Стивен Галлахер - Царствие костей
Полицейские позволили Сэйерсу кое-как натянуть брюки и ботинки. Наручники снять они отказались, поэтому рубашку и пиджак ему пришлось просто набросить на плечи. В таком унизительном виде полицейские вытолкали его из комнаты, затем начали выводить на улицу. Сэйерс попытался хотя бы засунуть рубашку за пояс, но сделал это только наполовину — один край рубашки продолжал болтаться.
В здании было полно полицейских. Сколько — Том так и не смог сосчитать. Он видел их в окно, они стояли повсюду возле здания. Он легко представил себе, что арестовывать его пришел целый вражеский полк, и в центре его, расположенного полукругом, находился он сам. Спускаясь по лестнице, он заметил, как стражи порядка заталкивают в комнаты постояльцев, приказывая им не выходить в коридор. Лишь только Том проходил, постояльцы высыпали из дверей и во все глаза разглядывали его.
Внизу, в зале, стоял Эдмунд Уитлок. Сэйерс впервые увидел на его лице отражение настоящих, нефальшивых, чувств. Его покрасневшие глаза блестели от слез, руки, сжимавшие и разжимавшие платок, подрагивали.
Проходя мимо него, Бекер бросил:
— Благодарю за содействие, мистер Уитлок.
Уитлок, казалось, не слышал слов детектива. Он смотрел мимо него, на Сэйерса.
— О, Том, — произнес он беспомощно. — Что вы наделали? Как вы меня огорчили.
— Я невиновен… — начал было оправдываться Сэйерс, но удар в спину бросил его вперед.
На улице полицейские сдерживали толпы любопытных. Тома Сэйерса ожидал фургон для перевозки арестантов, «Черная Мэри», мощный, без единого окошка, окованный железом. Задняя дверь его была открыта, откидная лестница — спущена.
Сэйерс обернулся, бросил последний взгляд на пансион — высокое узкое здание, со ступеньками лестницы на крыльце и металлическими перилами. В окне гостиной он увидел Луизу Портер. Бледное, как кукольная маска, лицо ее выражало неверие.
Пока Сэйерс наблюдал за ней, подошел Каспар, положил на ее плечо руку и, наклонившись, что-то зашептал на ухо. Несмотря на расстояние, отделявшее Сэйерса от окна, он отчетливо видел жест Каспара и догадывался, что предназначен он ему, а якобы утешение Луизы — всего лишь притворство.
Он рванулся было назад, но полицейские, державшие его под руки, быстро подавили сопротивление, проволокли по лестнице и, втолкнув в фургон, с грохотом закрыли за ним дверь. Затем лязгнул засов и прогремел тяжелый навесной замок.
Глава 13
Фургон был небольшим, примерно восемь на шесть футов. По бокам его располагались скамейки. Полицейские швырнули Тома так, что ноги его оказались на одной из скамеек. Дабы не покатиться во время езды, он покрепче уперся в нее, оставаясь лежать ничком на полу фургона.
Он почти ничего не видел. Свет в фургон поступал только из небольшого отверстия для воздуха, проделанного в крыше, и крошечного зарешеченного оконца в двери. В него Том разглядел мальчишек, которые бежали за фургоном и что-то кричали, — что именно, он не разобрал. Пока фургон летел вперед, громыхая по булыжнику, Сэйерс отчаянно пытался понять события, происшедшие за последние полчаса.
Он оказался в жуткой ситуации. Поначалу он подумал, что все случившееся — страшное недоразумение, и что оно прояснится в процессе расследования. Однако по мере того как Том снова и снова все вспоминал, мысль об удачном разрешении показалась ему наивной. Какое уж тут недоразумение, если в его чемодане обнаружен изуродованный труп Артура Стеффенса. Ни один разумный человек не назовет гибель и надругательство над мертвым телом недоразумением. Сэйерс ясно сознавал — его обвинят в двойном преступлении.
В последний раз он видел Артура живым в театре. Рабочие сцены, и он вместе с ними, остановились не в пансионе, а снимали комнатушку над пабом, на Кросс-лейн. Кто-то убил мальчика, после чего перенес тело в комнату Сэйерса на чердаке в период между окончанием вечернего спектакля и возвращением Тома с прогулки. «Сделать это, — предположил Сэйерс, — мог только тот, кто живет в пансионе. Ни у кого другого для подобного злодеяния просто не было возможности».
Интуиция подсказывала Сэйерсу, что здесь определенно замешан Каспар, но, к сожалению, против него не было улик. Развратные привычки Каспара и их взаимная неприязнь не служили доказательством вины актера; Сэйерс мог, конечно, сообщить об этом полицейским в надежде растрогать их и подтолкнуть к новому расследованию, поиску компрометирующей Каспара информации, но такой поворот дела показался Тому маловероятным. Полиция явно считала, что нашла истинного убийцу.
