Гонсало Гинер - Тайна масонской ложи
Марии Эмилии было очень интересно узнать, насколько далеко могут зайти отношения между замужней женщиной и ее ухажером. Вскоре после того, как она приехала в Мадрид и подружилась с графиней де Бенавенте, у той появился ухажер — недавно прибывший из Австрии молодой эрцгерцог. Он настолько был очарован графиней, что каждое утро приходил к ней домой, чтобы ласково — говоря всякие нежные слова — разбудить ее, открыть шторы на окнах ее спальни — потихоньку, чтобы ее глаза постепенно привыкали к яркому свету, — и принести чашку с горячим шоколадом и только что купленные сдобные булочки или печенье.
Марии Эмилии не верилось, что все эти действия обусловлены всего лишь простым и невинным желанием поклоняться женщине и что за ними не следует более близкое общение. Однако, по всей видимости, до подобного общения дело почти никогда не доходило. Видя, что так поступают все вокруг, она поместила родинку на правый висок, тем самым показывая алькальду, что не занята.
— Ты должна меня понять. — Голос Тревелеса вернул ее к действительности. — Ничто не доставляет мне столько удовольствия, как общение с тобой, однако у меня очень много дел, не позволяющих сделать это общение более частым. — Он попытался взять ее руки в свои, и Мария Эмилия не стала этому противиться, хотя и постаралась, чтобы его жеста никто не заметил, иначе это вызвало бы негодование со стороны окружающих. — Чтобы подтвердить мой интерес к тебе, я хочу, чтобы ты знала: хотя с момента нашей прошлой встречи на концерте, где играл Скарлатти, прошло всего лишь четыре дня, эти дни показались мне целой вечностью.
Тревелес старался не упустить ни одного повода заявить о своих намерениях этой женщине, потому как Мария Эмилия хотя и не была очень красивой, но обладала всеми теми качествами, какие, с точки зрения Тревелеса, должны быть присущи его супруге. Ее твердый характер и незаурядный ум сочетались с большой чувствительностью — качеством, которое он очень ценил в женщине.
Как и всякий настоящий эстремадурец, Тревелес всегда говорил мало, но по существу, а еще был не прочь хорошо покушать, любил ездить на охоту и с удовольствием общался с Марией Сальвадорес. Правда, в роли ухажера он чувствовал себя неловко, потому что на данном поприще у него было еще очень мало опыта, ибо он уделял больше времени расследованиям преступлений и вообще своей работе, нежели овладению искусством ухаживания. Поэтому, считая себя в данном деле дилетантом, он, пытаясь завоевать сердце этой дамы, казался сам себе неестественным и терялся в догадках, думая о том, какие чувства он в ней вызывает.
— Мы могли бы заехать в павильон Каносса, где продают прохладительные напитки, — это на улице Сан-Херонимо — и выпить шербета. Не знаю, как тебе, а мне при такой жаре хотелось бы выпить чего-нибудь холодненького. — Мария Эмилия обмахивалась веером, чтобы ослабить воздействие жары, мучавшей Мадрид уже целую неделю. — А по дороге ты расскажешь мне, кого подозреваешь в совершении этого убийства. Ты ведь знаешь, как мне нравится слушать рассказы о расследуемых тобой преступлениях.
— Хорошо. Отвези нас на улицу Сан-Херонимо! — крикнул Тревелес кучеру. — Я тебе об этом расскажу, — сказал он, повернувшись к Марии Эмилии, — если ты как-нибудь пригласишь меня к себе домой пообедать.
— Договорились! — решительно и с широкой улыбкой ответила Мария Эмилия.
Павильон Каносса, в котором подавались самые вкусные в столице шербеты и другие прохладительные напитки, пользовался репутацией излюбленного заведения мадридской аристократии. Кроме высокого качества самих напитков, этот павильон отличался и особой формой обслуживания. В отличие от других аналогичных заведений, официанты здесь приносили прохладительные напитки на плетенных из ивовых прутьев подносах прямо к дверям карет, избавляя клиентов от необходимости покидать эти самые кареты.
Проехав по району Прадо-де-Сан-Херонимо и оставив слева от себя королевские конюшни и дворец Буэн-Ретиро, экипаж с Тревелесом и Марией Эмилией повернул направо и поехал вверх по улице, в средней части которой и находился нужный пассажирам павильон.
Впереди, среди большого количества экипажей, они увидели карету графини де Бенавенте, которая, завидев их, стала махать им рукой, приглашая подъехать к ней поближе. Мария Эмилия заметила, что ее подруга Фаустина, которая уже не могла как-либо замаскировать свою беременность, приехала сюда не с мужем, а с безупречно одетым молодым человеком, очевидно ее новым ухажером, о котором она упоминала несколько дней назад.
— Добрый день! — Мария Эмилия не спускала глаз с юноши, смущенного появлением друзей графини. — По-моему, я еще не имела удовольствия познакомиться с твоим спутником.
Хоакин Тревелес с большим почтением поздоровался с графиней.
