Кэтрин Джинкс - Инквизитор
И я узнаю его
Амиель де Ветеравинеа — монастырский лекарь. Это маленький жилистый подвижный человек, имеющий привычку тараторить и проглатывать слова. Череп его безупречно гол, зато пышная растительность бровей густа и темна, точно северные леса. Я бы не сказал, что по характеру он участлив в той мере, какую мечтаешь найти у лекаря, однако он хорошо умеет распознавать болезни и составлять снадобья. Кроме того, он имеет глубокий научный интерес к искусству бальзамирования.
Это древнее искусство, посредством которого, с помощью особых трав и таинственных приемов, мертвую плоть оберегают от тлена, одно из тех, где знания мои ничтожны. Эта область никогда меня не привлекала. Для брата же Амиеля, наоборот, это источник наслаждения, подобного тому, какое богослов черпает в дебатах о сущности божества. Но интерес брата Амиеля отнюдь не чисто теоретический. По прочтении различных редких и древних текстов, среди коих есть и написанные еретиками, он обязательно применяет свою новоприобретенную мудрость к телам малых птиц и зверей.
Оттого я обратился к брату Амиелю, когда передо мной встала задача исследовать жалкие останки пяти убиенных мужей. В моем окружении более ни у кого не хватило бы духу рассмотреть каждую часть со скрупулезностью, потребной для опознания. Он скоро явился, неся несколько широких льняных полотен, и я сразу понял, что моя интуиция меня не подвела, ибо его глаза ярко горели, и сама походка выражала нетерпение. Войдя в конюшни, он расстелил на полу свои холсты, затем засучил рукава, как мог бы сделать человек в предвкушении вкусного угощения, чтобы не запачкать манжеты гусиным жиром.
Здесь я должен упомянуть, что конюшни и так имели несвежий вид и запах, поскольку два года назад Понс завел там свиней. Животные, однако, стали хиреть, да и запах вызывал возражения у нас, работавших этажом выше. И потому, зарезав своих драгоценных свиней в лохани, откуда должны были пить наши несуществующие лошади, Понс распрощался с мечтами о домашней ветчине, и с тех пор конюшни пустовали.
В сущности, они как нельзя лучше подходили для хранения разлагающихся человеческих останков.
— Ага! — воскликнул брат Амиель, извлекая разбухший сустав из первого бочонка. — Колено, судя по виду. Да, оно самое.
— Я…мм… извините меня, брат мой. — Зажав нос краем рясы, я трусливо засеменил к лестнице. Из конюшен существовало два выхода: через малую дверь вверху лестницы либо через двойные двери, открывавшиеся на улицу. Последние были всегда закрыты на засов изнутри. — Я вернусь, когда вы закончите исследование.
— Так, эта рука — не отца Августина. Я помню его руки, эта гораздо крупнее.
Я повернулся, чтобы уйти, но брат Амиель окликнул меня.
— Подождите! — сказал он. — Куда это вы?
— Я… я очень занят, брат Амиель.
— А вы знали этих убитых солдат? Вы должны были знать. Они здесь служили, верно?
— Да, я знал их, но близко знаком не был.
— А кто хорошо их знал? Мне нужна помощь, брат Бернар. Один я не могу сложить эти части.
— Почему? — К сожалению, смысл его слов дошел до меня не сразу. — Они что — такие тяжелые?
— Брат Бернар, их нужно опознать.
— Ах да, конечно, — поспешно согласился я, но одного взгляда на вздувшийся, черно-багровый предмет у него в руке было достаточно, чтобы ко мне вернулась способность соображать. — Брат мой, такая степень разложения конечно же не позволит нам… то есть… я сомневаюсь, что кто-либо сумеет опознать эти части, как бы хорошо они ни знали жертв.
— Чушь!
— Я вас уверяю.
— Волосы на этой руке черные, на ноге — седые. — Брат Амиель говорил снисходительно и немного раздраженно, как говорят с неразумным дитятей, но из-за охватившей меня дурноты я был не способен обидеться. — Всегда есть черты, которых разложение не затронуло.
— Да, но вы должны считаться с нашим естественным отвращением, — задыхаясь, сказал я, и одновременно с этим понимая, что брату Амиелю неведома такая вещь, как естественное отвращение. — Вид этих останков… они так сильно повлияют на людей…
— Значит, помощи не будет?
— Брат Амиель, вы не должны ее ожидать. Я вас просто предупреждаю, и все. — После этого предупреждения я поспешно удалился, чтобы отыскать вдову несчастного Жиро Гантье и наших солдат, которые подались бы на уговоры осмотреть то, что осталось от Жиро и других их товарищей.
