Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
— Агафон, ты известен в рядах столичной полиции как человек широкой образованности и даже — не побоюсь этого слова — неслыханной эрудиции. А как давно ты в последний раз перечитывал стихи Семевского?
Иванов пошевелил бровями, наморщил лоб и облизал губы. Не спуская глаз с Шумилова, доставшего из горки три крошечных рюмки богемского стекла и полуштоф с жидкостью чайного цвета (коньяк, стало быть, будет!), Агафон переспросил:
— Поэта Семевского, что ли?
— Ну да, конечно, поэта. Лирика. Он романсы прекрасные пишет. Ты же любишь романс «Как умру, так закопайте…»
— «Как умру, так закопайте…»? — переспросил Агафон; он заподозрил подвох, но не мог понять его сути. — Что — то я не помню такого романса.
— Да как это ты не помнишь, Агафон? Тебе сейчас хозяин коньяка не нальёт за твою плохую память. Что ж ты Сыскную полицию позоришь — то? Семевский — любимый поэт Шумилова, вот видишь, он даже книгу его перечитывает вечерами. Видишь надпись на форзаце «Се — мев — ский»? — Владислав показал Иванову книгу.
— Ах Семевский! — Агафон радостно заулыбался. — Так ты бы сразу и сказал, а то всё путаешь меня! Да, это вообще мой любимый поэт…
— Я это знал, — Гаевский отложил книгу в сторону. — Но только я перепутал, Семевский не писал романса «Как умру, так закопайте…»
— Правда?
— Конечно, правда. Разве я тебя когда — либо обманывал, Агафон? Признаюсь тебе, как на духу, Семевский написал совсем другой романс — «Как оживу, так откопайте…»
— Ну ясно, — Агафон махнул рукой. — Ты всё шуткуешь, брат. Я узнаю у господина Шумилова, какой романс на самом деле сочинил Семевский.
— Семевский — писатель — историк, он вообще не сочинял романсов, — объяснил Агафону Шумилов. — Владислав Гаевский совершенно не знает русской литературы.
Он переставил на письменный стол коньяк, стопочки, блюдечко с нарезанным лимоном.
— Агафон, обрати внимание: всякий раз, как мы являемся в гости к господину Шумилову, он достаёт из своей горки коньяк и уже нарезанный лимон, — продолжал ёрничать Гаевский. — Что бы ты сказал об этом, рассуждая как сыскной агент?
— Очень просто: в этом доме есть человек, который всякий раз ставит туда блюдечко с лимоном, — не задумываясь, ответил Иванов. — Но для чего он это делает, я не знаю, возможно, от кого — то прячет.
— А может, господин Шумилов знает о нашем визите загодя и успевает приготовиться?
— Если бы я загодя знал о вашем визите, господа, то просто — напросто ушёл бы из дому, — вмешался Шумилов и с самым серьёзным выражением лица добавил. — Дабы лишний раз не видеть ваши свободные от всякой мысли глаза. Отвечу как на духу: лимон стоит с вашего прошлого посещения…
— Неужели четыре месяца? А выглядит таким свежим!
— Господин Гаевский, мало того, что вы намереваетесь выпить мой коньяк, так вы ещё рассчитываете закусить свежим лимоном?
— В самом деле, Владислав, нескромно как — то, — поддакнул Иванов.
Коньяк был разлит по рюмкам, а рюмки подняты на столом. Все трое быстро переглянулись.
— Как там у кавалергардов положено? Линия «рюмка — локоть» должна быть параллельна линии нафабренных усов, так кажется? — уточнил Гаевский, поднимая локоть и располагая его над столом.
— За что выпьем, господа? — полюбопытствовал Иванов.
— Как всегда… за климат! — провозгласил Гаевский.
Коньяк был выпит, рюмки отставлены, все, сидевшие за столом, расслабленно откинулись на спинки кресел.
— Да, я замечал странную особенность нашего климата, — хитро посматривая на гостей, заговорил Шумилов. — Как только случается в городе какое — нибудь из ряда вон выходящее дело, так сразу мне начинают попадаться на пути сыскные агенты: и прогулки их мимо моего дома пролегают, и в гости неожиданно заходят, и натыкаются на меня чуть ли не на каждом углу. Я полагаю, сие напрямую связано с нашим отвратительным климатом.
— А я вот тоже замечал нечто похожее, — в тон ему парировал Агафон, — как ни придётся копнуть по какому — нибудь серьёзному делу, обязательно на Шумилова наткнешься. И как это у вас получается, Алексей Иванович?
— Что именно?
— Да я про убийство Александры Васильевны Мелешевич. Или Барклай, как она сама хотела, чтобы её величали.
— Первый раз слышу, — Шумилов выглядел озадаченным.
