Борис Акунин - Любовница смерти
Побледневший Розенкранц с достоинством молвил:
– Schade[4].
Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел, очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде говоря, так оно и было – Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому.
– Дайте, дайте сюда! – Калибан нетерпеливо схватил шарик. – Я чувствую, мне должно повезти.
Он трижды плюнул через левое плечо, крутанул рулетку что было мочи и выбросил шарик так, что тот золотым кузнечиком заскакал по ячейкам и чуть не вылетел за бортик.
Все, оцепенев, наблюдали за постепенно замедляющимся верчением колеса. Обессиленный шарик попал на череп! Из груди бухгалтера вырвался торжествующий вопль, но в следующий миг золотой комочек, будто притянутый некоей силой, перевалился через разделительную черту и утвердился в соседней ячейке.
Кто-то истерично хихикнул – кажется, Петя. Калибан же стоял, словно пораженный громом.
Потом прохрипел:
– Не прощен! Отринут! – И с глухим рыданием кинулся к выходу.
Просперо со вздохом сказал:
– Как видите, Смерть недвусмысленно извещает о своей воле. Так что, хотите попытать счастья?
Вопрос был обращен к Гэндзи. Тот учтиво поклонился и проделал положенную процедуру быстро, скупо, безо всякой аффектации: слегка раскрутил рулетку, небрежно уронил шарик и после этого на него даже не смотрел, а наблюдал за дожем.
– Череп! – взвизгнула Львица.
– Ха! Вот это фокус! – звонко выкрикнул Гдлевский.
Потом все закричали и заговорили разом, а Коломбина непроизвольно простонала:
– Нет!
Она сама не знала, почему.
Нет, пожалуй, знала.
Этот человек, которого ей довелось знать так недолго, источал ауру спокойной, уверенной силы. Рядом с ним отчего-то делалось светло и ясно, она будто снова превращалась из заплутавшей средь темных кулис Коломбины в прежнюю Машу Миронову. Но, видно, обратной дороги не было, и роковой бросок Гэндзи являл собой самое определенное тому доказательство.
– Примите поздравления, – торжественно сказал Просперо. – Вы счастливчик, мы все вам завидуем. Прощайте, друзья мои, до завтра. Идемте, Гэндзи.
Дож обернулся и медленно вышел в соседнюю комнату, оставив двери открытыми.
Перед тем как двинуться следом, Гэндзи повернулся к Коломбине и улыбнулся ей – будто хотел успокоить.
Ничего у него не вышло.
Она выбежала на улицу, давясь рыданиями.
III. Из папки «Агентурные донесения»
Его высокоблагородию подполковнику Бесикову (В собственные руки)
Милостивый государь Виссарион Виссарионович!
История с «Любовниками Смерти» и роль Дожа во всех этих событиях открылись с совершенно новой стороны.
Пишу это письмо ночью, под свежим впечатлением. Я только что вернулся с квартиры Дожа, где мне довелось стал свидетелем поистине поразительных событий. О, как легко ошибиться в людях!
Прошу извинения за некоторую сбивчивость – я все еще очень взволнован. Попробую изложить всё по порядку.
Сегодня заседания общества, временно прервавшиеся из-за исчезновения медиума, были возобновлены. Признаться, я рассчитывал, что пропажа Весталки приведет Дожа в смятение и выбьет из его рук наиболее опасное оружие, но он оказался весьма изобретателен и предприимчив. Найденная замена спиритизму блистательно проста: рулетка, на которой одна из ячеек помечена черепом с костями. Тот, кому выпадет сей зловещий символ смерти, должен выпить яду, собственноручно приготовленного Дожем.
Я был окрылен, когда услышал всё это, ибо решил, что человек, представлявшийся мне исчадием ада, наконец утратил всегдашнюю осторожность и теперь его можно будет взять с поличным.
Мне повезло: сегодня же, в самый первый вечер этой игры, наверняка азартнейшей из всех доступных смертному, обнаружился победитель – тот самый Заика, о котором я уже имел честь Вам докладывать и который почемугто Вас так заинтересовал. Он и в самом деле тип незаурядный, я получил возможность в этом удостовериться, но откуда Вы-то могли это знать? Загадка.
Однако не буду отклоняться.
Когда все наши удалились, я спрятался в прихожей и после вернулся в гостиную, где свечи и жаровня уже были погашены. Очень кстати пришлось то, что Дож из каких-то идейных соображений не признает прислуги.
