Далия Трускиновская - Скрипка некроманта
— А скажите, герр Мирбах, можно ли у вас приобрести хорошую дорогую скрипку? — спросил он. — Или при вашем посредничестве купить скрипку у кого-то из здешних дилетантов.
— Господину она нужна для себя? — Мирбах явно пытался соотнести имущественное положение покупателя (одежда дорогая, а вот руки — без единого перстня) с ценами на инструменты.
— Нет, это поручение ее сиятельства княгини Голицыной.
— О! Госпожи княгини?! — Мирбах пришел в подлинный восторг. — Для нее возможно выписать скрипку из Ганновера или Бремена, я знаю, что там недавно продавалась скрипка самого Якоба Штайнера. Но даже если это работа кого-то из его учеников — уже достаточно хорошая репутация для инструмента. Скрипки Штайнера славились еще до того, как лучшими мастерами в Европе признали итальянцев. Господин прикажет написать моему приятелю в Бремен?
— Нельзя ли найти поближе? В Митаве, к примеру? — спросил Маликульмульк.
— Да, господин прав — шли слухи о хорошей скрипке, которую привезло одно французское семейство и вынуждено было с ней расстаться. Если только ее не приобрел господин барон фон дер Лауниц.
— Он известный дилетант? — кажется, чересчур бойко спросил Маликульмульк.
— Да, и притом богатый человек. Он нанимает лучших учителей для своих внуков и ищет хорошие инструменты.
Маликульмульк задумался — следовало как-то ловко выспросить насчет барона, но так, чтобы это не выглядело подозрительно. Торговец, поставляющий дорогие инструменты в богатые дома, — не разносчик горячих бубликов из Московского форштадта, он непременно должен быть хитер. Опять же, и возраст — ему под семьдесят, возраст либо разжижения мозгов, либо тонкой хитрости…
— Узнать это очень просто, — сказал фон Димшиц. — Он остановился в «Петербурге». Я обедал там и слышал его фамилию.
— Но если скрипка у господина барона, он вряд ли ее продаст, — разумно заметил торговец. — А если у него этой скрипки нет — значит, французское семейство увезло ее в Варшаву, куда перебрался из Митавы их бедный король.
— И все же я бы спросил господина барона. Если даже скрипка не у него — он бы назвал других возможных покупателей, помешанных на старых инструментах. А что господину Мирбаху известно о той французской скрипке? — осведомился фон Димшиц.
Маликульмульк подивился тому, как решительно влез карточный академик в это дело.
— Сам я ее не видел, — осторожно начал Мирбах, — но если верить хозяевам, то это знаменитая «Экс-Вьетан» работы Джузеппе Гварнери.
— Гварнери… — невольно повторил Маликульмульк.
Он не верил собственным ушам. Если этот неведомый барон хотел купить прекрасный инструмент Гварнери, но не сумел, то с ним могла приключиться хворь, хорошо известная коллекционерам: не приведи Господь заболеть мыслью о любезном предмете! А это значит — вынь да положь Гварнери любой ценой!
— А готова ли госпожа княгиня заплатить за такую скрипку ее полную цену? — спросил картежник.
— Трудно сказать, я пока лишь собираю сведения о скрипках, которые можно приобрести, — ответил Маликульмульк. — Чем больше я узнаю — тем легче ее сиятельству будет выбрать…
— Я в Митаве встречался с бароном фон дер Лауниц. Полагаю, он меня вспомнит, — задумчиво сообщил фон Димшиц. — Не нальете ли вы мне, господин Мирбах, стакан кипяченой воды? Я должен принять лекарство.
В голове у Маликульмулька была одна мысль: «К Парроту, скорее к Парроту!»
Он не считал себя интриганом. Одно дело — сочинить интригу для комедии, это несложно, это просто такое ремесло, другое — правильно повести себя в чужой интриге. А что шулер затеял какую-то авантюру, Маликульмульк не сомневался.
Мирбах вышел в крошечную дверцу, и Маликульмульк остался наедине с шулером.
— Говорят, в замке выступал этот мальчик, дивное дитя Манчини, — сказал фон Димшиц. — Я слушал его в Доме Черноголовых. Вот уж где бы лучше играть на французской скрипке — это же сущий сарай, там нужен мощный звук. Скрипка рождена для гостиной, для небольшого, но изысканного общества. Если доведется, я покажу вам свою «Лукрецию». Это работа Гваданини, ей уже полвека.
— Гваданини сам дал ей это имя?
