Рафаэль Абалос - Гримпоу и перстень тамплиера
Затем аптекарь, приготовляя сироп из меда и мяты, чтобы облегчить приступы кашля столетнего монаха, а также мазь из алоэ, смешанного с маслом, чтобы зажила наконец рана на сломанной ноге другого больного, поведал Гримпоу о том, что истинным его призванием всегда было стать знатоком таинственного искусства алхимии, секреты которого он научился раскрывать, следуя указаниям брата Уберто, до того как роковой взрыв дистиллятора вонзил тому в глаза сотни осколков и навсегда лишил зрения.
— Он потерял зрение, пытаясь найти философский камень в этой самой лаборатории? — спросил Гримпоу, заинтересованный судьбой слепого монаха.
— Брат Уберто потерял намного больше. С того дня, как свет пропал из его глаз, пропал и его интерес к жизни. Обессилевший, он днем и ночью лежал в кровати, отказываясь подниматься, даже когда ему приказывал настоятель. И, несмотря на то что настоятель угрожал ему отлучением от церкви, он упорствовал в своем непослушании и никогда больше не вставал ногами на землю, даже для того, чтобы дойти до отхожего места в лазарете.
— Он и не говорит тоже? — спросил Гримпоу.
— Только когда ему захочется, а это случается редко. Последний раз я слышал, как он говорит что-то, прошлой зимой, и хочу заметить, он выпалил ругательство. Хорошо это помню, потому что тоже шел сильный снег. Думаю, он единственный монах нашей обители, который благочестиво соблюдает обет молчания.
Гримпоу сопроводил брата Асбена до больничной палаты и увидел, как аптекарь дает брату Уберто тестообразное желтоватое месиво с металлической ложечки. Гримпоу всматривался в иссохшие глазные впадины и в побледневшую кожу лица этого слепого монаха, которая, увядшая за более чем сто лет жизни, все еще сохраняла черты человека ученого и благородного.
— Тебя удивило, что он не выглядит дряхлым, так? — спросил брат Асбен, возвращаясь в лабораторию после того, как смазал бальзамом из алоэ и масла ногу монаха помоложе.
Гримпоу молча кивнул, и аптекарь продолжил:
— Незадолго до того, как случилось это несчастье, лишившее его прекраснейшего из чувств, брат Уберто рассказывал мне, что будто бы наконец создал эликсир жизни и выпил его, поддавшись соблазну получить бессмертие, бросая при этом вызов заповедям церкви и не испытывая страха перед наказанием Божьим за дерзость. После того как он ослеп, монахи, включая самого настоятеля, решили, что Бог сделал так, чтобы дистиллятор взорвался, ведь Уберто осмелился оскорбить Его.
— Но это всего лишь случайность! Разве Бог мог поступить так жестоко? — воскликнул растерянный Гримпоу.
— Мы с братом Ринальдо тоже так думаем, но от разума до предубеждения один шаг, столь же незначительный, как и тот, что отделяет жизнь от смерти.
— А брат Уберто никогда не показывал формулу, которую он использовал, чтобы получить философский камень? — спросил Гримпоу, горя желанием получить ответ.
— Нет, никогда. А если бы и открыл, мне бы все равно это не пригодилось.
— Брат Ринальдо сказал, что вы тоже ищете так называемый lapis philosophorum, проводите ночи напролет без сна, пытаясь найти философский камень.
Лицо маленького монаха озарила хитрая улыбка.
— Дорогой мой Гримпоу, истинных алхимиков интересует не столько финальный результат, сколько обучение во время поиска. Поэтому каждый алхимик должен найти свой путь в учении, чтобы отыскать гениальное в себе самом. Я же, признаться, до сих пор его не нашел.
— Так вы не пытаетесь получить из грубых металлов наичистейшее золото? — спросил Гримпоу, смущенный рассуждениями монаха.
— И да и нет, — ответил тот. — Это правда, что я экспериментирую с металлами, чтобы попытаться сделать их столь же чистыми, как золото, но это не та цель, которая движет мной, меня привлекают не богатства. Этот сверхъестественный философский камень, желанием найти который горят все ученые, не золото, как врут многие шарлатаны, это нечто нематериальное, мудрость и знание. Образ золота не более чем символ, аллегория, с помощью которой можно представить идеал души, ради достижения коего истинные алхимики прикладывают немыслимые усилия посредством алхимического процесса для превращений металла, что показывает способность человеческого существа познавать и открывать секреты природы. Задачей алхимии можно считать желание сделать подвластной материю, преобразовать ее, создав, как сделал Бог, сотворив мир. Именно поэтому каждая эпоха отличается от предшествующей и от последующей, а наша будущая жизнь и жизнь всего человечества так неопределенна и подвластна чувствам. — Прокашлявшись, брат Асбен продолжил: — Любое наше открытие очень скоро потеряет свою значимость из-за изобретений многих мудрецов, ведь сколько гениального способны придумать люди! Единственное, что должно нас интересовать, так это то, чтобы подобные чудеса служили на благо человеку, а не разрушению. Потому-то наши знания, наблюдения, открытия хранятся в строжайшем секрете и доступны только посвященным. Остальные бы не поняли всего или использовали бы в корыстных целях, а иные, может, просто бы посмеялись.