План мой был очень прост. Я рассчитывал получить прямое доказательство виновности Дожа. Для этого достаточно было проскользнуть через столовую, слегка приоткрыть дверь в кабинет (все двери в доме обиты мягкой кожей и оттого закрываются неплотно) и дождаться, пока хозяин собственноручно предложит Заике чашу с отравленным вином. После мучительных колебаний я пришел к выводу, что ради интересов дела Заикой придется пожертвовать – тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, рассудил я, жизнь одного человека менее ценна, чем возможность отвести угрозу от десятков, а может быть и сотен неокрепших душ.
Когда Заика выпьет яд и выйдет умирать на бульвар (так было уговорено заранее), я вызову городового, который всегда стоит на Трубной площади. Факт смерти от отравления будет зарегистрирован официальным представителем власти, а если Заика к моменту появления полицейского еще не потеряет сознания и если у него есть хоть капля совести, то он успеет дать показания против Дожа, которые будут должным образом занесены в протокол. Но даже если таковых показаний и не будет, думал я, вполне хватит одного только факта смерти и моего свидетельства. Мы с городовым немедленно отправились бы на квартиру к Дожу и произвели бы задержание иреступника по горячим следам. Вряд ли он успел бы вымыть бокал, на стенках которого должны были остаться следы цианида. Плюс к этому живой свидетель – я. Опять же наличие рулетки с черепом.
Признайте, что задумано было неплохо. Во всяком случае, роль Дожа тут выходила бы самая неприглядная: затеял у себя дома смертельно опасную игру, в которой к тому же сам участия не принимал; приготовил отраву; сам ее поднес. Имелся бы и результат всех этих действий – еще не остывший труп. Это уже явное уголовное преступление. К тому же у меня были основания надеяться, что я сумею убедить двоих, а то и троих из наименее закоренелых «любовников» дать показания в пользу обвинения, если дело дойдет до судебного разбирательства.
А теперь я опишу Вам, как всё вышло в действительности.
Мне удалось приоткрыть дверь совершенно беззвучно, а поскольку в столовой было совсем темно, я мог не только слышать, но и видеть происходившее в кабинете без риска оказаться обнаруженным.
Мэтр сидел в кресле за письменным столом с торжественным и даже величественным видом. На полированной поверхности посверкивал хрустальный кубок с жидкостью гранатового цвета.
Заика стоял рядом, так что сцена отчасти напоминала картину художника Ге «Петр допрашивает царевича Алексея». С детства люблю это полотно, оно всегда поражало меня своей потаенной чувственностью. Сколько раз я воображал себя плененным цесаревичем: стою пред грозным Петром, находясь всецело в его власти, и сердце сладко сжимается от острого чувства, в котором смешиваются сознание своей абсолютной беззащитности, страх перед карой и надежда на отцовское милосердие! Правда, в отличие от цесаревича, Заика взирал на сидящего прямо и безо всякой боязни. Я поневоле поразился такому присутствию духа у человека, которому через несколько минут суждено проститься с жизнью.
Оба молчали, и пауза всё не кончалась. Заика пристально смотрел Дожу в глаза, и у того сделался довольно озадаченный вид. Он нарушил молчание первым.
«Мне, право, жаль, – с некоторым смущением, которое в обычных обстоятельствах ему отнюдь не свойственно, сказал хозяин кабинета, – что жребий выпал именно вам».
«Отчего же? – спросил Заика ровным голосом. – Ведь это наивысшая удача, не правда ли?»
Еще более смешавшись, Дож поспешно произнес: «Да-да, разумеется. Я уверен, что все прочие соискатели – или почти все – были бы счастливы оказаться на вашем месте… Я всего лишь имел в виду, что мне жаль так скоро расставаться с вами. Вы меня интригуете, а случая поговорить по душам у нас так и не выдалось».
«Что ж, – все так же ровно молвил Заика, – давайте поговорим по душам. Я никуда не спешу. А вы?»
Мне показалось, что Дож обрадовался этим словам: «Отлично, давайте поговорим. Я ведь, собственно, не знаю, отчего вы, человек зрелый и, по всему видно, самостоятельный, так стремились попасть в число моих учеников. Чем больше я об этом думал, тем более странным мне это представлялось. Вы ведь по складу одиночка и нисколько не похожи на пресловутого субъекта, который за компанию повесился. Если у вас имеются веские причины желать смерти, вы преспокойно могли бы обойтись и безо всех этих церемоний».