Он услышал, как возница прикрикнул на лошадей, и фургон поехал медленнее. Затем фургон затрясся, повернул, и Сэйерсу пришлось сильно упереться в пол руками, чтобы не покатиться. Руки ныли от боли. Раньше он и не представлял, какое мучение доставляют наручники. Физическое неудобство Сэйерс мог вытерпеть; гораздо страшнее было ощущение паники, временами охватывавшее его.
Фургон остановился. Сначала ничего не происходило, никто не приходил за ним. Том кое-как поднялся, подошел к дверному оконцу, посмотрел сквозь мелкую решетку и увидел двор полицейского участка, окруженный высокой кирпичной стеной; конюха, ведущего по открытому двору лошадей; ворота в дальней стене, через которые они въехали, их закрывал пожилой сторож без ноги, на короткой деревяшке. Несмотря на увечье, двигался он легко и проворно.
Сэйерс снова опустился на пол и вскоре услышал приближающиеся шаги. Потом прогремели замок и засов. Одетый в форму полицейский через решетчатое окошко заглянул внутрь, удостоверился, что задержанный не собирается выскочить из фургона и начать драку.
Дверь открылась. Сэйерса ожидали шестеро полицейских, дюжих, опытных, во главе с сержантом, самым высоким из них; в руках у всех были дубинки, и Сэйерс подумал, что его станут бить сразу, еще до того как он ступит на порог камеры предварительного заключения. Он ошибся; его просто окружили и, подталкивая, повели ко входу в участок, мрачное здание красного кирпича, выходящее окнами во двор.
В последующий час его сначала повели на осмотр к врачу, а затем сфотографировали. Наручники с него сняли, и он смог наконец надеть и застегнуть рубашку и пиджак. Он не сопротивлялся, спокойно шел в окружении полицейских куда приказывали, останавливался где говорили. Понимая беспомощность своего положения и бесполезность протеста, он давил в себе любую попытку спорить или возмущаться. Том решил сохранять спокойствие, а высказать свои претензии, когда ему дадут такую возможность. «В противном случае, — думал он, — я только вызову у них ненужное раздражение».
Ни на секунду его не оставляли одного, без охраны. Наконец привели в комнату, где находились трое полицейских в штатском — Себастьян Бекер и двое других, намного старше его по возрасту и, видимо, по званию, с окладистыми бородами и колючими маленькими глазками. Щеки их подпирали высокие крахмальные воротнички. Верзила-сержант, пропустив Сэйерса, остался в дверном проеме, стенографист в углу комнаты нагнулся над бумагой, готовый записывать слова обвиняемого. Кирпичные стены в комнате были покрашены, узкое окно находилось высоко под потолком. О том, чтобы быстро допрыгнуть и вылезти через него, не стоило и думать.
Посреди комнаты стоял стул, и Сэйерсу разрешили сесть на него. Ему зачитали обвинения, после чего предложили рассказать о себе. Назвав свое имя, дату и место рождения, сообщив о себе другую, как ему казалось, необходимую для полиции информацию, Сэйерс заговорил о самом главном, о том, что, по его убеждению, должно повлиять на всю его дальнейшую судьбу. Он знал: прямота и скрытность, хладнокровие или слабость — все черты его характера будут выявлены и описаны, и по ним станут судить о нем и выносить решение.
— Семь лет я профессионально занимался боксом и завоевал несколько чемпионских титулов и призов, — начал он рассказ о себе. — Однако мне пришлось бросить бокс — на меня напали на улице какие-то хулиганы и ударили металлическим прутом по руке. В то время я тренировался в Чесхэме, готовился к бою с Чарлзом Уэйнрайтом. Это нападение я расценил как попытку повлиять на результат поединка. Травма оказалась серьезной. Перед матчем я одолжил у маркиза Реддсли тысячу фунтов и обязан был вернуть их.
Я написал пьеску о боксере, набрал небольшую труппу и стал давать представления в маленьких залах. Спектакли вскоре сделались очень популярными — ведь как боксера меня знали многие. Вскоре мне удалось вернуть долг. К сожалению, самые известные имена стираются из людской памяти слишком быстро, и мне пришлось бросить артистическую карьеру и заняться управлением театром. Я служил управляющим в нескольких труппах, а в последние два года являюсь заместителем мистера Уитлока.
Пожилые мужчины слушали Сэйерса с отсутствующим выражением лиц. Иначе вел себя Бекер. Он с интересом разглядывал Сэйерса, подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. Казалось, он искал в речи хотя бы намеки на улики, но не находил их.
