Брэд Гигли - Год гиен
Его сердитый взгляд так остро обежал людей, что все быстро опустили головы и уставились на песок перед собой. Все еще бранясь, Панеб забросил на плечи сумку с инструментами и резко встал, чтобы двинуться обратно к деревне. Он так быстро зашагал по дороге, что никто за ним не поспел.
Рами был сражен. Он боготворил Панеба, любил его больше, чем родного отца. Десятник сердито шагал по тропе прочь, и плечи мальчишки горестно поникли, глаза затопили предательские слезы.
Он торопливо собрал оставшиеся инструменты.
С того утра, когда погибла Хетефра, все пошло наперекосяк. Просто — все.
Было уже темно, когда Панеб миновал башню меджаев, где дежурил Квар. Он помахал стражу, но не остановился. Не хотелось ничьей компании — к тому времени он уже бранил себя за то, что так грубо обошелся с подростком. Рами всего лишь пытался выразить сочувствие, которое испытывали все рабочие.
Еще несколько шагов — и Панеб простил парня. Он загладит свою вину, позволив мальчику выполнить несколько прорисовок в гробнице. Но он решил до завтрашнего дня не говорить пареньку, что тот прощен. У десятника просто не было сил вынести сейчас чужое ликование. Уставший до глубины души, печальный, как смерть, горюющий из-за трагического конца своей тетушки, он не обрадовался даже гостеприимным запахам костров деревни, над которыми готовилась еда.
Но у деревенской стены кто-то поджидал Панеба под покровом темноты. Он пристально вгляделся и узнал Ханро, лениво прислонившуюся к перекладине ворот. Хотя она достигла возраста, в котором большинство египетских женщин начинают увядать, годы ничуть не уменьшили ее очарования. Ханро не была красавицей в общепризнанном смысле этого слова — высокая, худая, с прямо обрезанными волосами. Но взгляд ее был смелым и полным сладостных обещаний, а улыбка, несмотря на неправильный прикус — соблазнительной.
Хотя Панеб знал сотни других женщин куда красивее Ханро, все они со временем ужасно ему наскучили. Их груди и губы перестали привлекать, став слишком знакомыми, а движения, хоть и искусные, сделались предсказуемыми.
Но десятник никогда не уставал от Ханро. С течением времени их пылкая страсть не умирала благодаря неизменной изобретательности, которая, в свою очередь, стала опасной из-за безрассудства. Панеб почувствовал, как его чресла шевельнулись только при одном виде Ханро. Прошло уже больше месяца с тех пор, как он в последний раз обладал ею. Даже воспоминание о смерти родственницы не смогло заглушить его растущее вожделение. Эта женщина была именно той, что была ему нужна этой ночью, чтобы прогнать демонов и тоску.
— Я должен был догадаться, что ты меня ждешь, — сказал он, поставив на землю рабочую сумку.
Она пренебрежительно хмыкнула высоким хриплым голосом.
— Да? А почем ты знаешь, что я жду не мужа?
— Потому что знаю — Неферхотеп послал слугу, чтобы сказать тебе, что задержится.
Ее смех был негромким, чистым, торжествующим.
— Терпеть не могу быть такой понятной, — прошептала она на ухо Панебу.
— Тут ты ничего не сможешь поделать. Такова твоя натура.
Ее темные глаза предупреждающе сверкнули, хотя острые зубы блеснули в улыбке.
— Ты — скотина, — сказала она.
— Такова моя натура.
Она снова рассмеялась, громче, чем прежде. Панеб прижался к ней, чувствуя исходящий от нее жар, и схватил ее за руки. Ханро душилась крепкими благовониями из сандалового дерева, это был его любимый запах. Десятник прижался ртом к ее рту. Губы Ханро разомкнулись, язык ее начал двигаться в его рту. И вдруг она крепко прикусила его губу, и Панеб, вздрогнув, с фырканьем ее отпустил.
— Это за то, что принимал меня, как должное, — сказала она. — И за то, что не принес подарка.
Проведя языком по прокушенной губе, Панеб ощутил вкус крови. Подавив искушение ударить Ханро, он вместо этого нагнулся к своей сумке и пошарил в ее темных недрах. Найдя, что искал, он вытащил маленький предмет, завернутый в грязную ткань.
— Кто сказал, что я ничего не принес?
В глазах женщины вспыхнула жадность, она потянулась за свертком и, — быстро размотав ткань, задохнулась при виде того, что было внутри. Предмет ярко блеснул даже в темноте.
— О! — выдохнула она. — Откуда ты его взял? На базарах восточного города? Ты снова пересекал реку?
Глаза его стали пустыми.
— Нет, — ответил Панеб. — Старый Амеимес снова приходил в лагерь.
— Торговец из Куша? Это должно быть невероятно дорогим!
