Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга первая
— С какой стати? — возмутился полковник. — Я случайный прохожий.
— Представьтесь, пожалуйста! — мягко, но твердо попросил Гольм.
— Полковник от инфантерии Веловзоров. Вот моя визитная карточка. Я сейчас живу у Ильинских ворот, в доме Семенова, хотя постоянное жительство имею в Коломенском уезде.
— Честь имею! — козырнул Гольм.
КРОВЬ НА СТУПЕНЯХ
На ходу застегивая рваный нагольный тулуп, к Гольму подбежал громадный мужик лет сорока, с пышной, уже начавшей седеть бородой. Он суетливо представился:
— Лука Степанов, здешний дворник! А это, — он ткнул пальцем в сторону невысокой бабы с вострыми глазами, наспех повязанной крест-накрест шерстяным платком, — моя супружница Дарья. Привел, как приказано.
Из его рукава высовывалась ладонь левой руки, перевязанная грязной окровавленной тряпкой.
Лука Степанов был спокойный и работящий мужик. Но раз в месяц он крепко напивался. И вот тогда впадал в беспамятство, становился страшным: бил жену и двоих детей (третья — дочка лет пяти, умерла от крупозного воспаления легких как раз перед Новым Годом), пропивал с себя одежду, выносил из дома все, что попадалось ему под руку.
Хозяин знал о проделках Луки, но терпел его выходки: свои дворницкие обязанности он исполнял с усердием, да и семью его было жалко.
— Кто живет вон в том флигеле? — спросил Козеровский.
— Отставной капитан Попов со своей прислугой Марией Нордман, — торопливо отвечал Лука.
Увязая в снегу, процессия двинулась к флигелю. Гольм повернулся к дворнику:
— Что Попов, богатый человек?
— Досконально знать не многим, но они дают деньги под заклад. — И, сбавив тон, доверительно добавил: — Они человек одинокий, вновь прибывший, родственников не имеет вовсе. Ну, моя Дарья раз в неделю бывает у господина Попова, полы моет. Платят за это два рубля в месяц. Тихо живут!
Подошли к флигелю. Гольм сапогом осторожно смахнул с крыльца снег. Дарья, следившая за всем происходящим внимательным лихорадочным взглядом, вскрикнула:
— Ай, кровь на ступенях!
Открыли шире двери. Впереди, освещая дорогу свечой, шел Козеровский. Это был пятидесятилетний желчный человек, за двадцать семь лет бессрочной службы достигший должности полицейского пристава. Он считал себя первостатейным сыщиком, не оцененным начальством и обойденным наградами. Козеровский любил подчеркивать свое превосходство, свою проницательность и бездарность окружающих.
Москва жила сытно и спокойно. Убийства были редки. Теперь же Козеровскому представлялся счастливый случай отличиться.
— Посмотрите, Гольм, — он осветил свечой пятна крови на ступенях и стене, — у преступника ранена левая рука. Спускаясь с лестницы, он, очевидно, чувствовал слабость и был вынужден даже опираться на стену.
Дарья, державшая другую свечу, все время норовила пройти вперед. Вот и теперь она угодливо опустила свечу, показывая Гольму округлые пятна крови на ступенях. Она первой прошла наверх, делая пояснения:
— Справа — спальня и кабинет Ильи Егоровича Попова, слева — вот тут, возле лестницы — комната служанки Марьи Нордман.
Забывшись, Дарья не замечала труп, лежавший у нее за спиной.
— Осторожно! — предостерег Гольм. Дарья, оглянувшись, вскрикнула и упала без чувств.
— Ну вот, еще одна жертва! — усмехнулся Козеровский, а дворник дунул в лицо своей перепуганной супруге, и она пришла в себя.
В этот момент на лестнице загрохотали шаги. В сопровождении следственного пристава Реброва прибыли медицинские эксперты Басов и Дудкин.
Ребров — стройный блондин с нордическим характером. Он славился умением распутывать самые сложные дела.
Медики склонились над трупом Марии Нордман. Вся шея 40-летней женщины была превращена в кровавое месиво. Ее запрокинутая голова едва держалась на сухожилиях да нескольких неперерезанных мышцах. Глаза у мертвой были дико выкачены, рот перекошен в предсмертной гримасе.
— Нанесено не менее двух десятков колото-резаных ран, — заключил медик Басов.
— Зверское убийство! — согласился Дудкин. Ребров тем временем подал голос из кабинета
Попова:
— Идите сюда! Вот где разыгралась главная сцена трагедии.
Посредине кабинета, широко раскинув руки, лежал пожилой мужчина. На убитом был надет халат. Голые волосатые ноги обнажены. Вся грудь и шея являли собой страшное зрелище.
