Иван Любенко - Убийство на водах
Пройдя по перрону, капитан вышел на небольшую мощеную площадку. Прямо перед ним возникло роскошное здание Курсового зала Владикавказской железной дороги, выстроенное из местного доломита и обложенного желтым кирпичом. Прямоугольные трехъярусные башни с выступающим карнизом, увенчанные высокими четырехгранными французскими куполами с зеленым чешуйчатым покрытием придавали строению неповторимую величавость. Широкая каменная лестница вела к главному входу. Поднявшись, полицейский оглянулся вокруг и невольно залюбовался идиллией беззаботной курортной жизни. Из открытых экипажей виднелись аккуратные женские головки в модных шляпках и котелки их спутников. Нарядные мамы с детишками прохаживались по асфальтовым тротуарам. В воздухе кружил тополиный пух, витрины магазинов светились белым электрическим светом, а у дверей ресторанов то и дело останавливались фиакры. Пахло летом и любовью.
Наняв извозчика, Круше отправился на встречу с доктором Стильванским. «Спасибо Ардашеву, что порекомендовал врачу протелефонировать в участок и сообщить мне об этом странном сумасшедшем, – подумал про себя доктор. – Надобно не мешкая опросить персонал больницы… М-да, неужели безумец и есть организатор убийств? В это трудно поверить. Но кем бы преступник ни был, меня не покидает ощущение, что он над всеми издевается! Знать бы, где злодей собирается нанести следующий удар».
От предчувствия новой беды у капитана путались мысли и противно сосало под ложечкой. Вскоре коляска остановилась у ворот Хлудовской больницы. Привратник, от которого несло перегаром, еле ворочая языком, сообщил полицейскому, что «господин доктор изволили убыть на концерт». Потоптавшись на месте и успокоив себя банальной пословицей о мудром утре и недальновидном вечере, Круше решил отправиться в недорогую гостиницу.
13. Король червей
Публика начала стекаться к Курзалу еще задолго до начала концерта. Любимый всей Россией король баса уже не первый раз радовал жителей и гостей Кисловодска. Город помнил его триумф, состоявшийся здесь же двенадцатью годами ранее – 19 августа 1899 года. В тот вечер, находясь в составе оперной труппы Владимира Любимова, Шаляпин исполнил поочередно несколько сольных партий из опер Даргомыжского, Мусоргского, Гуно и Леонкавалло. Но сегодня он выступал в сопровождении единственного аккомпаниатора, и тем интереснее ожидалось зрелище. Этим семистам счастливчикам улыбнулась возможность целых три часа оставаться один на один с великим певцом. Это ли не высшая награда для настоящего ценителя музыки? И хоть стоимость билетов достигла астрономических сумм (цена места в партере у спекулянтов доходила – видано ли! – до пятидесяти рублей), но свободных кресел не осталось. Да что там кресел! Не было даже возможности примоститься на стульях в проходах, поскольку их количество строго регламентировалось театральными правилами.
Ардашевы, Нижегородцевы и Варяжские уже поднялись по ступенькам Концертного корпуса и вошли в просторное фойе, украшенное полотнами русских мастеров.
– А вы не находите, Николай Петрович, что количество ступенек символично?
– Признаться, я не обратил на это внимания…
– Их тридцать три – по числу лет земной жизни Господа. А купола над центральным входом напоминают двуглавый Эльбрус.
– Надо же! – изумился доктор. – Как тщательно архитектор продумал все детали! Но, Клим Пантелеевич, – он вплотную приблизился к присяжному поверенному, – меня сейчас волнует другое: как мы можем предотвратить убийство?
– Точнее сказать, мы попытаемся это сделать, хотя, согласитесь, уследить за таким количеством людей почти невозможно. Могу предположить, что злоумышленник собирается совершить преступление в антракте. Это, пожалуй, самый удачный момент. А пока нам остается только наблюдать за обстановкой и подмечать все, что может показаться странным или подозрительным. – Ардашев повернулся к жене: – Дорогая, я покину тебя всего на пару минут.
