Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
Итальянец некоторое время обдумывает эту головоломку, после чего улыбается.
— Не Иисус создал религию, а Бог. — Следует многозначительная пауза. Сквозь окна проникает шум из сада: трескотня сверчков, чириканье птиц, щелканье ножниц — садовник стрижет газон в итальянском саду.
__ Но Иисус был Богом, так говорит отец Беренхеффер. Значит, сам Бог — еврей…
— Подозреваю, это так.
— Подозреваете? Опасно говорить такие вещи, синьор Франческо. — Мальчик смотрит на него неодобрительно и даже надменно: он поймал учителя на слове. — Насчет Иуды мне все ясно. Иуда такой же ненадежный, как все евреи. Но Иисус?… Это уж слишком…
— Я думаю, вам, молодой человек, стоит продолжить работу, иначе я доложу вашему отцу, какой вы бездельник.
В залитой ярким солнечным светом комнате продолжается урок. Муха кружит под люстрой, синьор Франческо читает книгу.
Через некоторое время мальчик снова отрывается от учебника.
— Почему вы все время смотрите на мою маму?
Франческо притворяется, что изумлен.
— Почему я что?
— Вы постоянно на нее смотрите. Вы, наверное, в нее влюбились? — Выражение лица у мальчика вполне серьезное; в лице этом — вся серьезность и вся наивность детства.
— Мне очень нравится твоя мама. Она хорошая женщина, и она очень сильно любит твоего отца.
— Это я знаю. Но я спросил не об этом.
Кабинет погружен в полумрак: тяжелые шторы опущены, дабы не пропускать солнечные лучи. На каминной полке тикают часы. Муха, оказавшаяся в ловушке между тканью штор и стеклом, с бестолковым жужжанием бьется об оконную раму; она похожа на внезапно и отчаянно оживший экземпляр чьей-то коллекции насекомых. Фюрер дерзко взирает со стены. На столе стоит обрамленная серебром фотография Лео в форме юнгфодька, а рядом — изображение Гретхен в летнем платье.
Франческо сидит за столом с выдвинутыми ящикам Перед ним разложены бумаги. Франческо — вор. Вопрос в том, что он крадет. И для кого?…
5
— Об этом ведь не предупреждают, когда посвящают в духовный сан, правда?
— О чем не предупреждают?
— Об одиночестве и скуке.
— Мне не скучно. Почему ты решила что мне скучно?
Язвительный смешок.
— Ты только что признался, что одинок.
Джек наблюдает за ними с легким недоумением. Он сидит в своем любимом кресле, отдельно от них, расположившихся на диване, и смеется над своей женой восхищенно, будто она — не по годам развитый ребенок.
— Оставь его в покое, Мэдди. Бедняга Лео не заслужил такого обращения.
— Лео-лев, — говорит она, не замечая мужниной ремарки. — Но в тебе больше кошачьего, чем львиного. Ты точь-в-точь как Перси. — Перси — это кот, которого семья Брюэров получила в наследство от предыдущих квартиросъемщиков. Этот серый, угрюмый зверь восседает посредине ковра и ничего ровным счетом не делает. Стаффордширская керамика — вот как Мэделин называла животное. Кот был очень своеобразный, настоящая парадигма кошачьих повадок. — Только взгляните на него. Не спит же, просто восседает. Точь-в-точь Лео. Делать нечего, идти некуда, говорить не с кем, мысли занять нечем.
Конечно же, кота кастрировали, но Мэделин никогда не упоминала этот аспект в своей аналогии.
— Он ждет мышей, — сказал Лео.
— А ты, Лео-лев? Ждешь газелей?
— Я не хищник.
— Вот именно.
— Что — вот именно? Что значит твое «вот именно»?
— Сам себя послушай: ты цепляешься за семантические противоречия. Вот и вся недолга. Если не будешь осторожен, то к старости у тебя не останется ничего, кроме семантики. Будешь сидеть, как кот, с круговоротом слов в голове, и все.
— Твоя аналогия теряется. Голова кота пуста, ты только что сама это сказала.
— Не сомневаюсь, что твоя вера тоже несет в себе рациональное зерно, ведь правда? Уверена, ты больше не чувствуешь ее — ни эмоционально, ни физически. Остались только слова. Литургия, догма, Символ Веры. Слова. Стерильные слова. Что ты думаешь по этому поводу?
— По какому поводу?
— Что ты думаешь о самом себе, о своей жизни, своем призвании? Зачем это все?
Подобного рода беседы доставляют ему острое, ни с чем не сравнимое удовольствие едва ли не физического толка; удовольствие, в котором стыдно признаться. Подчас он сам провоцировал ее на такие беседы, на эти вспышки непонимающего возмущения.
