Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
– Что за черт! Болдоха! Ты что творишь?
Ответом мне была тишина.
– Шаляпин! Федор Иванович! Вы где? С вами все в порядке?
И тут в темноте раздался голос нашего провожатого:
– Не ори, Ляксеич. Все равно никто не услышит.
9
Подземный кабинет
Я бывал в разных переделках, видел смерть во многих страшных обличьях, воевал. Но всегда смерть ходила мимо меня, поражала своей костяной рукой других. И я к этому привык. Еще год назад я чудом выбрался из кровавого месива Ходынки, бродил среди поля задавленных, искалеченных людей, принявших нелепую мучительную смерть в страшной давке. Но и тогда я не ощущал на себе ее дыхания – мне казалось, что так и должно быть – погибают другие – не я. Я – всего лишь описатель трагедий, сторонний наблюдатель.
Может быть, именно поэтому я и сейчас не испугался за себя, хотя и оказался в ситуации смертельно опасной. Нет – я испугался за Шаляпина. Погибнуть так нелепо – в грязном подземном переходе, в полной темноте, от рук сволочей, даже не понимающих, какой талант они губят ради жалкой добычи, – вот что действительно испугало меня.
– Болдоха, – сказал я угрожающе. – Где Шаляпин? Что ты с ним сделал?
– А тута, неподалеку, – услышал я глумливый голос своего проводника. – С ним пара моих ребят. Ты про него не думай, ты про себя думай.
– Чего тебе надо? Денег? Я тебе все дам, только отпусти его. Не губи его талант.
Болдоха хихикнул:
– Ляксеич! Нешто мы не понимаем? Но тут уж ничего сделать нельзя.
– Почему?
– В бегах я. А вы меня видели. Легавых выведете.
– Я же обещал, что не выведу.
– Обещал, – подтвердил каторжник. – А все же так спокойней мне будет. Положу вас тут, в «Яме». Точно не выдадите.
Почему он так много говорит? Почему не нападает в темноте? Я опустил руку в карман и продел пальцы в кастет.
– Ты ведь нас ждал, Болдоха?
– Ждал. Мне в трубу крикнули, что вы идете.
Значит, пока мы шли к «Утюгу», Болдоха успел договориться с дружками и организовал засаду. А все его увертки и нежелание вести нас к доктору были только для затягивания времени. Но если он не один, значит, сейчас ко мне подбирается кто-то из его людей. И вправду – я краем уха услышал за спиной тихое чавканье грязи под чьими-то ногами. Болдоха разговаривал со мной, давая своему приятелю сориентироваться на голос в темноте. В любой момент можно было ожидать удара ножом в спину.
Ну что же, не в моих интересах было спокойно ждать, пока этот удар будет нанесен. Я как можно тише шагнул вперед.
– Болдоха!
– А? – раздалось прямо передо мной.
– Ну и гад ты!
Каторжник рассмеялся. В этот момент я протянул руки, схватил его за грудки и, резко крутанувшись на месте, закрылся телом каторжника как щитом.
– Ты что? – только и успел крикнуть Болдоха – его человек напал. Послышались два глухих удара, а потом каторжник вдруг напрягся в моих руках и завыл: – У-у-уй! Дура!
Я с силой толкнул его тело на нападавшего и отбежал назад. Мне срочно нужен был хоть какой свет, чтобы понять диспозицию. Вытащив дрожащими пальцами несколько спичек из коробка, я чиркнул ими и высоко поднял над головой. Во вспышке мне предстала такая картина – Болдоха медленно оседает на пол, а перед ним стоит тот самый мужик с «финкой», который угрожал мне перед входом в ночлежку, и круглыми глазами смотрит на дело своих рук. С его ножа капала черная кровь товарища.
Поудобней перехватив пальцами надетый на руку кастет, я бросил спички в его сторону – они погасли еще в полете. Снова стало темно.
Выстоять в одиночку, да еще и в темноте, против человека с ножом – задача смертельно сложная. Единственное, что мне оставалось, – испугать противника.
– Ну что, дубина, зарезал ты Болдоху? – зарычал я во всю силу своего голоса. – А сейчас я тебя тут порешу. Видал мой пятак? Я тебе пальцами горло вырву! Глаза выдавлю! Хрен твой заставлю жрать сырым! Ну, иди сюда!
Секунду было тихо, а потом мой противник вдруг сорвался с места, и его шаги быстро зашлепали по грязи прочь, удаляясь. Он испугался. Наверное, от нервного потрясения голос мой и произносимые им угрозы действительно показались ему страшными.
– Стой! Иди сюда! Сюда, я говорю! – орал я вслед убегавшему, надеясь, что он меня не послушается. Так и было – скоро вновь воцарилась тишина, прерываемая только скулежом сильно раненного Болдохи. Я наконец зажег свечу и увидел, что каторжник скрючился в грязи и скребет ногой – похоже, это была агония.
– Куда он тебя? – спросил я умирающего.