— Сегодня около полудня нашли в собственной квартире.
— Ничего об этом не знаю.
— В бумагах убитой оказался документик с вашей визиткой. Нам он показался любопытным.
— Это не документик, — поправил Шумилов, — это выражение моих дружеских чувств, скажем так.
— То есть к Александре Васильевне вы испытывали дружеские чувства? — уточнил Гаевский.
— Кто такая Александра Васильевна? — в свою очередь спросил Шумилов. — Я имел в виду вовсе не Александру Васильевну, ксати, совершенно незнакомую мне. Я говорил о Дмитрии Николаевиче Мелешевиче, который обратился ко мне с просьбой сделать заключение о коммерческой ценности его имения: земельных угодий, надворных построек и тому подобном, вплоть до инвентаря. Речь шла об усадьбе Мелешевича близ села Рождественское Новгородской губернии. Я не земельный оценщик, но представление о правилах оценки недвижимости имею, а кроме того, владею той нормативной базой, что регулирует оборот земель и недвижимости в России. Как я понял, интерес Дмитрия Мелешевича объяснялся возможной продажей поместья. Самая обычная просьба, я бы сказал, рядовая. Ничего из ряда вон. Если хотите, могу провести оценку вашей недвижимости или объяснить, как это сделать самому.
— Агафон, скажи пожалуйста, у тебя есть поместье? — спросил Гаевский своего напарника.
— Нету, — со вздохом ответил Иванов.
— Жаль. А то бы Алексей Иванович тебе его оценил.
Шумилов стал опять разливать коньяк по рюмкам. Гаевский, подмигнув Иванову, затянул на манер калядки:
— Выпил рюмку коньяку — стало лучше дураку…
— … а испивши пару рюмок поумнеет недоумок, — закончил со вздохом Иванов. — Так Вы, господин Шумилов, утверждаете, будто Дмиртий Мелешевич говорил об имении в Рождественском как о своём?
— Ну да, — подтвердил Шумилов. — Как я понял, он планировал его продавать и потому пожелал узнать оценочную стоимость.
— Хм… любопытно. Вообще — то имение принадлежало его матери, ныне убитой. И документ, написанный вашей рукой, и вашу визитку мы нашли именно в её квартире. Любопытно… Не прокомментируете?
— Я не газетный комментатор. Как сам Дмитрий Мелешевич объясняет сей любопытный факт?
— Да пока никак не объясняет. Мы думали, что это его мамаша документик у вас запросила, потому как именно она являлась законной владелицей поместья. А когда же он к вам за справочкой обратился? — уточнил Иванов.
— Дайте припомнить… — Шумилов на миг задумался, затем принялся листать перекидной календарь, стоявший перед ним на столе. — Да, точно, это было десятого апреля. Он приехал в «Общество», там мы с ним потолковали, я объяснил, какие мне понадобятся документы: кадастровая выписка, справка межевого комитета. Он привёз их на другой день. Но поговорить толком мы с ним тогда не успели, он очень спешил. Ещё раз Дмитрий Мелешевич навестил меня двадцатого апреля или… стоп, девятнадцатого апреля. Тогда — то я ему и произвёл расчёт ориентировочной стоимости.
Все трое подняли рюмки с коньком.
— Возможно, это вовсе ничего не значит, — поразмыслив немного, предположил Иванов. — Сама же мамаша и поручила сынку всё выяснить. Ведь такое происходит сплошь и рядом, я имею в виду, когда взрослый сын фактически управляет семейным имуществом, формальным владельцем которого является мать.
— Эх, Агафон, бывать — то бывает, да только это не наш случай. — возразил Гаевский. — Посмотри, Дмитрий Мелешевич не сказал, что действует по поручению матери, а сам назвался владельцем, ведь так, господин Шумилов?
— Честно признаюсь, у меня как — то не отложилось в памяти, чтобы этот нюанс выяснялся в хоже разговора. Но насколько я понял Дмитрия Николаевича, он сам распоряжался имением. И матушку свою не упоминал вовсе. А что же там, у его матери, ограбление произошло или что другое? — полюбопытствовал Шумилов.
— Пока не ясно. Читайте газеты, господин Шумилов, — с позабавившей Алексея Ивановича снисходительной интонацией в голосе ответил Агафон.
— Эвона как! Ну — ну… Придёт момент и я вам, господин сыскной агент, отвечу также: «Читайте газеты!»
Впрочем, Шумилов обижаться не стал; сыскных агентов он знал уже более десятка лет, так что можно было без преувеличения назвать их отношения свойскими. Колкость Агафона Иванова вовсе не была проявлением неуважения или недоброжелательности, а свидетельствовала лишь о том, что он не знал точного ответа на заданный вопрос. Для Шумилова это было совершенно очевидно.
