Валерий Ярхо - Байки русского сыска
— Эй! Ты кто таков? Чего по ночам шляешься?
И услыхал в ответ дерзкие слова:
— А тебе какого… надо? Чего присучился?! Куда надо, туда и иду!
Вскипев благородным негодованием, Синегуров за— кричал:
— Я т-т-те покажу, какого мне надо! — И, обращаясь к обывателям, входившим в состав его патруля, приказал: — А ну, хватай его, ребята!
«Ребята» не замедлили исполнить приказание городового.
— Ведите его в участок, там ему живо растолкуют что к чему! — многообещающе произнёс Снегуров.
Задержанный, заметно сбавив тон, стал просить отпу-стить его:
— Ну что вы, право, братцы! Я думал, шутник какой окликнул, вот и нагрубил. Отпустили бы вы меня. И вы, ваше благородие, ей-богу, отпустили бы?! А я бы вам водочки поставил или вот хотите — рубль дам?
Но ни обещанное угощение, ни деньги не соблазнили городового — дерзкого незнакомца поволокли в участок. Всю дорогу он жалобно канючил, прося его отпустить, но, когда до дверей участка оставалось не более десятка шагов, вдруг резко оттолкнул державших его под руки «обходных», и те, не ждавшие подобного фортеля, повалились в разные стороны, как кегли, а вырвавшийся из их рук незнакомец бросился бежать. На секунду Синегуров и «обходные» опешили, но, скоро придя в себя, бросились за ним в погоню. Среди патрульных было несколько молодых парней, бежавших весьма быстро, они-то скоро стали настигать беглеца. Но он, повернувшись к своим преследователям, крикнул, поднимая руку:
— Оставьте меня, не доводите до греха! У меня револьвер, я стрелять буду!
Ему не поверили, думая, что он пугает, но в этот момент действительно загрохотали выстрелы, и пули засвистели совсем рядом с головами дозорных и подоспевшего городового. Сделав несколько выстрелов, неизвестный бросился бежать дальше, но Синегуров и его люди не прекратили преследование, зная, что на звуки выстрелов и их свистки тревоги непременно прибежит подмога. Так и вышло! Оторвавшийся от погони незнакомец угодил прямо в объятия сидевших в засаде у дома жены Буйницкого полицейских, которые, заслышав стрельбу и шум погони, вышли на перехват беглецу. Его повалили на землю, обезоружили, скрутили ему руки и под усиленным конвоем доставили в участок. Когда дежурный офицер рассмотрел его, то удивлённо и обрадованно воскликнул:
— Ба! Да ведь это сам господин Буйницкий к нам припожаловал! Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик, а то мы тебя совсем уж заждались, а ты все не едешь и не едешь! Поздравляю, господа! — обратился он ко всем участникам погони и ареста преступника и пообещал: — Не иначе как вам всем быть с наградой! Важную птицу поймали.
Буйницкий, а это был он, хмуро попросил «не тыкать» ему, но то, что он «тот самый Буйницкий», отрицать не стал — это было бы глупо, его, бывшего чиновника мирового судьи, все полицейские знали как облупленного.
На первом допросе он рассказал немногое: в городе они задержались с Перовским из-за того, что границу усиленно охраняли, и уйти за кордон, в Болгарию или Румынию, не было никакой возможности. Прятались они у родственников жены, к которой Буйницкий время от времени тайком пробирался на свидания. В ночь ареста он тоже шёл к Ирине, да вот наткнулся на патруль.
В домах жены и родственников Буйницкого в ту же ночь были произведены аресты и обыски, во время которых большая часть похищенных денег была обнаружена. К обвинениям Буйницкого в служебном лихоимстве и краже прибавилось ещё и оказание вооружённого сопротивления властям при аресте. Теперь беглый чиновник считался особо опасным преступником, и до окончания следствия по его делу и суда Буйницкого поместили в кишеневский тюремный замок.
* * *В первый раз Буйницкого судили отдельно от всех, по обвинению в вооружённом сопротивлении властям. Процесс этот состоялся в кишинёвском окружном суде 13 октября 1890 года. После показаний участников погони и ареста, а также предъявления суду револьвера, из которого Буйницкий стрелял в полицейского и его помощников, слово дали самому обвиняемому. Буйницкий факт стрельбы в сторону полицейских признал, но утверждал, что не имел намерения убить кого-либо или ранить, а стрелял нарочно поверх голов, чтобы попугать преследователей. Суд, признав неоспоримость факта стрельбы в сторону представителей закона, жизни которых, с умыслом или без такового, подвергались опасности, приговорил Ивана Осиповича Буйницкого к 4 годам каторги, постановив при этом, что исполнение приговора откладывается впредь до решения дела о похищении подсудимым пост-пакета с казёнными деньгами.