— Я насчитал двадцать четыре раны, — сказал Басов. — Крови натекло более двух с половиной фунтов. Целая лужа!
— Убийца, без сомнения, был знаком со своей жертвой, — заключил Козеровский.
— Иначе тот не встречал бы его в одном халате и не пил бы с ним запросто пиво, — согласился Гольм.
Ребров кивнул на маленький стол у окна:
— Убийца и убитый мирно выпивали. Они, правда, не успели докончить и одну бутылку. Попов был убит на стуле, он курил сигару. Она была зажата между пальцев и слегка прожгла пол. Под стулом, посмотрите, туфля. Другая — на ноге убитого. Его свалил вот этот удар ножом — сзади, в шею.
— Да, — подтвердил Басов, — сразу же перерезал сонную артерию. Случайно? Или это опытная рука, привычная к убийствам?
— Разберемся, — заверил Ребров.
— Теперь надо найти главное: деловые записи покойного и выяснить, какие именно закладные предметы исчезли, — веско заметил Козеровский. — Что здесь имело место ограбление — можно не сомневаться.
Сыщики с ним согласились.
В кабинете все было перевернуто вверх дном.
— Преступник, видимо, нервничал и торопился, — заключил Гольм. — Из-за этой нервозности и располосовал себе руку. Не так ли?
Все обернулись на Луку. Тот покраснел и смущенно спрятал завязанную руку за спину.
— Следствие обязательно найдет убийцу! — Козеровский жестко посмотрел в глаза Луке.
СЕРЕБРЯНАЯ СОЛОНКА
На столе расчистили место. Писарь сел за протокол. Он вывел заголовок: «14 января 1866 года такими-то произведен осмотр квартиры отставного капитана И. Попова, жительство имевшего в Арбатской части I квартала в доме купца Шелягина…»
Далее диктовал Ребров: «Ящики стола и комода в кабинете найдены раскрытыми и вынутыми. Их содержимое разбросано на полу и по столу. На всех ящиках заметны кровавые знаки, преимущественно на левой стороне. В комнате служанки Нордман обнаружены обильные следы крови на подносе, на самоваре и в полоскательной чашке. По всем этим следам можно заключить, что убийца был ранен и обмывал руки в комнате Нордман».
Прервав писание протокола, вновь продолжили осмотр помещения.
Ребров внимательно осматривал подоконник. На нем лежали разделанная селедка, сонник, в цветастой обложке песенник, еще какие-то книжки.
— Вот что искал преступник! — Ребров торжествующе поднял над головой толстую общую тетрадь, которую обнаружил за выгоревшей занавеской. — Это залоговая книга Попова! Надо же, убийца всю занавеску обхватал, столько кровавых пятен оставил, а записи не нашел!
— Место какое-то случайное — подоконник! — покачал головой Гольм.
— В том-то и дело! Преступник верно знал постоянное место книги. Но убитый положил ее на время на подоконник, а убийца знать об этом не мог! Будь преступник опытней, он обязательно нашел бы предлог и заставил Попова вынуть книгу.
В этот момент начала канючить Дарья:
— Господа полицейские, у меня печка топится, да и дети у соседа-слесаря сидят. Пустите домой!
Козеровский сказал:
— Ну беги, печку посмотри да быстро возвращайся! Ты нам нужна как понятая.
Дарья моментально подхватилась и понеслась к противоположному флигелю — до него (согласно судебному протоколу) было 75 шагов.
Ребров с неудовольствием посмотрел на Козеровского:
— Зачем этот неуместный либерализм? Тот ничего не ответил.
Он вчитался в закладную тетрадь и вдруг побагровел:
— Тут всего три фамилии: какой-то Григорьев, наш случайный знакомый — полковник Веловзоров и, — Козеровский впился взглядом в побледневшего дворника, — ты, Лука.
— Так точно, ваше благородие! — с торопливой подобострастностью отвечал дворник. — Мне на похороны дочки было очень нужно. Господин Попов дали три рубли за серебряную солонку.
— Ты ее выкупил?
— Никак нет!
И даже не понимая, что говорит, добавил:
— Но я ее обязательно выкуплю, как только жалованье получу. Под Татьянин день…
Гольм хмыкнул, а Ребров обратился к Козеровскому:
— Какие еще предметы числятся в залоге? Тот прочитал скрипучим голосом: «17 декабря
1865 г. От господина Григорьева, проживающего на Покровке близ церкви Воскресения в доме Лукьянова, принят золотой перстень, осыпанный тремя большими и 22 малыми бриллиантами за 750 рублей». Ну и по всей форме приложена расписка Григорьева о своем желании отдать сей перстень под залог.
Другая запись: «24 декабря. Под залог золотой табакерки и образка, осыпанного бриллиантами, получено полковником Веловзоровым 600 рублей».