— Какого черта ты живешь в этой жуткой квартире, Лео? — спросила она, когда они с Джеком пришли к нему в гости в Институт. — Почему ты не можешь переехать, найти себе достойное жилище? Если не будешь осторожен, твое самоотречение доведет тебя до состояния мерзкого ископаемого вроде всех этих старых священников.
— Не думаю, что ископаемое — это результат самоотречения, — ответил он ей. — Я думаю, ты перепутала метафоры. Опять.
— Вот! — ликующе вскрикнула она. — Вот что я имела в виду.
Разумеется, она стала отрицанием своих собственных аргументов, его возможностью избежать пороков, в которых она его упрекала. Ее интонация, ее присутствие, ее манера поведения находились в преступном сговоре против него они сообща выдергивали его из мира удовлетворенности и уступчивости. Сознательно ли, бессознательно, но он начал меняться. Метаморфоза. Целибат — враг перемен, но Лео Ньюман, отец Лео Ньюман, начал, подобно змее, сбрасывать с себя иссохшую кожу прежней жизни.
— Господи, откуда ты знаешь принцессу? — спросила Мэделин, когда он поведал ей о своих планах. Сама идея ее чрезвычайно рассмешила. — Откуда ты, черт побери, знаешь принцессу?
— Она была подругой моей матери.
— Твоей матери? Я думала, твоя мать давала уроки игры на пианино.
— А почему учительница музыки не может знать принцессу?
— Что позволено Юпитеру, не позволено быку, — сказала Мэделин. Такие ее ответы Лео называл «ирландскими».
Они вместе отправились в гости к принцессе в ее замок — одноименный Палаццо Касадеи, полуразрушенный римский дворец, принадлежавший семейству еще с шестнадцатого века. Члены этого семейства были понтификами и королями, диктаторами и президентами. Семейство Касадеи жило там, когда Бенвенуто Челлини держали в плену в замке Сан-Анджело и когда Ките был полным надежд юношей, умирающим от чахотки в пансионате неподалеку. Эта семья застала уличные празднования победы Гарибальди, наблюдала, как французские войска входили в город, чтобы восстановить папский институт. Эта семья выжила при теократии и монархии, олигархии и тирании, но сейчас создавалось впечатление, что демократия ей не по плечу. Principessaжила на piano nobile среди потрясающего старья, уцелевшего после нашествий мародеров: там был портрет Папы Римского, рожденного в этой семье, картины давно усопших предков, цена пятисотлетнего выживания и вина за это выживание. Принцесса Касадеи напоминала интерьер, как домашнее животное напоминает хозяина: она пришла из древности, она ветшала, края ее тела истерлись, выступы залоснились.
— Conoscevo tua madré, — сказала она своим гостям из внешнего мира. Я знала твою мать. Она обратилась к Лео на «ты», как к ребенку. — Unabellissimadonna, — Старуха кивнула, словно подтверждая этот факт, и туман памяти будто рассеялся на миг, чтобы показать далекие сцены и забытых людей. — Я помню, как слушала ее игру, тебе это известно? Она играла как ангел. Шуберт, Лист, Бетховен, все эти великие немцы. Ах, die gute alte Zeit.[44] И тебя я помню, о да, я помню тебя. Малыш Лео, не так ли?
Лео и Мэделин, испытывая ужасную неловкость, сидели на потертой софе прошлого века, твердой и неудобной, с кривыми ножками и изогнутыми подлокотниками.
— Да, — согласился он. — Именно так.
— А она уже умерла?
— Восемь лет назад.
Principessa пожала плечами. Чего еще ожидать? Они все умерли, ее друзья, равно как и враги. Все умерли, да и она сама казалась уже почти мертвой или, по крайней мере, находилась в промежуточном состоянии между жизнью и смертью, в своего рода лимбе. Когтистым пальцем она указала на Мэделин.
— А это кто?
— Подруга.
— Она не твоя жена?
— У меня нет жены. Я никогда не был женат.
В смехе старухи можно было расслышать похотливы нотки.
— И правильно, зачем? Я тоже не вышла замуж. Друзей у меня было множество, но ни одного мужа. Много друзей много любовников. — Все они окружали ее в серебряных рамах — красивые парни в костюмах с широкими отворотами пиджаков и двухцветных туфлях, красивые девушки в платьях с подплечниками и напомаженными волосами. Эдда Муссолини[45] с каким-то тюрбаном на голове улыбалась с фотографии. «Mia сага Eugenia, conaffetto»,[46] — гласила надпись. — Значит, ты хочешь сюда переехать. Квартиру ты уже видел?
