Николай Свечин - Варшавские тайны
Титулярный советник фыркнул:
— Эйсымонт! Ты разве когда-нибудь работал?
Новец смутился и ничего не ответил.
— Давай рассказывай дальше. Офицер должен был кричать на всю округу. Кто еще подходил?
— Да все подходили… которые при свалке. Но я их прогонял. Я же первый нашел! А многие сами убегали, когда видели, кто лежит. Неохота селиться в десятый павильон Цитадели![27]
— А ты, значит, не испугался?
— Тоже было страшно, пан Нарбутт. Все же русский офицер… Но еще больше хотелось кушать.
— Понятно. Ты дождался, пока раненый умрет, и ограбил его. Забрал часы, бумажник, мундштук и портсигар. Так?
— Еще звоты першьчень и спинки, — простодушно добавил вор.
— Золотые перстень и запонки, — пояснил Алексею Гриневецкий.
— Где они? — продолжил допрос титулярный советник.
— Проиграл в карты Мареку Кшивы.
— И ты ничего не знаешь об убийцах, не видел их и не слышал?
— Точно так, пан Нарбутт. Клянусь Маткой Ченстоховской!
Новец ел глазами начальство. Он облизывал губы незаметно для себя и всем видом выказывал готовность расшибиться в лепешку. Было ясно, что вор лжет.
Нарбутт помолчал минуту, потом резко спросил:
— Скажи, Эйсымонт, я хороший сыщик?
— О! Выдающийся, пан Витольд! Об этом нечего спорить.
— Я кого-нибудь осудил зря? Злоупотребил властью? Обидел невиновного?
— Пан Витольд — справедливый человек, это скажут все варшавские воры.
— Тогда почему ты мне врешь?
Новец смутился.
— Мы видим, что ты пытаешься нас обмануть. Тут дураков нет, Эйсымонт. Придется рассказать.
Уголовный молчал. Нарбутт обратился к Лыкову:
— Что будем с ним делать? Не хочет сознаваться.
Тот грозно насупился:
— В десятый павильон! Там из него все выбьют!
— Не надо в десятый павильон! — заверещал вор. — Я скажу!
— Ну так говори скорее!
— Я вправду не видел, кто привез офицера на свалку! Я… я слышал голос.
— Чей голос?
— Того, кто подъехал. Там не было поляков. Говорили по-русски.
— Так чей был голос? Ты его узнал?
— Да. Это очень опасный человек, пан Нарбутт! Его зовут Гришка Худой Рот.
Нарбутт с Гриневецким недоуменно переглянулись.
— Какой еще Худой Рот?
— Это страшный бандит, панове! Русский, беглый.
Витольд Зенонович стукнул кулаком по столу.
— В моей Варшаве есть беглый русский, а я об том не знаю?! Эрнест, как такое случилось? Почему агентура не донесла?
Гриневецкий стал оправдываться перед своим помощником:
— Так ведь большой город, не уследить за всеми!
— В Варшаве не уследить за русскими бандитами? Пан надворный советник! Мы же не в Москве!
— Сейчас дадим установку, быстро выясним…
— Худой Рот. Что за дурацкое прозвище? — не успокаивался Нарбутт. — Как рот может быть худым? У преступника, видно, тонкие губы?
— У русских «худой» означает еще и «плохой», — вставил Эрнест Феликсович. — Возможно, не губы тонкие, а зубы гнилые?
— Есть и третье значение слова «худой», — пояснил Лыков. — Дырявый.
— Дырявый рот? — удивились поляк и жмуд.
— Да. Гришка Худой Рот — известная личность. В Петербурге числится в самых опасных негодяях. Убийца-гайменник, ни разу не был арестован, известен лишь по агентурным донесениям. Так что он не беглый, а находящийся в розыске. Кличку получил за привычку обливаться, когда пьет, — у парня щерба между зубами.
— А как он оказался в Варшаве?
— Никогда ничего его с вашим городом не связывало. Я помню дело. Мы ловили Гришку в прошлом году, когда он задушил вдову статского советника на Выборгской стороне. Гришка Худой Рот спрятался на болотах за Горячим полем. А потом исчез. Вот, значит, куда он делся!
— Эйсымонт! — рявкнул Витольд Зенонович. — Говори все, что знаешь про этого негодяя!
— Э… посреди зимы они появились. Примерно сразу после Рождества.
— Они? Гришка не один приехал?
— Нет, пан Витольд, их четверо. Все убийцы. То-то я и молчал… боязно как-то.
— Где прячутся?
— У Шчуплы Петера.
— Вот как! — оживился Гриневецкий. — Притон Тощего Петера возле Повонзковской заставы. На участке ротмистра Емельянова, между прочим! А нет ли тут связи?
— Для чего русские объявились в Варшаве и с какой целью наши их терпят до сих пор? — продолжил допрос Нарбутт. — Почему нам не выдали? Русским в Варшаве прописки нет!
— Говорят… не знаю, правда ли… что сам Велки Эугениуш им покровительствует, — шепотом сказал Новец.