* * *Второй раз Буйницкого судили летом 1891 года, в одесском окружном суде. Процесс начался 4 июля, и на этот раз Буйницкий оказался на скамье подсудимых не один, а в большой компании: рядом с ним сидела его жена Ирина с ребёнком на руках, брат Дмитрий — одесский ресторатор, Иван Перовский и ещё пятеро родственников, укрывавших его и Перовского в то время, когда их разыскивала полиция. В краже обвинялся один Буйницкий, а остальные — лишь в пособничестве и укрывательстве.
На суде выяснилось, что похищенные деньги были найдены почти все, за исключением тех четырех тысяч, что успели прокутить и растратить Буйницкий и его сообщник.
Буйницкий держался очень спокойно, заявив, что виноват во всем только он, что остальных он либо вовлёк в это дело, либо они ему помогали по-родственному, не зная, что совершают преступление. Дрогнул он лишь один раз, когда заплакал его сынишка, которого Ирина держала на руках. В этот момент Иван закрыл уши руками и опустил голову. Вообще же вид красавицы с младенцем на руках, сидевшей на скамье подсудимых, произвёл довольно сильное впечатление на присяжных и публику в зале. После вынесения решения присяжными суд приговорил Ивана Буйницкого к шести годам каторжных работ. Сюда вошли и те четыре года каторги, что подсудимый получил прежде за оказание сопротивления при аресте. Перов-скому дали год тюрьмы; брату Дмитрию — восемь месяцев; трём родственникам, укрывавшим его, — по шесть месяцев, двух других родственников и жену Ирину оправдали как непричастных к делу.
* * *Но этим приговором эпопея бывшего чиновника не закончилась. Через месяц после вынесения приговора из кишинёвской тюрьмы, где Буйницкий ожидал отправки пароходом на Сахалинскую каторгу, была предпринята дерз-кая попытка побега.
Однажды вечером, когда после вечерней проверки арестантов развели по камерам, а заступавшие в ночную смену надзиратели отправились по домам, чтобы поужинать, начальник тюрьмы вышел прогуляться во внешний дворик. Надо сказать, что тюремный замок в Кишинёве имел два двора: внутренний, образованный каре тюремных корпусов, в него вели ворота с подворотней, проходящей под всем корпусом, и внешний, образованный пространством между корпусами и внешней стеной тюрьмы. В этом внешнем дворе помещались больница, пекарня и другие службы. Вдоль тюремной стены, с внутренней стороны, был разбит палисадник, по которому и прогуливался начальник в тот вечер. По прошествии часа в тюрьму стали возвращаться надзиратели, ходившие на ужин, они стучали в калитку ворот, но им никто не отвечал и двери не открывал. Тогда они стали стучать сильнее. Привлечённый их стуком и криками к внешним воротам подошёл начальник тюрьмы, обнаружив дежурившего в тот день на этом посту надзирателя Бондаренко в бессознательном состоянии: тот лежал на земле и бормотал что-то несвязное. Впустив подчинённых, начальник тюрьмы приказал поднять тревогу и срочно обойти всю тюрьму, проверив наличие арестантов. Тюремный врач, прибыв по вызову начальника, осмотрел Бондаренко и констатировал сильное отравление. Тут же учинили следствие, выясняя, кто и что ел в тот день. Оказалось, что троих надзирателей — Бондаренко, Ломоносова и Лавренёва — арестанты, работавшие в пекарне, угостили пирожками. Ломоносову пирожок показался горьким, и он его, не доев, бросил, Лавренёв оставил «на потом», а Бондаренко съел. Врач забрал пирожок у Лавренёва для экспертизы, а начальник приказал позвать к себе арестантов-пекарей. Это были Бердан и Гонцов, оба местные воры, получившие относительно небольшие сроки. Они целыми днями возились на кухне и в пекарне, а на ночь их запирали в камеру, расположенную в корпусе, имевшем выход во внутренний двор. Травить охранников им было незачем. Даже если бы стоявшие на внешних постах трое надзирателей были выведены из строя, то как бы Бердан и Гонцов об этом узнали, а главное, что бы это им дало? Ведь ворота, ведшие во внутренний двор, и решётки, перегораживающие коридоры, все равно остались бы запертыми. Значит, они либо рассчитывали на чью-то помощь извне, либо действовали по плану, составленному не ими. Так решил начальник тюрьмы.
Свой контингент он знал очень хорошо — придумать столь хитроумный план обоим пекарям было «не по уму», да и бежать они не смогли бы: резона им не было — через полгода они должны были выйти на волю, а находиться при кухне и пекарне — не самая тяжёлая доля для привыкших к частым отсидкам воров.