— Нет, окрестил ее я. Она по тембру — трагическая героиня… — и тут, к большому удивлению Маликульмулька, костлявая рука шулера с длинными пальцами, богатством скрипача или картежника, совершила жест — поднявшись, обвела в воздухе контур скрипки, но так медленно и так сладострастно, что Маликульмульк увидел творение Гваданини, темно-янтарное и душистое, подвешенным в воздухе…
Маликульмульк оглядел выставленные на продажу скрипки. Не то чтобы они его чем-то привлекали — а просто хотелось обдумать слова и действия фон Димшица. Для чего бы ему предлагать свои услуги?
После октябрьских событий внутренний голос Маликульмулька, раньше твердивший денно и нощно: «Большая Игра, Большая Игра!», попритих. Однако мысль о картах никуда из головы не делась — просто затаилась. И теперь приходилось думать: как могут увязаться между собой подозрительная услужливость фон Димшица и будущие баталии за карточным столом? Не ставит ли шулер ловушку, чтобы завлечь начальника генерал-губернаторской канцелярии? Если так — оно бы, может, и неплохо, при должной осторожности. А вдруг у него иное на уме, более заковыристое?
Мирбах вынес стакан воды на медном подносе, и фон Димшиц накапал туда коричневой настойки из крошечного пузырька. Затем медленно выпил — глоток за глотком, словно распределяя их по всему телу. Маликульмульк смотрел на шулера озадаченно — его всякий раз смущало священнодействие с лекарствами. Сам он, невзирая на обжорство, был непоколебимо здоров, так что даже испытывал неловкость, находясь в компании хворых.
— Я предлагаю встретиться завтра в «Лондоне», — сказал фон Димшиц. — Вам это должно быть удобно. В два пополудни или в три? К тому времени я кое-что узнаю.
— В два, — решил Маликульмульк. — Буду вам обязан…
— Благодарю вас, герр Мирбах. За нотами я зайду уже в будущем году, у вас довольно времени…
Торговец витиевато пожелал своему постоянному покупателю благ в наступающем году, назвав его при этом «фон Дишлер». Затем шулер поклонился Маликульмульку и вышел. В отворившуюся дверь залетел влажный ветер — тысячи прохладных иголочек уткнулись в лицо и пропали.
— К вечеру метель разгуляется, — произнес Мирбах. — Думаю, в такую погоду покупателей у меня не будет. Не угодно ли посмотреть ноты? Я, если господин что-то выберет, за день перепишу.
Маликульмульк вспомнил, что его ждут в аптеке Слона, поблагодарил и также вышел.
Краснокирпичный причудливый щипец Иоанновской церкви был еле виден сквозь снег, а небо напоминало ровный лист серой бумаги. Справа, возле Конвента Экке, дворник ладил большой сугроб. Слева, у перекрестка с Известковой, другой дворник убирал в большой совок конский навоз. Больше на улице не было ни души — и фон Димшиц тоже куда-то успел сгинуть.
Гравюра, подумал Маликульмульк, черно-бело-серая гравюра, вот ведь и медная труба на цепочках запорошена снегом. И вывески мясных лавок, которых здесь не менее шести. Любопытно, удерживаются ли снежные попоны на медных петухах, там, высоко, на церковных шпилях…
И он, шагая к аптеке по щиколотку в снегу, все более погружался в меланхолию: вот и Новый год наступает, а в уходящем уже ничего не успеть, ни единой строчки… разве что стихотворное поздравление Голицыным в стиле «Подщипы», на древнеславянский лад, пусть повеселятся…
* * *В Рижском замке было не до праздника Святки — а бойкие горничные присмирели, придворные дамы Варвары Васильевны — и те по углам прячутся. Явление полицейских сыщиков ни к чему хорошему не привело — они даже не смогли толком допросить голицынскую дворню, потому что дворня говорит по-русски и немного понимает по-французски, а сыщики — немцы. Сам князь, Сергей Федорович, немецкий знал отменно, пришел полицейским на выручку, чтобы в присутствии барина люди не боялись и не плели чрезмерной околесицы. И два часа спустя махнул рукой — ни черта не понять! До людей дошло лишь то, что всякого из них обвинить могут, и они принялись не то чтобы нагло врать — а забывать вещи очевидные, даже без разумной цели, а на всякий случай: меньше скажешь — меньше неприятностей. Вот божились, что синей лисьей шубы не принимали, а правда ли — неведомо…
Княгиня опять впала в ярость — у нее попросили список гостей, и это было правильно, да только какой же хозяйке хочется, чтобы гости, вызванные для дачи показаний в Управу благочиния, ее за это потом костерили? Гарнизонные офицеры — иное дело, этим князь прикажет, и они строем пойдут с сыщиками беседовать. А вот господа ратманы да тот же бургомистр Барклай де Толли? А немецкие дворяне? Стыд и срам, позор и поношение голицынскому роду.