– Печенку порвал, – простонал Болдоха. – Зарезал, сука! Кончаюсь!
Я снял кастет и положил его в карман.
– Ляксеич! Помоги мне! К доктору… К доктору оттащи… Я покажу! Теперь точно! Помру же!
На мгновение я подумал воспользоваться этим предложением, но тут же вспомнил про Шаляпина, который, возможно, точно так же умирал сейчас где-нибудь неподалеку.
– Где Шаляпин? – спросил я Болдоху.
– Не знаю… Недалеко… Ляксеич! Перевяжи!
– Где Шаляпин? – не унимался я.
– Его… Его Комар с Ханыгой утащили… Не знаю куда… Недалеко… Ляксеич! Перевяжи! Ног не чую!
Болдоха хрипел и дрожал всем телом. Зрелище агонизирующего каторжника было препротивным, но видал я и похуже. А главное – надо было срочно искать моего спутника. Я же просто стоял у тела умирающего в надежде, что тот даст мне хотя бы направление поисков. Певца наверняка не могли далеко утащить – все же он был довольно большим малым.
– Моли теперь Бога, Болдоха. Пойду искать Шаляпина. Если он жив – вернусь и перевяжу тебя. А если мертв – пеняй на себя! А доктора я и без тебя найду!
С этими словами я повернулся и пошел вдоль стенки, освещая себе путь свечой. За моей спиной Болдоха прорычал из последних сил:
– Ляксеич! Ежели выживу – загрызу! Загрызу тебя, падла!
Но я уже не обращал на его угрозы никакого внимания. Борясь со слабостью от пережитого боя, я шел вдоль стенки «Ямы» – справа от меня была земляная стена, а слева я краем глаза видел холмики подземных могил – в некоторые из них были воткнутые кресты, связанные из серых мокрых досок. «Поставили бы и мне такой? – подумал я. – Или так закопали?»
Наконец я увидел вход и понял, что оказался перед ходом к новым схронам. Я не знал – туда ли поволокли Шаляпина, однако это был кратчайший путь от места, где на нас напали. Несколько минут я лихорадочно шел вперед по сырой подземной дыре, все больше впадая в отчаяние, слыша только чавкание грязи под вконец испорченными ботинками, как вдруг услышал новый звук – низкий и мелодичный. Сердце мое забилось быстрее – жив! Жив и подает мне сигнал! Я ведь сам в шутку сказал Шаляпину: если мы потеряемся под землей – пойте, чтобы я вас нашел!
Я почти побежал вперед, прикрывая ладонью пламя свечи, и чуть было не промахнулся мимо нового ответвления земляного коридора, откуда и доносился уже вполне различимый голос моего спутника:
Не гром гремит, да не комар пищит!
Это кум до кумы судака тащит!
Эй, кумушка, да ты голубушка!
Свари, кума, судака,
Чтобы юшка была!
– Федор Иванович! – закричал я, врываясь в дыру, откуда шел голос. – Живы?
– Жив! – раздался в ответ смеющийся голос певца. – Жив, да еще как! Вот уж приключение! Вот только батарея села. Сижу, пою, ничего не вижу! Жду, когда вы меня найдете! А тут и вы!
Я тоже рассмеялся облегченно, хотя вид Шаляпина, представший мне в свете свечи, был ужасен.
Он сидел, привалившись к стене, без своего пальто, в одной разодранной рубахе – рядом валялся американский фонарь. Все лицо Шаляпина представляло собой какую-то маску из грязи и крови. Певец протянул ко мне перепачканную руку, и я помог ему встать.
– Сильно они вас? Целы? – спросил я с тревогой.
– Так, дали пару раз по физиономии. И по ребрам, но вроде… – он ощупал себе бока, – вроде все цело. И голова побаливает. Они ж меня по голове сначала ударили – я и отключился.
– Как же вам удалось…
Он засмеялся:
– Позже расскажу! А пока пойдем к доктору!
Я огорчился:
– Как же мы к нему пойдем? Болдоха нас предал. Мы в новых схронах. Нам бы дорогу обратно найти…
– Ничего, – весело ответил Шаляпин. – У нас другой проводник теперь есть. Посветите-ка вон в тот угол!
Я выполнил просьбу и чуть не выронил свечу от неожиданности:
– Агафья!
Да, наша недавняя визави из «Каторги» сидела в углу на корточках, прикрывая глаза от свечи. У ног ее стояла старая шахтерская лампа с прикрученным фитилем.
– Ну, я! – отозвалась она. – Пойдем, что ли?
Я передал Шаляпину, сунувшему в карман свой погасший фонарь, последнюю свечку, и мы двинулись вслед за «теткой». Я старался запоминать повороты, чтобы потом нанести их на свою карту. Наконец, мне показалось, что мы снова вернулись на «Подлянку». Тогда я окликнул нашу проводницу и спросил – так ли это. Агафья кивнула.
– А скажи, зачем ты нам помогаешь? – спросил я ее.
