Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— А это кто рисовал? Тоже не ты?
— Давид Маркович… — укоризненно протянул Родя. — Я же так посочувствовал вашему горю… А тут какие-то триста карбованцев…
— Я ищу причину, — разлепил губы Гоцман. Родя вскинул руки к потолку: а я знаю?..
Гоцман смел фальшивые деньги в ящик. Снова наткнулся пальцами на спичечный коробок. Машинально задымил, положив на стол рядом с собой карманную закрывашку.
— За шо еще говорили с Фимой?
— За карточки эти… — Родя, поколебавшись, со вздохом достал из кармана измятые продуктовые карточки, выложил на стол. — Он просил склеить. Сказал: «Сделай, Родя, это для друга». А я шо? Склеить — так склеил…
Мертвеющими пальцами Гоцман взял карточки, карточки Марка. Сжал зубы. В глазах все плыло, двоилось. Он закусил до боли губу.
— Конвойный! — не своим голосом гаркнул Якименко, вскакивая. — Выводи!..
Влетел милиционер, схватил Родю за шиворот и, испуганно оглядываясь на задыхающегося Гоцмана, выволок в коридор. Якименко, опрокинув стул, кинулся к графину, плеснул воды в стакан.
— Уйди-и-и… — из последних сил выдавил из себя Гоцман, зажимая руками рот.
— Ушел! Уже ушел, Давид Маркович…
Бледный, в испарине, капитан Леха Якименко выскочил в коридор, захлопывая дверью рвущийся наружу беспомощно-звериный вой…
Глава седьмая
В подворотне, подпирая стену, с рассеянной улыбкой на лице стоял Чекан. Покуривал, щурясь на противоположную сторону улицы. Точнее, на дверь сберкассы, возле которой только что появился преисполненный важности милиционер в белой гимнастерке. Его ладонь лежала на кобуре нагана.
— Мент подошел, — еле слышно обронил Толя Живчик. Он свернул в подворотню с улицы и наклонился к Чекану прикурить. — Кобура не пустая. Сейчас подъедут.
— Уже подъехали, — ухмыльнулся тот. Живчик обернулся.
Скрипнули тормоза. Напротив сберкассы замер «Виллис» под тентом. Из него выпрыгнули двое работников инкассаторской службы Министерства финансов, вооруженных автоматами. Козырнув милиционеру, быстро вошли внутрь. Джип стоял с работающим мотором, водитель, держа наготове пистолет, внимательно оглядывал улицу. Щуплый носатый парень, разболтанной походочкой миновав «Виллис», окинул машину равнодушным взглядом и пренебрежительно сплюнул себе под ноги. Шофер выразительно мотнул головой — вали, мол, отсюда, нечего глядеть.
— Ну и шо мы вылезли на улицу? — тихо бубнил Живчик, мусоля папиросу. — Посидели бы еще пару дней на хате…
— Я без дела скучаю, — скупо обронил Чекан, не сводя глаз с «Виллиса».
Инкассаторы вышли из магазина, быстро перепрыгнули через низкий борт машины, и джип резко взял с места. Милиционер, козырнув вслед, неспешно отправился на угол.
— Двадцать пять секунд, — еле слышно произнес Чекан, бросив взгляд на часы. — Неплохо работают.
— Угу, — согласился Живчик. — Два ППШ, водитель не дурак с волыной и мент еще.
— Ида так и говорила…
Оба одновременно бросили папиросы и двинулись из подворотни на улицу. Щуплый носатый парень, поравнявшись с ними, убедительно запнулся носком разбитого ботинка о бровку и налетел на Чекана, как бы случайно соприкоснувшись пальцами с его карманом.
— Ой, звиняйте…
В следующий момент парень взвыл благим матом на всю улицу. Чекан неуловимым движением перехватил его руку, сжав пальцы, словно стальными тисками.
— Дядька, не надо! — выл носатый. — Я штаны, перепутал!!! Ой-е-ей-ей…
Вой оборвался так же резко, как и начался — Чекан закрыл пареньку рот ладонью, втолкнул в подворотню и двумя точными ударами уложил на землю. Живчик от души добавил носком сапога…
— От босота глазастая… — проскулил щуплый паренек, малость оклемавшись. — Чего тогда карманы оттопыривал, как фраер?!
Утерев кровь, он поднялся и, убедившись, что его противников на улице нет, засеменил куда-то своей разболтанной походочкой…
…На ступеньках у центрального входа в Одесский художественный музей, в тени его знаменитого портика, строительство которого началось еще во время пребывания в Одессе Пушкина, расположились на корточках четверо блатных. Они молча смолили папироски, провожая немногочисленных прохожих ленивыми взглядами.