— Его зовут Энцо, он — венецианец. Даже и не пытайтесь с ним заговорить, потому что он все равно не знает ни слова по-испански. — Услышав свое имя, статный спутник графини слегка наклонил голову в знак приветствия. — Он новый помощник посла Венеции. Я познакомилась с ним на одном из приемов, которые время от времени устраивает посол, и с того самого момента все никак не могу от него избавиться.
Фаустина лукаво улыбнулась, а вслед за ней заулыбался и венецианец, хотя он явно не понимал, о чем идет речь. Красота графини становилась еще более ослепительной, когда на ее лице появлялась улыбка. Неудивительно, что у такой великолепной женщины было много ухажеров, ибо во всем Мадриде не было ни одной красавицы, которая могла бы ее затмить.
— А как поживает Беатрис?
Официант, взяв у них заказ, ушел за напитками. Мария Эмилия, перестав разглядывать стройного венецианца, которому было лет двадцать пять, не больше, намекнула своим вопросом на странное поведение девушки во время концерта.
— Полагаю, что хорошо, — ответила графиня. — Однако даже и не спрашивай меня о том, что произошло с ней в тот вечер, потому как мне и самой мало что удалось от нее узнать. Она лишь сказала, что ей просто стало немного дурно и что не стоит о ней беспокоиться. Но ты можешь спросить об этом у Браулио: он наверняка знает больше, чем я, они ведь с Беатрис неразлучные друзья.
— Да, я попробую его об этом расспросить.
— А еще у меня есть грандиозная новость, касающаяся Беатрис. — Мария Эмилия тут же уставилась, не моргая, на Фаустину — настолько сильно ее заинтриговала последняя фраза графини. — Сегодня утром у нас попросил ее руки герцог де Льянес, и мы без тени сомнения согласились. Но она об этом еще не знает. Герцог — хороший человек, да и к тому же занимает высокое положение в обществе. Рядом с ним Беатрис обеспечено прекрасное будущее. Мы ужасно рады — хотя мне, конечно, будет тяжело с ней расставаться.
— Ты имеешь в виду того самого герцога, с которым знакома и я? — На лице Марии Эмилии отразилось замешательство. — Ты говоришь о его сыне, которого я не знаю, или о вдовце, уже достигшем семидесятилетнего возраста? У него есть дворец — неподалеку от вашего, на площади Вега.
— Насколько мне известно, у него нет сыновей, и, само собой разумеется, я говорю о доне Карлосе! Я знаю, что ты мне сейчас скажешь: что, дескать, он уже староват. Однако, учитывая скромное происхождение Беатрис, мы решили, что герцог будет для нее прекрасной партией. Тебе ведь известно, какие среди дворян бытуют представления о браке.
— Могу только сказать, немного зная Беатрис, что подобный вариант ей явно не понравится.
Это известие очень огорчило Марию Эмилию — не только потому, что она переживала за столь любимую ею Беатрис, но и потому, что эта новость наверняка станет большим ударом для ее приемного сына Браулио.
По пути к себе домой Мария Эмилия все никак не могла выкинуть из головы сообщенную ей новость и почти не слушала рассказ Хоакина о краже необычайно дорогих драгоценностей из дворца герцога де Мединасели. Она решила, что не станет ничего говорить Браулио, пока Беатрис сама не узнает и не сообщит ему о своем предстоящем браке. Тем не менее Мария Эмилия уже начала обдумывать, с помощью каких доводов можно было бы утешить ее приемного сына.
На следующее утро на проходившем в школе при монастыре Лас-Салесас-Реалес уроке истории религии сестра Анхела всячески старалась удержать внимание своих десяти учениц. Хотя большинство из них вроде бы прилежно внимали ее объяснениям, Беатрис Росильон с еле сдерживаемым гневом царапала какие-то бессмысленные фразы на чистом листке бумаги. Время от времени она переворачивала очередную страницу своей книги, делая вид, что слушает объяснения преподавателя, однако на самом деле ее мысли были далеко-далеко отсюда. Она очень хотела убежать от окружающей ее ужасной действительности.
Вчера вечером приемные родители позвали ее к себе и сообщили новость, которая показалась ей самой худшей из всех, какие она только могла себе представить. Ее протесты и возражения ни к чему не привели, ибо родители уже приняли твердое решение, и свадьба должна была состояться всего лишь через месяц. У девушки тут же защемило сердце при мысли о Браулио, которого она сильно любила. Однако она не стала говорить о нем родителям, потому что из этого ничего хорошего не вышло бы: разве они могли позволить разрушить ее будущее, надежно обеспеченное огромным состоянием герцога, согласившись на ее брак с юным сыном каких-то цыган, у которого за душой не было всего того, чем владел герцог? Она даже не попыталась заикнуться о Браулио — да и вообще не хотела, чтобы они знали о ее чувствах к нему, — потому что в данном случае это ей все равно бы не помогло. Более того, это могло помешать ей встречаться с Браулио после того, как она выйдет замуж.
