? — подмигнула она.
Мне не понравилось это амикошонство.
— Ну, ладно, Агриппина, давай спать, утро вечера мудренее. А то нам вставать ни свет, ни заря.
Я отвернулась к стене и постаралась заснуть, несмотря на неудобную каменную постель. За окном свистела какая-то птица. Засыпая я слышала, как Агриппина ворочалась и вздыхала. И я провалилась в объятья Морфея.
* * *
На рассвете, когда я проснулась, Агриппины не было. Я не особо этому удивилась, хотя одеваться без горничной всегда несколько утомительно. А когда все снова собрались в трапезной, то Аршинов спросил меня:
— Аполлинария Лазаревна, с добрым утром! А где Агриппина? — потом огляделся и добавил: — И Прохора не видать… Странно. Григорий, где Прохор?
— Не могу знать! — вытянулся во фрунт казак. — С утра не видел.
— А ты, Сапаров? Не видел?
— Нет, — покачал тот головой. — Он брат, он и сторож.
Интересно, невольно или намеренно Сапаров ответил цитатой из Библии?
Словно уловив мои мысли, Автоном загудел:
— Кий человек от вас имый сто овец, и погубль едину от них, не оставит ли девятидесяти и девяти в пустыни и идет вслед погибшия, дондеже обрящет ю?[48]
— Верно говорил монах, искать их надо, место неспокойное, — поддержал его Головнин.
Мужчины поспешили наружу и принялись обыскивать закоулки монастыря, что было крайне сложно: сразу за вытесанными стенами начиналось узкое и глубокое ущелье, перебраться через которое удалось бы только с помощью подвесного моста.
Вдруг раздался женский крик. Он несся с разных сторон, отражаясь от высоких стен, дробился на части и мы не знали, куда бежать.
— Сюда, все сюда! — закричал Сапаров.
При входе в ущелье, в узкой ложбинке лежал Прохор. Над ним выла Агриппина. Она рвала на себе волосы и била кулаком в грудь. Мы подошли поближе. В груди Прохора торчал нож.
Нестеров наклонился над телом и потянул за нож, которым был заколот Прохор. Нож имел странную трехгранную форму и был светло-желтого цвета там, где его не окрасила кровь несчастного парня.
— Что это? — обомлев, спросила я.
— Абиссинский обсидиановый нож, — хмуро ответил Аршинов. — Часто используется в ритуальных культах у племен, не принявших православие.
— Но откуда тут взялся убийца и чего он хотел? — спросил Головнин. — Агриппина, ты можешь ответить?
Тем временем прибежали послушники и, осторожно подняв тело, отнесли его в монастырь.
— Рассказывай! — приказал девушке Аршинов, когда она немного успокоилась.
— Ну… Это самое…
— Не мычи! Как ты оказалась тут? Зачем из кельи втихую выходила?
Григорий сидел на камне, обхватив голову руками, и раскачивался от душевной боли из стороны в сторону. Сапаров злобно сверкал белками глаз, глядя на Агриппину.
Мне пришлось вмешаться.
— Николай Иванович, не пугайте девушку. Агриппина, скажи, почему ты меня не разбудила, а сама вышла из кельи?
— Да по нужде, барыня, — ответила она смущенно. — Во двор вышла. Зачем вас будить? Так впотьмах, без свечки, и пошла себе.
— А что дальше было?
— Прохор стоял, курил. Подошел ко мне, мы стали разговаривать, — при этих словах Сапаров схватился за кинжал, висящий на боку.
— И что было дальше?
— Мне неудобно было при нем. Поэтому я сказала, чтобы стоял и курил дальше, а сама пошла за угол. И там на меня напали двое эфиопов.
— Как они выглядели?
— Сами в белом, а лица черные, только зубы светятся. Жилистые такие. Я как закричу: "Проша!", он бросился мне на помощь, и тут его один эфиоп и заколол.
— Вот так сразу?
— Ну да! Один меня держал крепко, второй за углом спрятался и нож выставил. Прохор и напоролся со всего размаху.
— И что потом было?
— Убежали они.
— Куда?
— Не знаю, я сразу над Прошей склонилась, а когда поняла, что он мертвый, так закричала.
— Не получается, — сказал молчавший до сих пор Головнин.
— Почему?
— Аполлинария Лазаревна, — повернулся ко мне Головнин, — когда вы проснулись?
— Рассвет уже занялся.
— Хорошо. А Агриппина проснулась до рассвета. И во двор вышла в темноте, по ее рассказу. А закричала только что, когда солнце уже выглянуло из-за гор. Что она делала все это время?
— Они тебя снасильничали? — рванулся к ней Сапаров.
Несчастная девушка отшатнулась, закрыла лицо руками и зарыдала во весь голос. Я принялась ее успокаивать.
— Мы найдем их, найдем и убьем. Успокойся, ты жива-здорова. Жаль Прохора, но ты не виновата. Он сам вышел из кельи. Бог распорядился, что поделаешь?
Сапаров презрительно плюнул и отвернулся. Григорий сидел все так же отрешенно, закрыв голову руками.
Во двор вышел Аниба Лабраг.
— Монахи обрядили вашего друга.
Мы вошли в большую комнату, не меньше трапезной. Прохор лежал на каменном столе. Лицо его выглядело умиротворенным. Автоном читал молитвы, горели свечи. Я перекрестилась. Малькамо, стоявший рядом со мной, повторил мой жест.
— По нашим обычаям хоронить надо до захода солнца, — сказал Аниба Лабраг. — Жарко.
Могилу вырыли на небольшом кладбище близ монастыря. Там уже покоились несколько монахов. Григорий собственноручно установил крест с косой перекладиной. Автоном без устали читал молитвы.
— Пора нам, братцы, — сказал Аршинов. — Тяжело, но надо. Потом подтолкнул Али вперед. — Ты останешься здесь, и будешь ждать нашего возвращения. Дорога очень опасная, а я не хочу тебя потерять.
Али не сказал ни слова, только кивнул и отошел в сторону. Я подивилась послушанию паренька.
Монахи вышли с нами проститься. Я приблизилась к Анибе Лабрагу:
— Благословите меня, батюшка.
Он положил сухую ладонь мне на голову и вместо благословения тихо произнес:
— Скажи своим друзьям, чтобы не держали зла на моих соплеменников. Они не убивали вашего человека.
