Леонид Юзефович - Дом свиданий
— Не думали, Иван Дмитриевич? А стоило бы! Недаром от рождения он был хром, как бес.
— Во-он вы о чем…
— Что, не решаетесь вслух произнести? Страшно вымолвить?
— Вы подозреваете, что Яков Семенович… Что он — матереубийца? Как Аркад?
— Я знал, что эта мысль вас не минует, — удовлетворенно кивнул Зеленский.
Некоторое время шли молча. Иван Дмитриевич заговорил первым:
— Как-то плохо верится, но допустим. Зачем же понадобилось ему убивать ее?
— Скорее всего, причина банальнейшая: деньги. Когда звенит золото, умолкают все чувства. Как музы во время войны.
— При чем здесь деньги? У Марфы Никитичны только и было, что сундук с обновами, которые она отказывалась носить.
Зеленский покачал головой:
— Вы заблуждаетесь. Когда умер ее муж, большую часть имущества он отписал не сыновьям, а жене. По закону владельцем была она, хотя всем распоряжался младший сын. Ему же все и отходило по завещанию. Но недавно Марфа Никитична стала поговаривать, что напишет новое завещание и главным наследником сделает не младшего сына, а, как положено, старшего.
— И почему так?
— У нее окончательно испортились отношения с Шарлоттой Генриховной. Вдобавок та и Оленьку настроила против бабушки. Да и на старости лет Марфа Никитична стала понимать, каков у нее младшенький. Видать, прознала про него.
— Что прознала?
— За ним всякое водилось, — уклончиво ответил Зеленский.
— А откуда вы все это знаете?
— Марфа Никитична была со мной откровенна.
— И чем вы заслужили ее дружбу?
— Тем же, чем и вашу: знанием древнееврейского. Она хоть и перешла в православие, чтобы сыновья и невестки не отлучили от внучек, но Святейшему Синоду не доверяла. В частности, кое-какие места в синодальном переводе Библии казались ей сомнительными. Она подозревала тут сокрытие от народа правды и просила меня сличать русский текст с греческим, а то и с еврейским. На этом-то мы и подружились.
Они описали круг по соседним кварталам и приближались к дому.
— Но если, как вы считаете, Марфа Никитична — Каллисто, кто же Ликаон? — спросил Иван Дмитриевич.
— Знал бы, так сказал бы вам первому.
— Но, Сергей Богданович, старухе идет седьмой десяток. Вряд ли ее отец жив. Еще менее вероятно, что старец в возрасте Мафусаила убил внука, чтобы отомстить за дочь.
— Дорогой мой, нельзя же все понимать буквально! — покривился Зеленский. — Даже счет, поданный вам в ресторане, допускает различные толкования. Тем более миф. Там дед, и тут, что ли, обязательно должен быть дед? Да ничего подобного! Якова Семеновича ведь не разрезали на куски, не изжарили, как Ликаон поступил с Аркадом. Все это детали, а детали для нас несущественны. Это же не роман! Ленского, скажем, убивает Онегин, и мы очень удивились бы, взяв очередное издание и прочитав, что убийцей, оказывается, была няня Татьяны. Но и Каллисто, и Аркад, и Ликаон— они ведь не литературные герои! Они — символы. Побойтесь Бога, Иван Дмитриевич!
— И вот еще что. Если придерживаться вашей версии, получается, что убийца Якова Семеновича заранее знал, что тот намерен избавиться от своей матушки. Опять же как-то с трудом верится.
— Я, дорогой мой, никому ничего не навязываю. Хотите — верьте, хотите — нет. Дело ваше. Вы опытный сыщик, а я всего лишь дилетант. Но, собственно говоря, я к вам в помощники не набивался, вы сами втянули меня в это дело, а теперь уж не в вашей власти запретить мне размышлять и делать выводы. Не думаю, что сумел убедить вас в моей правоте, но хочу напоследок дать один совет: не торопитесь. Плывите по течению. Вы человек действия, но на сей раз лучше запастись терпением. Наш Ликаон скоро сам выдаст себя.
— Помилуйте! Каким образом?
— Убийца Аркада тоже должен умереть, — сказал Зеленский.
Возле дома они простились, каждый направился к своему подъезду. Зеленский уже открыл дверь, но Иван Дмитриевич не удержался и окликнул его:
— Секундочку!
Тот с готовностью оборотился.
— Сергей Богданович, но разве Ликаон умер? Вы же сами говорили, что Зевс превратил его в волка.
— Ради бога, — саркастически улыбнулся Зеленский, — если вы допускаете возможность такого исхода событий, не смею возражать. Может быть, оборотень появится в самое ближайшее время, наблюдайте. Желаю удачи.
Иван Дмитриевич еще стоял на улице, когда из подъехавшего экипажа вышла и прошла в свой подъезд баронесса Нейгардт, а минутой раньше из другого парадного появилась мадам Зайцева.