— Разве ты того не стоишь?
Панеб надел браслет на ее запястье. От его веса у нее закружилась голова, и Ханро поднесла руку к свету тусклых факелов, горящих на ограде деревни. Украшение сияло даже ярче огней, великолепный манжет из золота покрывал большую часть запястья, в золото были вставлены неграненые рубины, а цвет их — ярче свежепролитой крови. Вокруг браслета тянулись инкрустированные знаки, а в том месте, где соединялись края браслета, когти двух грифов образовывали застежку.
Даже обхватив руками шею Панеба, Ханро не могла оторвать глаз от украшения. Издавая тихие радостные гортанные звуки, она взяла десятника за руку и повела за угол, к рабочим навесам.
— Я должна как следует тебя поблагодарить, — прошептала она.
Они привычно поспешили в комнату для стрижки овец и упали на груду свежеостриженной шерсти, утонув в ее мягких недрах. Он грубо сорвал с себя одежду, и Ханро начала ласкать Панеба. Она улыбнулась, увидев его гладкий, налитый кровью от вожделения член. Мужчина нашел ртом ее губы, громко застонав, когда она стала опытными руками мять его достоинство. Его губа болела в месте укуса, но боль еще больше распаляла.
Потом Панеб грубо сорвал с плеч Ханро платье, медленно двинувшись вниз по ее телу, облизывая ее шею, уши, уголок рта. На грудях он бы задержался, если б она позволила, но она толкнула его еще ниже. Женщина выгнулась, почувствовав, как его язык ласкает ее в интимных местах, и глаза ее стали в темноте, как два полумесяца — без зрачков. Он вошел в нее, и ее вкус на языке смешался со вкусом его собственной крови.
Она начала тихо стонать, корчиться, потом застонала уже громко — один раз, второй, пытаясь одновременно и оттолкнуть его, и удержать навсегда. При звуке ее криков он немедленно добрался до высшей точки экстаза, и на нее пролилась горячая липкая жидкость.
Панеб быстро притянул Ханро к себе, раздвинув ее ноги, чтобы кончить в нее. Выгнувшись, рухнул на нее сверху, все еще толкая, и стоны его перешли в глубокие звериные крики наслаждения. Потом все кончилось, и движения их медленно утихли. Они лежали, обливаясь потом, не в силах отодвинуться друг от друга.
Десятник двинулся, чтобы сказать ей на ухо что-то ласковое, но ему помешало царапанье в дверь.
— Панеб!
Шепот был не громче ветерка.
Ханро села. Мужчина покачал головой, предупреждая, чтобы она не выдавала их присутствие, и жестом велел снять браслет.
Голос стал настойчивым.
— Панеб, я знаю, что ты там, поэтому не притворяйся, что тебя — там нет!
— Кхепура?
— Беда!
— Откуда ты знала, где я?
— Меня не зря назначили старостой женщин. И ты тоже выходи, Ханро. Твои сын Рами уже дома.
Ханро шепотом выдала залп ругательств, которые оценили бы в рабочих бараках. Вытершись клочком шерсти, она схватила и натянула платье. Ей ненавистна была мысль, что Кхепура за ней следит. Ханро неохотно бросила браслет на кусок ткани и завернула.
Кхепура, дородная внушительная жена золотых дел мастера Сани, стояла в ожидании у двери. На ее широком плоском лице читалось неодобрение.
— Посмотрите на себя, вы, двое, — сказала она. — Это — готовый суд за супружескую измену. Вот что это такое.
— Иди в преисподнюю, Кхепура, — ответила Ханро.
Ее хрипловатый голос сочился издевкой. Она никому не дозволяла себя судить, тем более этой жирной уродливой властной бабе.
— Утихните, обе! — нетерпеливо огрызнулся Панеб, все еще затягивая набедренную повязку. — В чем вообще дело?
— В доме твоей тети…
Встревоженный десятник пустился бегом, не успела толстуха договорить.
— Вытри губы, Панеб! — крикнула Кхепура ему вслед. — На них кровь!
Две женщины поспешили за Панебом, промчавшимся через деревенские ворота. Кхепура, которая считала, что ее долг, как старосты женщин, состоит в том, чтобы надзирать за моралью жительниц деревни, без устали продолжала возмущенные комментарии.
— Не думай, что я единственная, кто знает о тебе и Панебе! — предупредила она, когда они ступили на узкую деревенскую улицу.
— Да мне-то что! — огрызнулась Ханро, огибая группку вопящих детей, играющих на дороге.
Более быстрая, чем Кхепура, она проворно отступила с пути стаи лающих собак, которые бежали мимо. Как угорь, скользящий меж камышей, Ханро ловко огибала группки деревенских жителей, сплетничающих перед дверями. Толстуха, задыхаясь и сипя, старалась не отставать.