Клим Пантелеевич направился к переходу, который вел в западное здание, где размещался ресторан с номерами. Бильярдная и комната для игры в карты были пусты, а в читальне скучала уже немолодая библиотекарша. Пройдясь по коридорам, он вернулся назад и проследовал в восточный корпус – там находилась кухня. «Найти здесь преступника – все равно что искать монету, брошенную в море: вроде бы и видел, где упала, а куда отнесла волна – одному Богу известно», – с сожалением подумал Ардашев и достал коробочку монпансье. Отправив в рот зеленую конфетку, он усмехнулся, вспомнив старую русскую пословицу: «Не ищи зайца в лесу: он на опушке сидит». «Если предположить, что орудием смертоубийства будет пистолет, то следует обратить внимание на те места, где грохот выстрела будет почти не слышен. А таковыми могут оказаться любые помещения, находящиеся на некотором отдалении от зрительного зала. Буфет или ресторация? Возможно, но все-таки маловероятно. Ведь там постоянно люди… Фойе? Вряд ли. Эхо от выстрела разнесется такое, что сюда сбежится вся публика. Ложа? Рискованно. В зале полным-полно военных; звук выстрела они легко распознают, и поднимется переполох – выходы перекроют, а зрителей начнут обыскивать. Может, тогда правое или левое крыло? Однако в таком случае труп могут обнаружить уже после концерта, и от этого эффект будет несравненно меньше. А нашему душегубу надобно побольше шуму. Остается только курдонер – внутренний дворик. Да и то, если допустить, что потерпевший захочет прогуляться или покурить. Есть, правда, еще и сценические помещения, но публика к ним не допускается… А может быть, зря я думаю, что злодей воспользуется пистолетом, и в дело пойдет холодное оружие? Но с другой стороны, 6 июня, как раз за два дня до происшествия в Цандеровском институте он нарисовал сердце, пронзенное стрелой, а за четыре дня до отравления на даче Кавериной – череп с костями – общепринятое обозначение яда. Стало быть, и перекрещенные револьверы – верный признак такого способа убийства. Интересно, какие модели он предпочитает? Наган, браунинг, дельвих, или, быть может, монтекристо?.. Что ж, пора и на концерт», – рассудил присяжный поверенный и зашагал обратно.
Зал наполнялся зрителями. Вероника Альбертовна о чем-то весело щебетала с Ангелиной Нижегородцевой, в то время как доктор разглядывал через одноглазку балкон. Осип Осипович внимательно читал программку, а неизменно развеселая Аделаида отчего-то тихо грустила.
Усевшись в обитое красным бархатом кресло, Клим Пантелеевич изумился богатому внутреннему убранству: стены, украшенные барельефными портретами Чайковского, Бетховена, Глинки, Верди и Моцарта, были отделаны художественной лепниной и бронзой. Особенно поражал залитый электрическим светом потолок, разделенный выпуклыми перегородками на своеобразные прямоугольные ячейки. Многочисленные колонны с римскими капителями напоминали раскрытые крылья орла и поддерживали свод. Сцену, как писали газеты, скрывал занавес работы художника Саллы. Только вот летняя жара давала о себе знать, и дамы усиленно махали раскрытыми веерами, а господа то и дело протирали носовыми платками потные лысины и густые бакенбарды. Строгие черные фраки и расшитые позументами форменные платья статских генералов, золотые эполеты драгун и невесть откуда взявшиеся белые мундиры флотских офицеров, дамские наряды всевозможных фасонов и разнообразных расцветок – все перемешалось в пестрой толпе, точно полевые цветы в свежем весеннем букете. Капельдинеры чинно стояли у аванлож, помогая зрителям занимать места.
Раздался третий звонок, и четырехламповые люстры погасли, но тотчас же вспыхнула холодным электрическим светом рампа. Зал зашелся нетерпеливыми рукоплесканиями. На сцену вышел конферансье.
– Милостивые государыни и государи! Мы искренне рады встрече с вами. Я вижу, что многие присутствующие держат в руках программу концерта. Однако позвольте предупредить вас, что Федор Иванович волен сам определять, какие произведения и в какой последовательности он будет исполнять. У вас лишь набросок его выступления – своеобразный кроки. Так что впереди масса приятных неожиданностей. И позвольте небольшую ремарку: вы меня невыразимо обяжете, если откажетесь выкрикивать названия арий из опер или романсов, которые вам бы хотелось услышать. Поверьте, неуместные возгласы с мест лишь разрушают волшебную магию представления и мешают артисту сосредоточиться. Я уверен, что мы получим взаимное удовольствие от нашей встречи. Что ж, не буду томить вас боле… Итак, прошу любить и жаловать, – ведущий развернулся вполоборота к правым кулисам. Выбросив вверх руку, он раскатисто объявил: – Король оперной сцены, Федор Шаля-апи-ин! – Зал загудел и содрогнулся от водопада аплодисментов.
На эстраду, как-то по-особенному закинув голову, вышел высокий человек в безукоризненном фраке, в белоснежной сорочке со стоячим воротником и атласной бабочкой. Он оглядел зал, и его губы тронула легкая, искрометная улыбка. Вместе с ним совсем незаметно возник аккомпаниатор и, поклонившись публике вслед за певцом, он занял место у стоявшего посередине сцены рояля. Артист поднес к глазам золотой лорнет, висевший у него на черной шелковой ленте, и стал перебирать лежавшие тут же ноты. Найдя нужные, он повернулся к музыканту и что-то тихо вымолвил. Неожиданно овации стихли, и полилась едва слышная, а потом все более громкая «Из-за острова на стрежень…». Голос певца казался видимым и струился над изумленной публикой. Он то поднимался под каменный свод, то плавно опускался вниз. И вдруг, вместе с последней фортепьянной нотой он бесследно исчез, словно утренняя дымка над Волгой. Закончив петь, Шаляпин слегка склонил голову, и волна рукоплесканий захлестнула зал.