— Большой Евгений — это тот, кого в России называют «иван», — пояснил Лыкову Гриневецкий. — Он заправляет на всем левом берегу Вислы.
— У Емельянова были с ним конфликты?
— А как же! Пристав был крут на расправу, всех мазуриков в страхе держал. Но преступность в его участке не снижалась. За это он получал выговоры от обер-полицмейстера и все грозился отправить Стробу — это фамилия Эугениуша — в тюрьму. Когда ротмистра убили, мы рассматривали эту версию. Но она не подтвердилась.
— Алиби?
— Да. Строба в это время находился в Цехоцинском водолечебном заведении. Лечил ворэчек жувчевы… как это по-русски?
— Желчный пузырь, — подсказал Нарбутт.
— Да. И вообще… Убить полицейского офицера… Это не в традициях варшавских уголовных. Преступление из ряду вон. Оно никому не на пользу, и Велки Эугениушу в первую очередь. Мы такие облавы делали, что пух летел! Двадцать человек, что числились в розыске, изловили! Нет, здесь работали не наши.
Лыков подумал-подумал и возразил:
— Концы с концами не сходятся. Если пристава зарезал Гришка и за этим последовали такие жестокие облавы… Столько неудобств варшавским фартовым. Почему они не выдали гайменника полиции?
Витольд Зенонович сказал, рассуждая вслух:
— Ну, если Новец прав и Худой Рот находится под покровительством Эугениуша, то это он запретил.
— Допустим. Но второе убийство… Как вы полагаете, господа, мог Гришка убить штабс-капитана Сергеева и кинуть труп на свалке, не обобрав его? Так и оставить, с золотыми часами, серебряным портсигаром…
— Нет, конечно, — хором ответили сыщики.
— Так ведь их же спугнули! — радостно воскликнул воришка. — Этот околоточный надзиратель Семенюк… то диабла варто![28] Дважды за ночь он обходит всю свалку.
— Для чего? — удивился Нарбутт.
— Ищет, скурвы сын, с кого забрать пенендзэ… деньги. За готувку… как это?
— За наличные, — перевел Эрнест Феликсович.
— Да, за них! Отца родного продаст, а убийцу с кровью на руках отпустит. Дурной человек! Жадный. Но приезжие русские этого не знали. Увидали фараона, сбросили тело и уехали. Он бежал за ними до самой Доброй, но не догнал.
— Вот быдло! — выругался Нарбутт. — Мне он ничего не сказал об экипаже, за которым гонялся ночью. Божился, что все было тихо.
— Но как околоточный не услышал стонов штабс-капитана, которые разбудили всю свалку? — спросил Лыков у Эйсымонта.
— А! Мне повезло! — ухмыльнулся тот. — Еще бы чуть-чуть — и не видать мне часов с портсигаром. Все досталось бы Семенюку. Но когда раненого сбросили, он… как это? — потерял чувства.
— Лишился чувств? — уточнил Нарбутт.
— Я так и сказал! — обиделся вор. — Так вот. Семенюк его не заметил и убежал за пролеткой. А я присел рядом и стал ждать. Очень боялся, что околоточный вернется и… Наших-то я всех отогнал. Пришлось, правда, угощать их потом жубровкой, но все равно я остался в выгоде. Ой! Уже не остался… Так вот. Русский офицер успел сдо… умереть. Я его почистил и побежал к старухе Папроче-Дуже. И только потом явился околоточный. И опять, ощев,[29] прошел мимо! Повезло.
— Теперь ясно, почему они его не добили, — сказал Лыков. — Я все не мог понять: как так? Бросили тело и уехали. А если бы мы штабс-капитана нашли еще живого? Он бы успел назвать своих палачей!
— Правильно! — поддержал Алексея Гриневецкий. — И я недоумевал. Сергеев потерял сознание, и его приняли за умершего. Отвезли на свалку. А когда сбросили, он от удара пришел в себя и стал стонать.
— Давай вернемся к Гришке, — сказал Нарбутт. — Почему ты решил, что в пролетке был он? Ночь, темнота, подъехал экипаж… И тут же умчался от этого Семенюка. Фонарей они не зажигали. Так?
— Гришку я узнал сразу, потому как он курил. А еще голос. Грубый — ни с кем не спутаешь.
— Эйсымонт, ты мелкий вор и не ври мне, что близко знаком с «Иванами». Откуда ты знаешь русского громилу?
— Обижаете, шановны пан Нарбутт! — состроил рожу Новец. — Вы забыли, кто есть мой стрыйек!
— Стрыйек — дядя со стороны отца, — пояснил Алексею Гриневецкий. — А ведь и правда! Наш мелкий воришка Эйсы монт приходится братанэком — то есть племянником со стороны брата — самому Яну Новцу. Фигура! В молодые годы знаменитый был взломщик банков! Кличка у него — Ян Касъер. Потому как свой первый банк он ограбил, нанявшись туда кассиром! Ха-ха… Сейчас старик на покое, содержит несколько притонов и этим живет.