Вернулся я вместе с Понсом. Из семерых оставшихся у нас на службе солдат четверо обещали спуститься по одному, поскольку они несли охрану, а трое спали дома после ночного дежурства. Я отправил нового посыльного, принятого на место Исарна, за Матеей Гантье. Одному Богу известно, как я не хотел искать ее помощи, но выбора у меня не было.
— Господи Иисусе! — хрипло воскликнул Понс, войдя в конюшни.
Пока меня не было, брат Амиель опорожнил бочонки и разложил их содержимое на своих холстинах. Я сразу заметил, что некоторые куски, собранные вместе, образуют нечто отдаленно напоминающее фигуру человека, с головами у верхнего края холста и ногами у нижнего.
Голов было только две.
— Здесь многого недостает, — заявил брат Амиель, не удостаивая нас взглядом. — Очень многого. Это затрудняет дело.
— О, Господи… — бормотал Понс, зажав рот ладонью. Он был бледен, как второй конь Апокалипсиса. Я сочувственно коснулся его руки.
— Может быть, вы попросите жену принести сюда трав? — предложил я. — Пахучих трав. Чтобы заглушить вонь.
— Да. Да. Сию минуту! — Тюремщик выскочил вон, и я остался на пороге один. Мне потребовалось некоторое время, чтобы собрать все свое мужество и подойти. Брат Амиель не обращал на меня никакого внимания, тщательно осматривая каждый из ужасных предметов при свете своей масляной лампы, пока я не опустился на корточки рядом с ним.
— Смотрите, я собрал, что осталось от отца Августина, — указал он. — Головы нет, но я весьма хорошо знаю его тело. Кисти его рук были до того скрючены артритом, что их не перепутаешь. Его ступни — тоже. Видите? Здесь только одна. Вот это, похоже, его лопатка. Помните, он сутулился… Искривление очень заметно. У него были тонкие и слабые руки.
Я отвернулся.
— С другими труднее. Конечно, есть две головы, и мы можем до некоторой степени различать густоту и цвет волос на теле. У отца Августина волосы седые, значит, можно все, что с седыми волосами, отложить в одну сторону. Также имеются черные и каштановые волосы, черные — густые и жесткие, тогда как каштановые вроде бы реже. Но присутствуют еще и густые каштановые волосы и три руки с черными волосами — следовательно, нужно учитывать еще и разницу между волосами, растущими на разных частях тела.
— Э-э… брат Амиель? Вы допускаете, что это было сделано при помощи топора?
— Я утверждаю, что это было сделано при помощи топора. Взгляните, как лихо разрублены хребты! Вряд ли такое можно сделать мечом.
— Значит, требуется обладать большой силой? Для этого?
Брат Амиель задумался.
— Требуется обладать большой силой для рубки дров, — наконец сказал он. — А я видел детей, рубивших дрова. И беременных женщин. Калек только не видел.
— Разумеется.
— «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен, — пробормотал брат Амиель, — …и в книге Твоей записаны были все члены мои, для меня назначенные…»[48] Имей мы книгу Господа, брат Бернар, мы смогли бы опознать все до последнего куска.
— Несомненно.
— Боюсь, что их придется захоронить в одной могиле, — продолжал брат лекарь, — а если так, что же будет при Воскресении? Как брат Августин предстанет пред судом Божьим, когда его голова валяется где-то в горах?
— Да, верно, — пробормотал я, поднимая свою собственную голову, как будто его замечание рассекло владевшую мною дурноту подобно пронзительному удару колокола. Может быть, это и было причиной расчленения отца Августина? Может быть, его убийцы не хотели, чтобы он воскрес?
Не верилось, чтобы кто-нибудь питал к нему столь жгучую ненависть.
— Если бы их засолили по-сухому, было бы куда лучше, — продолжал сетовать брат Амиель. — Гнилое мясо плохо сохраняется в рассоле. Но смею предположить, что в Кассера не оказалось достаточно соли…
— Хм… Я могу сказать, чьи здесь головы, брат Амиель. — Я поймал себя на том, что рассматриваю их, и понял, что они различаются по бородам. — Это Жиро, а это Бертран.
— Да? Хорошо. А который из них был выше?
— Вот этого я не могу вам сказать.
— Слишком многого недостает. Здесь всего пять ступней.
К этому времени я начинал испытывать сильное головокружение от смрада, но я знал, что уйти мне нельзя, ну разве что моя помощь понадобится Матее. Это была маленькая хрупкая женщина, недавно переболевшая лихорадкой. Как я и опасался, с ней сделался бурный приступ горя, когда она увидала голову мужа, и ее пришлось выносить вон. Что же до солдат, то от них тоже было мало проку: одного вырвало прямо на лестнице, хотя потом он утверждал, будто отравился несвежим яйцом, а остальные, видимо, от природы были ненаблюдательны и на все вопросы брата Амиеля только таращили глаза и глухо молили о пощаде.