В перспективе улицы Короленко показался нещадно пыливший серый «Опель-Адмирал». У входа в музей машина притормозила. Трое блатных быстро встали и, по-прежнему попыхивая папиросками, завели разговор, поглядывая по сторонам. А самый молодой — щуплый носатый парень с подбитым глазом, он же щипач со стажем по кличке Лепа, — танцующей походкой направился к Гоцману.
— И здрасте, Давид Маркович! — осклабился Лепа, косясь на машину. — Нету вас цигарки?.. Замечательный день, и вы решили проехаться по Софиевской?.. А шо у вас такой вид, прямо скажем, совсем не пригожий?..
Гоцман, обернувшись, раздраженно махнул Ваське Соболю — отъезжай!.. «Опель» медленно отчалил от тротуара. А Лепа, продолжая радостно скалиться, отскочил в сторонку, открывая Гоцману проход в арку. Когда Давид проходил мимо, Лепа быстрым, порхающим движением поводил руками над его пиджаком.
Арка вроде была как арка — с табличкой «В этом дворе туалета нет», с пацанами, играющими в пристенок, с обыкновенным на вид пьяненьким мужичком, строгавшим что-то ножичком, сидя на деревянном ящике. Только пацаны, завидя Гоцмана, сразу посмурнели, да и мужичок смотрел на него без всякой симпатии, со вполне трезвым и очень недобрым огоньком в глазах.
…Хороший стол был накрыт у блатных авторитетов, богатый стол. Это Гоцман понял сразу. В момент оценил и накрахмаленную скатерку, и марки напитков, стоявших на столе, и добротно сготовленную еду. На развороте в «Книге о вкусной и здоровой пище» стол бы этот печатать, на зависть и восхищение рядовых советских граждан… И часовых стояло кругом немало, чтобы не мешали серьезным едокам переваривать пищу. Шестерок десять, не меньше. Даже на дереве грушей висел кадр, зорко оглядывая округу… И все это буквально на задах художественного музея, помнившего Пушкина. Это развеселило Гоцмана. На секунду, не больше, но развеселило.
Шесть человек сидело вокруг стола. Седьмой стул был свободен. На него Гоцман и сел. Внимательно посмотрел в глаза каждому. Пировавшие были ему хорошо знакомы.
Худенький, с высокомерным лицом Писка демонстративно отвернулся. У него с Гоцманом были счеты еще с далекого тридцать восьмого года.
Мосластый вор по кличке Федя Жердь обстоятельно закусывал, не обращая внимания на чужака. Знай себе наворачивал вареную картошечку из большой миски, не забывая подливочки мясной добавлять. Да луком еще зеленым хрустел. Одесские домохозяйки могли себе такое позволить только по очень большим праздникам, да и то после нескольких дней беготни по рынкам.
Рыхлый и громоздкий, как тесто, в расстегнутой на груди белой рубахе, авторитет с многозначительной кличкой Мужик Дерьмо в упор, без стеснения, разглядывал Гоцмана, словно изучал, насколько тот сдал со времени последней встречи. В белесых глазах Мужика при всем желании ничего прочесть было нельзя. Отвечая Мужику таким же нестеснительным взглядом, Давид с усмешкой изучил вытатуированный на его волосатой груди собор. Очень большой был собор, с несколькими приделами, с одиннадцатью куполами. Каждый купол — год на зоне… Чуть ниже собора парил орел с чемоданом в когтях. На чемодане была надпись «Тайшет — Одесса».
Вертлявый, смешливый Мадамский Пальчик делал вид, что целиком поглощен выбором напитка. Задумчиво растопырив в воздухе большой и указательный пальцы, между которыми виднелась наколка ЛТВ («Люби, товарищ, волю»), он водил ими от бутылки шампанского к бутылке грузинского «Твиши» и обратно. Наконец остановил выбор на шампанском одесского винзавода № 1 и, одним махом осушив стакан, звучно икнул с удовлетворенным видом.
Особняком, перед скромной тарелочкой с горсткой квашеной капусты, сидел дядя Ешта. С холодными умными глазами, грустными, много повидавшими. Седой. И тоже молчал. Хоть и был с незапамятных пор соседом Гоцмана по двору…
И только жестковатый, словно из камня вытесанный Капитан, одетый в белую майку-сетку, отчего были видны вытатуированные у него на плечах эполеты с буквой N. с вежливой улыбкой приподнял запотевший графинчик:
— Не желаете ли водки, гражданин начальник? За амнистию от седьмого-восьмого 3, благодаря которой мы имеем достойное счастье вас видеть?.. Тем более шо скоро как год мы все на свободе, а сами знаете, шо вор в законе на свободе больше года — то ж ненормально…
Гоцман ничего не ответил, ни словом, ни взглядом. Сидел себе, наслаждался летней природой и соседством с художественным музеем.
Из-за плеча к нему склонился бандит Иона, глава охраны авторитетов:
— Давид Маркович, люди хотели бы убедиться, шо вы не при оружии. Чисто формальный шмонец… Вы привстаньте, я прошу прощения.