— По этой причине церковь считает алхимиков еретиками?
— Церковь и королей волнует одно, как бы кто-нибудь и вправду не создал чистое золото и не стал могущественнее самого папы, как давным-давно случилось с орденом тамплиеров, которых преследовали как еретиков за власть и богатства, каковые они снискали.
Снова в разговоре появились рыцари-тамплиеры, и Гримпоу не мог не вспомнить о магическом камне погибшего рыцаря, принадлежавшем теперь ему, камне, который, судя по тому, что только что рассказал брат Асбен, имел определенное отношение к алхимии, к философскому камню и к ордену Храма в Иерусалиме. Но вдруг Гримпоу одолело предчувствие того, что, возможно, хранимый им камень, если он на самом деле ключ ко всему, может оказаться источником всех легенд, придуманных за долгие века теми, кто искал таинственный философский камень, lapis philosophorum, о котором слышали все, но никто не уверен ни в его существовании, ни в значении и пользе.
Но должно пройти еще много времени до того дня, когда Гримпоу наконец разгадает секрет.
Снежная буря и сильный дождь отложили на несколько дней намерение Гримпоу спуститься в долину к кресту, указывающему дорогу в аббатство, чтобы проверить, не откопал ли Дурлиб походную сумку, хранившую сокровище; ведь это послужило бы безошибочным доказательством того, что он все еще жив. Этот секрет знали только они с Дурлибом, и никто более не догадывался о месте, где запрятано сокровище. Однако Гримпоу очень скоро узнал, что стены аббатства скрывают столько тайн, сколько душ его населяют.
Однажды утром, ближе к полудню, когда колокола только что закончили созывать монахов к очередной молитве, Гримпоу заперся в библиотеке, посвятив себя изучению трактата по астрономии, написанного египтянином по имени Птолемей. И тут юноша заметил уродливую физиономию Кенсе, высунувшегося из-за колонны. Тот жестом предложил пойти за ним. Гримпоу оставил манускрипт на столе, не в силах сдержать любопытство, и последовал за Кенсе.
По порывистым движениям служки, когда они шли по коридорам библиотеки, Гримпоу предположил, что Кенсе хочет, чтобы их никто не заметил и не узнал, куда они направляются. Они спустились в крытую галерею, оставив позади капитулярий и покои настоятеля, и направились в постоялый двор для знати. Служка открыл дверцу, которая вела в помещение для слуг, в сад и на ферму. Сильный ветер клонил деревья и кружил снежинки над их головами, заставляя щуриться.
— Куда мы идем? — крикнул Гримпоу, но ответа не дождался.
Он дошел за Кенсе до конюшни, где по меньшей мере дюжина породистых жеребцов, не страшась бури, холода и голода, безмятежно пожевывала корм, от которого ломились кормушки. Все они были черны как смоль, за исключением белого, в котором Гримпоу сразу же признал жеребца погибшего в горах рыцаря. Он подошел к белому коню и почувствовал по его взгляду, что тот обрадовался ему, будто бы узнал. Кенсе встал рядом, и жеребец испуганно заржал, тряся гривой из стороны в сторону. Гримпоу погладил его по гриве, чтобы успокоить, и заметил шрам на хребте. Это было клеймо, выжженное огнем. Оно изображало знак, который Гримпоу уже видел раньше на запечатанном письме и на золотой печати мертвого рыцаря: змея, кусающая свой хвост.
— Я думал, что инквизитор Гостель забрал этого жеребца с собой, — сказал Гримпоу, ожидая, что Кенсе наконец произнесет хоть слово.
Но Кенсе всего лишь показал на задние ноги жеребца, и юноша увидел, что они перевязаны бинтами. Гримпоу подумал, что, поскольку к тому времени еще не исцелились раны от зубов диких зверей, напавших на жеребца в долине, Гостель вынужден был оставить животное в стойле аббатства. Юноша решил попросить у брата Ринальдо разрешения вывести коня на прогулку, как только утихнет снежная буря, и поблагодарил Кенсе, что тот привел его сюда. Служка довольно заулыбался и что-то неразборчиво пробормотал, а затем потянул Гримпоу за рукав куртки, настаивая, что пора идти дальше. Гримпоу понял, что служка хотел показать ему не жеребца погибшего рыцаря, а нечто другое.