— Красивая женщина, — шепнула она, заговорщицки маневрируя глазками между Иваном Дмитриевичем и уже скрывшейся из виду баронессой. — Жаль ее.
— Почему?
— Такая женщина — и такой муж. Мой благоверный в некоторых сугубых частностях тоже не подарок, но я умею его расшевелить. А у нее на лице написано, что не умеет.
Иван Дмитриевич с удовольствием поддержал этот разговор:
— По-вашему, барон…
— Да, такой тип мужчин я хорошо знаю. Они даже как бы и страстные, но у всех у них короткое дыхание в смысле не платонической любви.
— Как это — короткое дыхание?
— Ну-у, — с бархатным кошачьим распевом сказала Зайцева, — за кого вы меня принимаете? Не могу же я говорить прямо! Мы с вами не в тех отношениях, чтобы я все так прямо и говорила. Зайдите ко мне вечерком, когда нам никто не помешает, я вам все и объясню. А так что же! На пальцах, что ли, показывать?
— Вы при случае моей жене объясните, — нашелся Иван Дмитриевич, — а она мне передаст. У нас с ней отношения вполне позволяют.
— Ну-у, Иван Дмитриевич, — все так же низко и тягуче отвечала Зайцева, — это бесполезно. Ваша жена не поймет. У нее на лице написано, что она таких вещей не понимает.
Из подъезда выплыли ее дочери, две минуты спустя — муж.
— Что, курочки, — бодро воскликнул он, — заждались своего петушка?
Но, заметив Ивана Дмитриевича, сделал печальное лицо и проговорил совсем другим тоном:
— Ужасно, ужасно. Бедная Шарлотта Генриховна…
Глава 8
В ГОСТЯХ У ВДОВЫ
1
Пройдя вслед за Евлампием из передней в коридор, первое, что Иван Дмитриевич почувствовал, был ненавистный покойному хозяину этой квартиры табачный дух. Чем дальше, тем пахло сильнее. Вошли в гостиную, здесь и плавал этот дымок, сизой кольчатой струйкой виясь над кончиком сигарки, которую держал в руке барон Нейгардт. На столе перед ним стояла массивная пепельница богемского стекла. Иван Дмитриевич не без удивления взглянул на нее: именно пепельница— не вазочка, не розетка. При Якове Семеновиче она, видимо, была сослана в какой-нибудь медвежий угол, но после его смерти вернулась по амнистии. Так новый государь, взойдя на престол, первым делом возвращает из Сибири и опять призывает ко двору тех, кто угодил в опалу при его предшественнике.
Иван Дмитриевич удивился еще больше, увидев, что Нейгардт поспешно встает ему навстречу и протягивает руку, как равному, чего прежде никогда не бывало.
— Рад, очень рад, господин Путилин. Смею надеяться, что, если расследование поручено вам, скоро мы узнаем имя убийцы.
— Благодарю. Вера в мои скромные способности придает мне силы.
Шарлотты Генриховны в комнате не было.
— Она дома. Сейчас придет, — ответил Нейгардт на безмолвный вопрос Ивана Дмитриевича.
Действительно, в коридоре послышались шаги, затем обиженный мужской голос:
— Просто курам на смех! Мы сговорились на сумму вдвое большую…
Это был уже третий сюрприз: по голосу Иван Дмитриевич узнал своего ближайшего соседа, Гнеточкина. Как он осмелился прийти сюда? Шарлотта Генриховна имела к нему какие-то нешуточные, надо думать, претензии, если не далее как на прошлой неделе, столкнувшись с Гнеточкиным на лестнице, в бешенстве пыталась прибить его зонтиком. Жена с Ванечкой стали случайными свидетелями этой безобразной сцены.
— Скажите спасибо, что я столько-то даю, — отвечала вдова. — Берите и уходите, чтобы духу вашего тут не было.
Через минуту она вошла в гостиную. Запавшие темные глаза почти без ресниц. Вянущие подглазья. Длинная, еще свежая шея. Движения энергичные, но нерасчетливые: рука взлетает, чтобы поправить прическу, а кажется — влепить пощечину. И так-то худая, в траурном платье Шарлотта Генриховна выглядела тощей, как смерть.
— А, господин Путилин! Я ждала вас. В полиции мне сказали, что найти убийцу моего мужа приказано вам.
— Примите мои глубочайшие соболезнования. Слова бессильны… Все от меня зависящее…
— Не сомневаюсь.
— Я должен был явиться раньше, но решил дать вам время немного успокоиться и осмыслить происшедшую трагедию.
— На это уйдет вся моя оставшаяся жизнь, — сказала она.
После такого заявления Иван Дмитриевич уже и не знал, с чего начинать разговор, и начал с вопросов протокольных:
— Возможно, мне придется проявить интерес к темам отчасти интимного характера. Само собой, насколько вы позволите. Удобно ли будет в присутствии господина барона?
